And I've never played a fair game I've always had the upper hand But what good is intellect and airplay If I can't respect any man Oh I want to play a fair game Yeah I want to play a fair game Don't leave me, stay here and frighten me Don't leave me, come now enlighten me (Sia — Fair Game)*
У Эда всегда было две стороны. Эго и Ид. Инстинкт и разум. Человек и Зверь. Он сражался с ними обоими всю свою жизнь, и если ему удавалось победить одного — на закате тот всё равно отращивал отрубленную голову заново. Двойственность определяла всё его существование, так что он никогда в ней не сомневался. Ребёнком Эд любит науку. Каждый день он заходит в школьную лабораторию, и его будоражат её запахи и ароматы, его глаза загораются, как магний и кислород, потому что нигде больше он не может испытывать что-то подобное. Он находит свободу в непрекращающейся погоне за знаниями, в том, чтобы раз за разом терять себя в вихре фактов, цифр и слов, которые танцуют внутри его головы и складываются в такие прекрасные, прекрасные загадки. В семь лет Эд даёт себе клятву, которой придерживается до конца своей жизни: он намерен стать единственным человеком в мире, который знает абсолютно всё. Он заворачивается в свой интеллект, как в одеяло, выстилает его поверх логова Зверя, шевелящегося где-то внизу. Зверь же выжидает удобного момента. Молча наблюдает. Ждёт. Он знает, что старый добрый Эд не сможет держать его запертым вечно — и неважно, как долго он будет его игнорировать. Жизнь Эда проходит в неловкости и в стороне от жизни его одноклассников. Он пытается убедить себя, что это хорошо, что он должен торжествовать, а не стыдиться, но становится всё труднее с каждым оскорблением, с каждым отказом, с каждой незаслуженной грубостью. В его голове слова закручиваются в чарующие красные, золотые и бронзовые спирали, но перепутываются между собой каждый раз, когда он открывает рот, и выходят наружу наполовину обрезанными, кривыми подобиями загадок и каламбуров. И его сверстники всегда смеются. Вместо того, чтобы позволить страху и разочарованию поглотить его, Эд бросается с головой в работу, в учёбу, в «раскрытие своего потенциала», даже если никто больше этот потенциал не признаёт. Другие дети бьют его. Они больше, быстрее и сильнее его, так что еженедельные столкновения с хулиганами становятся для него такой же обыденностью, как домашние задания. Тем не менее эта «нормальность» никак не уменьшает вспыхивающий за этим гнев. Те самые прекрасные слова превращаются в колючие шипы, в кинжалы из ненависти и ярости, и я растерзаю вас на части, разорву на мелкие кусочки конечность за конечностью, сомкну зубы на ваших кишках и вырву их. Сила этой ярости такова, что ему становится страшно. Тем не менее, их всегда больше, и он ничего не может сделать, он не может выполнить все эти тайные угрозы — неважно, как сильно он трясётся от злости. В конце концов, он всего лишь Эд. Скучный, придурковатый, отсталый Эдвард Нигма. Да что он вообще может сделать им? Он не высовывается, прячется за своими книгами и обещает себе, что когда он уедет из этого города, то станет умнее и лучше всех остальных. Наконец, после затянувшегося целую вечность ожидания, он переезжает в Готэм. Находит на удивление недорогую и просторную квартиру. Получает работу в полиции. В первый раз в его жизни всё складывается так, как нужно, его ум наконец-то ценят по достоинству. В первый день на работе он встречает самую красивую женщину в мире, с самыми зелёными глазами, которые ему доводилось видеть — его любимого оттенка. Эд улыбается сам себе, засыпая той ночью. Идеальная работа, идеальный город, идеальная женщина. Его жизнь, кажется, наконец-то налаживается. Но вскоре оптимизм начинает угасать, и тихий голос в его голове продолжает шептать ему на ухо: «Здесь не лучше, чем дома. Ты думаешь, тебе удалось сдержать обещание — но ты всё ещё ничто для этих людей. Тебя никогда не будет для них достаточно». И Эд игнорирует этот голос, как делал всю свою жизнь. Он не обращает внимания на то, как Зверь гремит решётками своей клетки, похороненный в самой глубине его сознания под десятилетиями возводимыми барьерами. Жизнь в полиции идёт своим чередом, и дела у него идут более чем неплохо. И всё же — он знает, что хочет большего. Хочет чего-то, что не может толком объяснить. Это похоже на непроходящий голод, от которого зудит кожу, зудит под кожей, он глубокий, болезненный и злой — и всё же Эд не может понять, чем этот голод вызван. Затем он слышит о человеке, который проник в криминальные круги Готэма и в одиночку преобразовал их. О человеке, который мастерски манипулирует, убивает и плетёт интриги. О человеке, чей интеллект, возможно, ничуть не уступает по силе интеллекту Эда. Освальд Кобблпот. Имя оседает тяжестью на языке, согласные в этих словах словно выталкивают его изо рта, требуя себе всё внимание Эда. Он не смог бы проигнорировать это имя, даже если бы попытался. Если кто-нибудь спросит, почему он интересуется делом Освальда — или, вернее, «Пингвина» — это для детектива Гордона. И это даже не будет считаться враньём. Информация, которую Эд собирает в течение всех следующих недель и месяцев, могла бы весьма пригодиться полицейскому департаменту. В конце концов, у Эда всегда был намётанный глаз на детали. Тем не менее, не из-за работы сердце Эда начинает биться чаще каждый раз, как он слышит это имя — его имя — посреди чьей-нибудь беседы. Освальд Кобблпот завораживает его. Интерес к нему поселяется в самом уголке разума Эда и основательно там приживается. Потому что это — не очередное краткое увлечение, пламя которого слишком горячее и гаснет слишком быстро, чтобы всерьёз что-нибудь значить для него. Нет. Этот интерес разгорается медленно и постепенно, задвинутый на второй план где-то в неизвестных областях его разума. Эд даже не уверен, он ли это заворожён Освальдом или Зверь. И впервые в жизни он задумывается о том, имеет ли это вообще значение. Эд видит его однажды. В одном из этих «вампирских» ночных клубов — «Maison de la Mort». Клуб — типичная театральщина. Эдварда Нигму непросто было повстречать в подобном месте — все эти танцы, нелепые костюмы и такие антисанитарные поверхности были не для него. Но всё управление полиции было приглашено после успешного рейда… и мисс Крингл пошла с ними. Решение было Эдом принято чересчур поспешно. Той ночью он с болезненной ясностью осознаёт, насколько же он чужой в этой жизни. Когда все его коллеги идут танцевать, Эд остаётся сидеть, прикованный взглядом к мисс Крингл, сверкающей в изумрудном с блёстками платье — самую малость тесноватом. Она сияет на танцполе, как солнце: прекрасная, яркая и абсолютно неприкасаемая. Но вот к ней присоединяется в танце этот грубиян-коп: трогает её повсюду, и Кристен хихикает, кокетливо стреляет глазками, придвигается ближе… Эд отводит взгляд — в груди становится слишком тесно. Не смотри на то, чего не можешь получить. Если смотреть на солнце слишком долго, можно и ослепнуть. Ради сохранения собственного рассудка он начинает разглядывать толпу. Обозревает со скучающим безразличием все пошлости современной жизни — и вдруг, спустя несколько бесцельных минут, цепляет взглядом что-то интересное. Это мужчина, невысокого роста, тёмные волосы взлохмачены, почти как гребень у птицы… Ой. Пингвин. Осознание приходит вместе со всплеском адреналина. На мгновение Кристен Крингл оказывается забыта и отодвинута на второй план, перестают иметь значение грохочущая музыка и калейдоскоп красок вокруг — всё затмевает самый недооценённый и самый опасный человек в Готэме. Он сидит всего в дюжине шагов от Эда и пристально наблюдает за толпой. Выглядит он так, будто вот-вот кого-нибудь убьёт. Эд резко опускает голову, уставившись в свой стакан, и шум клуба возвращается к нему. Страх в его груди сплавляется воедино с возбуждением от опасности, как плохо перемешанный коктейль. Должен ли он предупредить остальных полицейских? Позвонить детективу Гордону? Если Пингвин здесь, они все здесь могут быть под угрозой нападения. Быстрый взгляд в сторону полицейских подтверждает его опасения: ни один из них не видит Пингвина, никто не знает о его присутствии, кроме Эда. Эд нащупывает в кармане пиджака телефон. По какой-то причине его лицо горит, в помещении внезапно становится невыносимо жарко. Он пролистывает список контактов в телефоне, находит непослушными от паники пальцами детектива Гордона. Прежде чем нажать на кнопку вызова, поневоле он неуверенно бросает быстрый взгляд обратно — и тут что-то обрывается у него внутри. Случайный синий луч падает на лицо Освальда в эту секунду, и Эд видит, ошеломлённый, как весь недавний гнев куда-то пропадает с этого лица, соскальзывает с него, как простыня в морге — с трупа. Пингвин выглядит таким… маленьким. Опустошённым. Неуверенным. Как будто он хочет исчезнуть, раствориться в воздухе, прекратить существовать. Резкий синий свет превращает его глаза в водовороты из неизмеримого чувства потери и глубочайшего одиночества, в которых он рискует утонуть с головой. Эд не может дышать. Потому что в этот самый момент Освальд Кобблпот выглядит в точности как он. Он закрывает телефон. Встаёт и так незаметно, как только может, пересекает переполненный зал, приближаясь к высокому крепкому мужчине в коже. — В чём дело? — резко спрашивает вышибала. Эд делает глубокий вдох. — Там, в углу, сидит мужчина. Низкого роста, с чёрными волосами и в тёмном костюме. Он преследует мою… — Эд сглатывает. — Мою девушку. Это начинает по-настоящему её пугать. Охранник поднимает бровь. Он смотрит в указанную сторону, и Эд может с точностью до секунды определить момент, когда тот видит Освальда — по маленькой складке, образовавшейся у вышибалы между бровей. Освальд, в конце концов, и правда довольно странный. Эд сглатывает снова. — Нам очень не хочется оставаться в этом — в этом заведении, пока он здесь. Я думаю, у него с собой нож. Вышибала недоверчиво фыркает, но устало опускает скрещенные руки и идёт в направлении Освальда. Эд как можно быстрее скрывается за дверью туалета, чувствуя, как колотится в груди сердце. Из дальней кабинки доносятся подозрительные стоны, но Эду попросту не до того, чтобы беспокоиться об этом. Дрожащими руками он плещет себе в лицо холодной водой и коротко, рвано выдыхает, когда вода охлаждает его горящие щёки. Снимает очки, ухватившись за стойку раковины — ноги прошивает внезапной судорогой. Он не видел тебя, всё хорошо, дыши, он тебя не видел, он тебя не видел. Эд поднимает взгляд к зеркалу — и чувствует, как пол уходит у него из-под ног. Перед ним стоит человек. С тёмными расширенными зрачками, с покрасневшими щеками. Он не похож на то отражение, которое обычно встречает его в зеркале, не похож на того Эдварда Нигму, которого он видит каждый день. Нет: это новое «я» выглядит нехарактерно весёлым и уверенным в себе. Выглядит… живым. Наконец-то мы встретились лицом к лицу, Эдвард. Эд моргает, и отражение подмигивает ему в ответ. Всё, что он может — это продолжать стоять и смотреть на этот новый неизвестный мираж. Лицо незнакомца — точная копия его собственного, но… эти глаза. Эд ловит себя на том, что наклоняется ближе. Эти глаза такие тёмные. Такие голодные. Такие кровожадные. Едва ли вообще человеческие. Если подумать, они больше похожи на глаза какого-нибудь зверя… Ба-думм. Ба-думм. Ба-думм. Сквозь стену приглушённый ритм басов звучит, как чьи-то шаги. Чары оказываются разрушены. Оторвав взгляд от зеркала, Эд поспешно надевает обратно очки и приглаживает взлохмаченные волосы, дыша тяжело и неровно. Он дожидается, пока стоны из кабинки не прекратятся, сменившись звуком расстёгивающейся ширинки и приглушённой ругани. Только тогда он выходит из туалета. Через три минуты после того, как он садится на своё место, он решается проверить. Освальд Кобблпот ушёл. Трясущейся рукой Эд подносит к губам стакан. Выпивка отдаёт горечью на вкус. Ладно. Он всё сделал правильно. Было бы нехорошо, если бы полиция успела заметить присутствие Освальда в клубе. Что-то меняется в нём той ночью, Эд знает. Он затрудняется точно описать, что именно, но никак не может выбросить из головы образ Освальда, сидящего в самом центре вампирского клуба. Этот образ приходит к нему ночами гораздо чаще, чем он готов признать. Этому нет никакого логического, рационального объяснения, однако робкий огонёк интереса, который он испытывал к Освальду раньше, теперь разросся в ревущее пламя, непохожее ни на что больше в его жизни. Потому что той же ночью, когда Эд впервые видит Освальда во плоти, впервые ставит выживание Освальда превыше своего долга — двое людей оказываются убиты. Примерно полчаса спустя после отбытия Пингвина в клуб вбегает женщина, кричащая о кровавом убийстве, и нетрезвые полицейские спешат на расследование. Тела убитых мужчин наполовину обнажены и блестят с головы до ног от пота и крови. Их лица уничтожены, тела искалечены и изуродованы до неузнаваемости. Татуированная кожа висит лохмотьями, отдельно от переломанных костей. Кровь стекает в канаву, как дождевая вода. Кого-то из сотрудников вырывает от одного только вида, ещё двоих — от запаха. Сперва Эд убеждается, что мисс Крингл осталась ждать в клубе. Затем он берёт себя в руки и принимается за работу. Оглушительная тревога раздаётся в глубине его разума. Каждая клетка в его теле кричит, кожа горит адским пламенем изнутри, потому что каким-то шестым чувством он уже знает: это сделал Освальд Кобблпот. А значит, в какой-то мере виноват в этом и сам Эд. В итоге дело относят к ещё одному странному случаю нападения диких собак, повторяющемуся время от времени каждые несколько месяцев, с хаотическими интервалами и в разных местах города. Эд не спорит — как он может? Он уверен: эти двое мертвы из-за его решения. Тому нет никаких доказательств, и он не боится, что его раскроют. Что действительно его пугает — так это то, что за свой выбор он всё равно не чувствует никакой вины. Та ночь словно начинает цепную реакцию внутри Эда: его разум лихорадит теориями об Освальде. Сумасшедшими, безумными теориями, потому что, глядя на имеющиеся улики, Эд понимает: что-то здесь не сходится. Никто больше не видит этого — или не хочет видеть, эти болваны слишком уютно устроились в собственных замкнутых мирках, чтобы столкнуться с правдой о Готэме, когда она смотрит им прямо в лицо. Но даже Эд не может избежать сомнений. Освальд Кобблпот… вампир? Звучит безумно. За подобную теорию можно на законных основаниях прописаться в старой Аркхэмской лечебнице. И всё же… Что-то внутри Эда цепляется за эту мысль, как нить расползающегося по швам свитера — за дверную ручку. Мысль закрадывается в его разум снова и снова, беспрерывно и неумолимо. Эд никогда не был суеверным человеком, и в то же время он не готов исключать какую-либо вероятность только потому, что она не вписывается в ожидаемую норму. Что-то интуитивное твердит ему, что это и есть ответ, слова ощущаются верными во рту — прямо как само имя Освальда. Разумеется, он не может это доказать. И всё же в тот момент, когда печально известный Пингвин появляется на пороге полицейского департамента, Эд уже стоит наготове, усмехаясь: для него это — долгожданная возможность встретиться с этим таинственным человеком. Не упомянуть в разговоре с ним ту ночь в клубе — почти невозможно; однако он успешно сопротивляется искушению. Вместо этого он упивается про себя тем, что ему известно нечто, чего не знает Пингвин. Я спас тебе жизнь. Отныне всё, что ты делаешь — это результат нашего партнёрства. Моя печать поставлена поверх каждой лжи, каждой манипуляции, каждого твоего убийства. Ты мой должник, Освальд. Между ними немедленно происходит взаимная демонстрация силы, восхитительный обмен колкостями, которого Эду ещё не доводилось знать. Это краткий миг настоящей эйфории для него. Однако вскоре события начинают набирать обороты. Офицер Догерти преследует мисс Крингл, и так не может больше продолжаться. На какое-то время мысли о мафиозных войнах, раздирающих Готэм на части, и беспокойство за безопасность мисс Крингл становятся для него важнее Пингвина с его тайной. Жизнь движется с поразительной скоростью, и всё, что Эд может — это продолжать двигаться вместе с ней. В этом бешеном вихре событий Эд ослабляет свою бдительность, смягчает свою хватку, пытаясь успеть за быстрым темпом новой жизни. Вот Зверь ещё сидит в клетке. Под контролем. И выжидает. А уже на следующий день — без всякого предупреждения вырывается на свободу. Эд убивает офицера Догерти. Всё происходит как-то само собой, совершенно по-человечески: момент отупляющей паники и нож, вытащенный просто под неправильным углом. Раз. Два. Первые удары невинны — этот идиот практически сам насаживается на лезвие. Случайность. Так ведь принято говорить, верно? Просто случайность. Эд чувствует, как гремят, натягиваясь, цепи, как решётки гнутся и ломаются внутри его разума — и вдруг Эда больше нет. Кто-то убирает его в коробку и занимает его место. Что-то другое смотрит на мир его глазами, растягивает его губы в широкой зловещей ухмылке, которая ощущается неправильной и чужой. Зверь наносит удар за ударом, нож вонзается в плоть снова и снова. Свободен. Свободен. Колёса поезда скрипят по рельсам на мосту. Воздух отдаёт на языке электричеством. Привкусом меди и энергии. И его трясёт, его кожа вибрирует, и… — О нет. О Боже. Его рот теперь — словно чужой, и он стоит в середине дороги, а возле его ног лежит мёртвый человек, которого любой может увидеть. И он — в ужасе. Большего ужаса он не испытывал никогда в своей жизни, потому что он знает, он знает – Зверь теперь свободен. А стоит лишь раз выпустить джинна из бутылки… Он смеётся, но на самом деле это мало похоже на смех. Это что-то маниакальное, отчаянное и одержимое, потому что на самом деле смеяться ему вовсе не хочется. Ему хочется выть. Ещё один громыхает мимо, вновь слепит светом и энергией — и контроль над телом возвращается так же внезапно, как был утрачен. Зверь отступает в свою нору, и Эд — снова сам себе хозяин. Он не знает, почему Зверь пустил его обратно. Он не может мыслить ясно, не может начать анализировать его мотивы, не может разобраться, какого чёрта только что случилось, он не понимает… Единственная мысль отпечатывается в мозгу. «Спрячь тело». Офицер Догерти тяжёлый, но, что странно, Эд легко поднимает его без особых на то усилий. Он не останавливает машину до тех пор, пока не оказывается за пределами города: лес манит его. Он распахивает дверь машины и обнаруживает себя в пригороде, в добром получасе езды от Готэма. Запахи леса для его обоняния — словно соль на рану. Словно он вернулся домой. Эд стоит над телом, его руки дрожат, и он гадает — как ему удалось это провернуть. Всё как-то неправильно — как есть наполовину сырое блюдо. Как будто какая-то неопределимая часть его внутреннего механизма не работает так, как нужно. Но глядя на труп человека, который причинял боль мисс Крингл — его Кристен… по крайней мере, Эд чувствует определённую власть в своих руках. Того рода власть, которой он никогда не знал прежде. Спрячь тело. По мере того, как лес наполняет его изнутри с каждым вдохом, Эд чувствует непреодолимое желание разорвать человека перед ним на части своими зубами и когтями. Он колеблется какое-то мгновение. Затем поднимает топор. И, разумеется, спустя какое-то время после этого всё летит к чертям. Эд никогда не забудет тот день, когда впервые видит в зеркале то же отражение, что и в клубе — и оно смотрит на него в ответ. Преследует его. Насмехается над ним. У отражения нет очков, самодовольная ухмылка и блестящие глаза. Зверь наконец-то вырвался — и не замечать его дальше становится невозможно. Каждое его слово отдаётся вибрацией в черепе Эда, проходит дрожью по костям, похожее больше на рычание, чем на человеческий язык. Эд лишается последней защиты. Ему остаётся только сражаться один на один с созданием, которое, как он прекрасно знает, он не может победить. Слова и мягкая плоть — против зубов и когтей. Как он должен одолеть то, чем сам втайне всегда желал стать? В конце концов он оказывается на пределе своих сил — постоянные сомнения, насмешки и оскорбления порядочно истрепали его нервы. Его терпение лопается под давлением, которое копилось с самого его детства — и он совершает невозможное. — Сходите со мной на свидание. Эд разворачивается на каблуках, и под кожей рябью прокатывается волна тёмного удовлетворения. Зверь издаёт неопределённый одобрительный звук себе под нос. И только тогда непрекращающийся злорадный шёпот в его голове затихает. Наконец-то. Сдаваться на милость Зверю — это словно стоять на крыше очень высокого здания, ощущать непреодолимое желание прыгнуть — и последовать ему. Эд отправляется в свободное падение, задыхаясь одновременно от ужаса и восторга, пока темнота из его сознания просачивается в бодрствующий мир. Зверь искажает его восприятие: то, что раньше казалось лишь досадными мелочами (как, к примеру, тот офицер, что постоянно грызёт свои ногти, или вопиющая небрежность Буллока) — теперь воспринимаются как прямой вызов. Будто стая крыс, снующая под кожей. Внезапные вспышки неконтролируемого гнева каждый раз застают Эда врасплох, не упоминая уже о некоторой… импульсивности, к которой раньше он был не склонен. Это сбивает его с толку — обнаруживать всё новые потаённые уголки своего идеального — как он думал — разума. Впрочем, у всего этого есть определённые преимущества. И мисс Крингл, вне всяких сомнений — одно из них. После столького времени, впустую потраченного на бессмысленное ожидание, она наконец-то с ним, она по-настоящему его и ничья больше. Эду это нравится. Он наслаждается каждым их поцелуем, каждым объятием, наслаждается каждый раз тем, как оставляет на ней свой запах. Утверждая. Обладая. Владея. Он смотрит в её зелёные глаза, и они напоминают ему о лесе. О возвращении домой. Но, сколько бы он ни смаковал момент, этому не суждено продлиться долго. Мисс Крингл мертва. Женщина, которую он любил с тех самых пор, как приехал в Готэм. Женщина, которая, как он думал, была его родственной душой. Мертва. Руки Эда сжимают её горло, его хватка слишком сильна, чтобы быть полностью человеческой — и всё это его вина, его вина. Эд убивает мисс Крингл — и всё его существо заполняет боль. Целый водоворот из безотчётного горя, ярости и боли, который начинается в его животе, выворачивает наизнанку органы, раздирает глотку и выплёскивается наружу долгим воем. Рёв Зверя раздаётся в унисон. Всё вокруг пылает, он словно в огне, и раскалённое пламя раздирает его на части. Затем Эд отключается. Отталкивает от себя мир, как отвергнутого любовника — и даже тогда боль не прекращается. Тьма вскипает, душит его во сне, затягивает его в себя. Сквозь неё он слышит свой собственный рокочущий голос, выносящий ему приговор. Убийца. Когда сознание наконец возвращается к Эду, с миром что-то не так. Или, вернее — что-то не так с ним самим. Он лежит на полу, весь в поту, и всё, что он может — это только дышать. Собственное тело ощущается как паззл, зачем-то разобранный и собранный заново в неправильном порядке. Его суставы стыкуются между собой немного не так, как должны бы, и, когда Эд осторожно начинает двигаться, кости с треском встают на место, будто они были сломаны. Зверь раскроил его тело, как хирург — шрамы пересекают его кости, его мышцы и сухожилия. Это приводит его в ужас. Не знать больше, кто он или что он. Весь день он двигается будто на автопилоте, застряв разумом в стадии оцепенелого отрицания. Бродит вслепую, как не до конца пробудившийся монстр, и все остатки воли тратит на то, чтобы оставаться в сознании. Он гоняется за украденным телом мисс Крингл, всё ещё предпринимая жалкие попытки сражаться против себя же самого, и Зверь лишь глумится над ним всё это время. Мир вокруг — легче пёрышка, и потому постепенно обрушается в прах; а Эд — наоборот, почему-то тяжёлый и громоздкий. Под весом собственного тела он едва может двигаться и дышать, едва может думать. Всё не так, ничего не работает, как должно, и с ним всё неправильно, настолько неправильно, насколько только может быть, и он ненавидит это, ненавидит себя самого, ненавидит этот город за то, что открыл здесь этот ящик Пандоры –Что. Ты. Почувствовал.
А потом… всё становится хорошо. Зрение Эда проясняется, и он смотрит на мир новыми глазами. Больше нет борьбы и нет больше боли. Нет границ между ним и Зверем. Вместо этого между ними устанавливается… мир. Равновесие. Странная тишина воцаряется внутри его прежде переполненного шумом разума, и он невольно задаётся вопросом — зачем он сражался столько времени с чем-то, что делает его только лучше и сильнее? С чем-то, что делает его более собой? Отныне ничто больше его не сдерживает, ничто не может помешать ему взять то, что он хочет. И никто больше не заберёт у него то, что по праву принадлежит ему. Наконец-то всё так, как и должно быть. Зверь заливается смехом, пока он препарирует и расчленяет тело мисс Крингл. Её кровь стекает вниз по водопроводным трубам полицейского департамента, чтобы смешаться с другими отходами. Она исчезает, как будто её никогда и не было вовсе. И, точно как мисс Крингл, растворяется в небытие и Эдвард Нигма.////
Он хоронит куски тела мисс Крингл, когда находит его. Мёртвые осенние листья хрустят у него под лапами, запахи леса смешиваются в воздухе с вонью разлагающегося трупа в ядовитый, опьяняющий аромат. Было бы неправильно прощаться с мисс Крингл в человеческом облике. В конце концов, именно её Эд должен благодарить за своё освобождение. Какой-то человек случайно обнаруживает его, пока он занят копанием. После нескольких часов, проведённых им в лесу, это и неудивительно. Эд действует на одних инстинктах. Свежая кровь окропляет тело Кристен; и — да, это довольно неловко, но он заталкивает любителя лесных прогулок в ту же яму. Двое — уже компания, думается ему. Лучи лунного света пробираются под мех, и он воет — свободен, наконец-то свободен. Затем он что-то слышит. Насторожив уши, Эд поднимает морду вверх, внезапно напрягшись всем телом. Что-то ещё взывает к нему. Ответный вой, слабый и болезненный — и всё же различимый. Звук выходит надломленный и скорбный, и он понимает: это похоронный плач. Песня смерти. Эд воет снова. Его ночной партнёр отвечает тем же. В то же мгновение все текущие дела оказываются забыты. Воздух плавно огибает тело, грязь и земля превращаются под его лапами в пыль, и весь мир становится одним размытым движением. Он бежит. Охотится. Ищет. Я иду. Дождись меня. Маленький фургончик на колёсах представляет собой ветхую развалину, странный металлический осколок цивилизации в этом мире деревьев и земли. Но каждый глубокий вдох убеждает Эда: внутри что-то есть. Он осторожно просовывает голову в скрипучую дверь — и находит источник этой неожиданной созвучности. В углу, сжавшись в комок, лежит человек. Тени обволакивают его тело так плотно, что наверняка могли бы скрыть его присутствие от человеческого глаза — но не от волчьего. Эд на пробу делает шаг вперёд, и — нет, это не человек. Как это может быть человеком? В этом существе столько же жизни, сколько в куче грязных лохмотьев. Смерть нависает над ним вплотную: у него измождённое лицо и глубоко запавшие глаза, зажмуренные так плотно, будто каждая секунда существования доставляет ему всё больше и больше мучительных страданий. Оно пахнет, как труп. Оно не живое. И всё же, каким-то образом, оно живёт. Эд издаёт вопросительный звук, и это… создание слабо приоткрывает один глаз. Правда, щурится при этом так сильно, что Эд сомневается, видит ли он его. — Помоги мне. Голос у него дрожащий и сиплый — но Эд чувствует всплеск адреналина. Потому что безошибочно узнаёт этот голос. Мистер Пингвин. Выходит, я уже второй раз должен спасти вам жизнь. Эд находит Освальда как Зверь, но спасает его как человек. Он ни секунды не сомневается в своих действиях. Всё, что потребовалось — это два слова, исполнение которых будто бы является для него совершенно естественным порывом — как вонзить нож в офицера Догерти или задушить мисс Крингл. Освальд просит — и он подчиняется. Вот так просто. Одетый теперь только в собственную кожу, он несёт бессознательное тело на руках — похоже, на эти два слова Пингвин потратил последние свои силы. Обратно в машину. Быстро одеться, чтобы восстановить драгоценное тепло (надо заметить, кожа гораздо менее практична, чем мех). Торопливо закончить с захоронением тел. Поехать домой. Чудесным образом перенести Освальда Кобблпота из машины в свою квартиру так, чтобы этого никто не заметил — по-видимому, все жители Готэма либо спят, либо безбожно пьяны в эту ночь. Теперь Освальд лежит в его кровати, и Эд едва может дышать, едва может двигаться от переполняющих его волнения, страха и неуверенности. Он не имеет ни малейшего понятия, что делать дальше. Затаив дыхание, он обозревает самые различные возможности и вероятности, закручивающиеся в глубине его разума. Освальд Кобблпот. Пингвин. Долгожданный ответ на все сжигающие его изнутри вопросы. Он приближается к Освальду — к этому странному маленькому человеку, который, похоже, пребывает на грани жизни и смерти; его закрытые веки трепещут. В кровати я лежу, но не я её купил. Каждую ночь ей пользуюсь, но сам о том не знаю. — Итак, мистер Пингвин… что же вы такое? Глубоко внутри Эд уже знает ответ. Знает, каким будет результат его теста, но он должен сделать это. Должен убедиться. Он мягко проводит ладонью по спутанным чёрным волосам, ощущая под кончиками пальцев частички леса и грязи на чужой коже. Потом плавно перемещает руку ниже, к шее, до точки пульса: остаётся лишь надавить двумя пальцами и подождать. Спустя пятнадцать секунд он ухмыляется. — Приятно наконец-то познакомиться с вами, мистер Пингвин.