You've got it all worked out with so little time Memories that I'd blackout if you were mine You've got a pocket full of reasons why you're here tonight So, baby, tonight just be the death of me (Panic! At the Disco — Collar full)*
Эдвард Нигма взволнован. Возможно, большего волнения он не испытывал никогда в жизни. Освальд Кобблпот, Пингвин, с большой вероятностью некое сверхъестественное создание — лежит всего в нескольких шагах от него. Спящий. Раненый. Уязвимый. В его кровати. Похоже, для волнения у него есть все причины. Его неизменно удивляет эйфория, каждый раз следующая за контролируемой трансформацией из волка в человека — однако сегодня всё совсем по-другому. В желудке пузырится нетерпение, раскалённые шипы пронзают его внутренности, пока варево из нервов, адреналина и невыносимого ожидания доходит до кипения в его пищеварительной системе: теории, которые он выстраивал в течение последних месяцев, сегодня будут либо подтверждены, либо опровергнуты. Отдыхай, мой пернатый друг. У нас впереди целая ночь. Освальд пребывает без сознания вот уже шестьдесят семь минут. Он в плену у неестественного сна, который кажется глубоким и поверхностным в одно и то же время. Невнятные жалобные звуки время от времени срываются с его пересохших губ: это единственный признак того, что человек в его кровати — живой. Отсутствующий пульс, по всей видимости, этому определению совершенно не противоречит. Эд уже взял у нынешнего обитателя кровати несколько образцов: кожи, волос, тканей, пота, слюны. К сожалению, у него в квартире нет подходящего оборудования для анализа крови — Освальд застал его врасплох. Полученные образцы теперь хранятся в его холодильнике, каждый в отчётливо помеченной пробирке и в пакетах для улик. Мысль о детальном изучении и анализе этих образцов вызывает в его организме новый прилив адреналина. Терпение. Ожидание всегда вознаграждается. Правда, сейчас, после проведения всех этих предварительных тестов, Эд ощущает некоторую растерянность относительно того, что следует делать дальше. Ему доступно строго ограниченное число проверок на данном этапе, которые он может произвести, прежде чем убеждается, что Пингвин действительно переживёт эту ночь. Чем дольше веки Освальда остаются закрытыми, тем сильнее у Эда скручивает живот. Эд начинает мерять комнату шагами, крепко сцепив руки за спиной. Затем чешет шею. Затем нервно потирает руки. Бросает беглый взгляд на часы, когда кукушка в них кукует один раз, другой… Два часа ночи. Резко остановившись, он напряжённо вглядывается в спящего перед ним человека. Всё новые вопросы возникают у него в голове. Ему вдруг становится интересно… снятся ли Освальду сны? И что могло бы сниться Пингвину? Любопытство нестерпимо зудит внутри — и внезапно он понимает, что успел подойти к кровати на два шага ближе. Что нужно сделать, чтобы тебе снился я? Рука Освальда чуть дёргается — взгляд Эда моментально устремляется вниз, чтобы перехватить это движение, и случайно цепляется за рукав фланелевой пижамы, который всего на дюйм длиннее, чем нужно. Освальд спит в его одежде. Что-то тёмное прорезается сквозь бурлящую внутри тревогу вместе с осознанием: скоро запах Эда смешается с запахом Освальда — возможно, даже перекроет его. Эд облизывает губы. Есть что-то приятное в том, чтобы видеть Освальда таким. Что-то правильное. Обладание. Только тогда он замечает, что сделал ещё один шаг. — Ладно, так у нас ничего не получится, — Эд разворачивается на пятках и идёт в кухню. Шею сзади покалывает неприятным жаром. — Нельзя больше отвлекаться. Я приношу свои извинения, мистер Пингвин, но я и так терпел слишком долго. Так, куда я положил… Ага! Эд выпрямляется, осматривая шприц. В бесцветной жидкости отражается пульсирующий зелёный свет. Бинго. — Скажите спасибо, что моя работа предоставляет доступ ко всем необходимым медикаментам. На бешеной скорости Эд возвращается к кровати и нависает над спящим, уперевшись коленями в матрас. Следует ещё один жалобный звук — такой тихий, что Эд понимает: человек бы его не услышал. Некоторое время уходит на то, чтобы успокоить дыхание. Вдох. Выдох. — Проснитесь и пойте, мистер Пингвин. Только каким-то чудом его выдержки хватает на то, чтобы рука не дрожала, когда он делает инъекцию в шею Освальда. Эд едва слышит биение собственного сердца в груди. Пока он ждёт реакции, его желудок, кажется, скручивается в узел. Каждая секунда неподвижности — агония. Он ждёт. И ждёт. И затем, после целой вечности ожидания, Освальд издаёт стон. Эд никогда ещё не испытывал столь ошеломительно сильного облегчения в своей жизни. — Мистер Пингвин, — имя слетает с губ в тёплом выдохе. Он склоняет голову набок и опускается ниже сам, мысленно занося в каталог все до единого мышечные рефлексы, все микроскопические изменения чужого лица. Потому что он должен запомнить всё: каждую деталь, каждую нано-секунду, это может быть его единственным шансом, он не может потратить его впустую, не может всё испортить, не может… Освальд открывает глаза — и все его мысли растворяются в ничто. Оглушённый, точно как тогда, в том клубе, он снова падает в эту притягательную темноту. Всё, что Эд может — это дышать. Он видит, как зрачки Освальда поочерёдно сокращаются и расширяются, отчаянно пытаясь найти точку, на которой можно сфокусироваться. Синий и серый, серебряный и чёрный — Эд в восхищении наблюдает за головокружительным вихрем цвета. Похоже на тусклую радугу в блестящих бензиновых разводах на асфальте. А потом Эд видит в отражении самого себя — пойманного в ловушку этой постепенно тающей тьмы и глядящего на него в ответ. — Где я? Голос Освальда — сухой и скрипучий, но он всё ещё обладает достаточной властью над ним: Эд приходит в себя. Он тут же отстраняется, предоставляя Королю Готэма чуть больше личного пространства, чтобы тот имел возможность привыкнуть к новой обстановке (и ещё — чтобы самому не упасть с головой в эти чёрные океаны). — Не стоит беспокоиться, мистер Пингвин. Вы в полной безопасности, — слова, которые он репетировал снова и снова внутри своей головы, он произносит в итоге слишком быстро, почти задыхаясь. И всё же, как он надеется, это прозвучало достаточно искренне. Взгляд Освальда, с невероятной скоростью мечущийся по комнате и цепко подмечающий в полумраке каждый предмет, внезапно прекращает своё движение. Чёрные булавки зрачков полностью сосредотачивают своё внимание на Эде. — Кто ты? Эд не может сдержать лёгкую усмешку — отчего-то едва ощутимо кружится голова. Он изо всех сил пытается восстановить контроль над своим дыханием. — Эдвард. Нигма. Мы встречались раньше. Освальд с сомнением оглядывает его сверху донизу и, по всей видимости, решив, что Эд не собирается на него нападать, начинает подтягиваться на кровати в сидячее положение. — Неужели? — Только однажды. В полицейском управлении, — улыбка Эда пропадает. Пелена, затягивающая глаза Освальда, придаёт его взгляду какую-то тревожную пустоту, которой, как Эд помнит, там не было прежде. Во время их последних двух встреч Освальд весь так и пылал эмоциями, в его взгляде были огонь и ярость. Сейчас же он выглядит… опустошённым. — Я загадал вам загадку. Эд видит прорезавшееся в мутных глазах узнавание — крошечная искра цвета мелькает под этой пеленой безразличия. — Припоминаю… Ты коп? — О, нет, нет. Я криминалист. — Хм. Освальд моргает снова, и взгляд теряет фокусировку. В мигании зелёного света Эд вдруг с изумлением замечает, как туго бледная кожа обтягивает его череп и каким серым и тусклым выглядит его лицо. Свинцовой тяжестью оседает в груди абсолютная уверенность. Он знает — Пингвин бы умер, если бы он его не нашёл. Так, сейчас или никогда, Нигма. Двигаясь всё так же нарочито медленно, словно он имеет дело с диким животным, Эд опускается на кровать: — Вы верите в судьбу? — Где моя одежда? У Эда дёргается глаз. Нетерпеливое рычание готово вырваться из груди. — Ох, она дурно пахла. Пришлось её выбросить. «…ну, уже после того, как я очистил её от грязи, телесных жидкостей и всего того, что могло бы вывести на ваш след… Но эта информация не так уж и необходима вам на данном этапе». Освальд остолбенело смотрит на него в ответ. Эд заставляет себя чуть улыбнуться и кивает в сторону стакана с водой, аккуратно поставленного на тумбочку возле кровати. — Обезвоживание является обычным симптомом после длительного пребывания на открытом воздухе. Пейте. Похоже, вас мучает жажда. Эд тут же понимает, что что-то изменилось: глаза Освальда распахиваются, мерцают на свету, как блюдца. Правая рука тянется к шее — словно бы по собственной воле. — Жажда… Он едва шепчет, но это слово отдаётся звоном в ушах Эда, будто удар гонга. Сейчас мы увидим, что же ты такое. Взгляд Освальда вновь становится осмысленным. Он роняет руку на колени. Сжимает её в кулак. — Зачем ты принёс меня сюда? — его тон становится твёрже и требовательнее. Мысленно Эд ликует. Кажется, будто Освальд очнулся от глубокого сна, и рассудок вернулся в его распоряжение. Наконец-то. — Вы попросили о помощи. Освальд издаёт задушенный звук — на мгновение Эд беспокоится, не застряло ли что-то в его дыхательных путях. Но затем он вспоминает: отсутствует дыхание, которому можно было бы препятствовать. — Я-я не просил о помощи. Эд хмурится: — Прошу прощения за грубость, мистер Пингвин, но вы совершенно точно сделали это. — Нет, нет, нет… — Освальд опускает глаза, мышцы его шеи неожиданно напрягаются. Внезапно Эд чует незнакомый сильный запах в воздухе, отличный от обычных запахов его квартиры. Это ещё что? Самым главным чувством волка, безусловно, является обоняние. Из запахов состоит весь собачий мир. Ими можно пометить чью-то собственность, обозначить дружбу, территорию, намерение. Там, где слова становятся бессильны, запахи говорят за них. И, хотя человеческий нос Эда не сравнится в возможностях с носом его «партнёра», с тех пор, как он примирился со своим альтер эго, он обнаружил, что стал обладателем таких способностей, о которых никогда и мечтать не смел. Но он всё ещё не привык к этому, не привык к себе — а потому распознаёт этот новый запах только спустя несколько секунд. Тревога. Паника. Страх. Освальду страшно. Эд так глубоко потрясён, что поначалу не знает, как ответить на это. Из всех реакций Пингвина, которые он предвкушал, из всех вероятностей, к которым он готовился, страх никогда не приходил ему в голову. Чего вообще может бояться Пингвин — человек, переживший саму смерть? — Не беспокойтесь, вы в безопасности здесь, мистер Пингвин, — Эд незаметно наклоняется вперёд, тяжёлый запах паники заполняет его ноздри, из-за чего становится сложно сосредоточиться. — Никто не знает, что вы здесь, полиция не придёт за вами. Вы в безопасности. — Я был так близко. Так близко… — К чему? Тревога Освальда нарастает с каждой секундой, и Эд чувствует, как всякое подобие контроля начинает ускользать сквозь пальцы, как песок и соль. — Ты не должен был… Как ты вообще меня нашёл? — Послушайте, мистер Пингвин, я думаю, вам просто нужно успокоиться… — Я хотел умереть. Слова повисают в воздухе, как выстрел, и воцаряется почти физически ощутимая тишина. Нет. Этого не может быть. В этом нет никакого смысла. Освальд… хотел умереть? Как? Как он мог, как он смел – — Я хотел умереть, а ты мне не позволил. Глаза Освальда кажутся глубокими и пустыми, как чёрные дыры. К страху Освальда примешивается его собственный, и на мгновение Эд едва не поддаётся под яростным натиском сложно определимых эмоций, бушующих внутри. Ну уж нет. Он не позволит этому взять над собой верх. Нужно вернуть контроль, убрать эмоции в сторону. Это всего лишь новая информация. Следует использовать её в своих интересах. — Что ж, — Эд поправляет очки на носу, и, чувствуя, как колотится сердце, идёт напролом. — Технически, мистер Пингвин, вы уже мертвы. — О чём… — Освальд выглядит сбитым с толку. — Это угроза? — Нет. Освальд моргает. — Значит… какая-то метафора? О, только не смей держать меня за дурака, Освальд. — Нет, нет. Я выразился в самом буквальном смысле, мистер Пингвин. Рот Освальда сжимается в тонкую линию, и Эд видит, как злость и досада понемногу закипают в его глазах. Отлично. Что угодно лучше, чем эта пустота. — В таком случае, боюсь, я не совсем уловил вашу мысль, сударь. Вы говорите загадками. Приятно слышать от него подобное. — Вы правда думаете, что, выхаживая пациента, я бы не проверил его пульс? Освальд просто глядит на него, не мигая — с каждой секундой синева в его глазах всё темнеет, понемногу выцветая в серый. — У меня толстая кожа. Эд борется с искушением закатить глаза: — Мистер Пингвин… — Эта проблема у меня с самого детства. — Пожалуйста… — Я не думаю, что ваша неспособность найти пульс автоматически ведёт к заключению, будто бы я… — Чем быстрее ты бежишь, тем сложнее поймать меня. Я легче пёрышка, но самый сильный человек не может удержать меня дольше пяти минут. Что я? Оглядываясь назад, он готов признать, что время для загадок было тогда не самое подходящее, но язык так и жёгся во рту, и слова вырвались у него безотчётно. Уже вторая моя загадка для тебя, Освальд. Я веду счёт. Что-то мелькает в чужих глазах. — Да, теперь я точно тебя вспомнил. Вынужден сообщить, что моё отношение к загадкам осталось неизменным с тех пор, как мы виделись в последний раз, дру… — Дыхание. Ответ — дыхание. Освальд одаривает его скептическим взглядом. — Не мог бы ты прекратить прерывать ме… — Вы не дышите, мистер Пингвин. Квартира застывает в молчании; рот Освальда захлопывается с негромким щелчком — и это единственный звук в повисшей между ними мёртвой тишине. Эд набирает в грудь воздуха, чтобы справиться с собой, и продолжает: — За последние два часа с тех пор, как я нашёл вас, мистер Пингвин, вы не сделали ни одного вдоха. И — нет, это не случай «слабого дыхания», и не заболевание, от которого вы страдаете с детства. Говоря с медицинской точки зрения, вы мертвы. Сказанное тяжело повисает в воздухе между ними. Эд делает ещё один вдох — и чувствует привкус пыли на языке. Он чувствует себя будто наэлектризованным изнутри. — Так скажите мне. Что бы стоило сделать человеку, обнаружившему, что Король Готэма — ходячий мертвец? Эд наблюдает за тем, как Освальд чуть опускает голову, опасно застыв всем телом. На уровне инстинктов Зверь точно знает, что это значит — предупреждающий сигнал перед тем, как хищник бросится в атаку. Эд пребывает от этого в полном восторге. — Отпусти меня. — Не-а. Ответ неверен. Попробуйте ещё раз. — Я сказал, отпусти меня. В этот момент происходит нечто… странное. Без всякого предупреждения его голову словно сжимает обжигающе холодный металлический обруч. На одно ужасное мгновение этот обруч будто прожигает его череп, врезается в мысли, кромсая его лобные доли. Слова Освальда заполняют его изнутри целиком, все мысли и желания ускользают прочь, и единственный порыв просто подчиниться почти пересиливает всё остальное. А потом всё заканчивается так же внезапно, как и началось. Эд моргает. Восприятие не сразу обретает былую чёткость, словно он только что проснулся после глубокого сна. Какого чёрта это сейчас было? — Сожалею, — говорит Эд, встряхивая головой, чтобы избавиться от этой странной дымки вокруг, и успевает поймать краем глаза искреннее удивление на лице Освальда, прежде чем тот берёт себя в руки. — Но я не могу позволить вам уйти. Вы находитесь в розыске — можете попытаться сбежать, но в вашем состоянии вы уйдёте не дальше трёх кварталов отсюда. Освальд раздражённо поджимает губы. — Думаю, я всё-таки рискну, — и, сказав это, он начинает вставать с постели. Эд немедленно вскакивает на ноги. — Это действительно не лучшая идея, мистер Пингвин, — он делает шаг назад, хотя другая значительная его часть велит придвинуться ближе. — Ты не будешь держать меня здесь против моей воли. Пошатываясь, Освальд делает шаг вперёд. Затем ещё один. Мысленно Эду хочется закричать. Что, если он не сможет убедить его остаться? Что, если ему придётся силой удерживать Освальда, просто чтобы не дать ему погибнуть? И почему этот его столь гениальный якобы мозг даже не рассматривал тот вариант, что, возможно, просто возможно, Освальд на самом деле не хотел никакого спасения? — Прошу вас, это для вашего же бла… — Было приятно поболтать, друг. Тон его — свирепый и острый, как бритва. По коже Эда бегут мурашки, в голову ударяет взрывной смесью паники и адреналина, и он смотрит, как губы Освальда растягиваются в оскале, видит, как успевают мелькнуть зубы, когда… Освальд вдруг спотыкается. Его глаза закатываются сами собой, и внезапно, без какого-либо перехода, он теряет равновесие. Словно Вавилонская Башня, обрушивающаяся с небес. Падение это столь неожиданное, что от удивления Эд едва может двигаться — к счастью, его инстинкты в последнее время часто оказываются быстрее его разума. Он ловит Освальда точно перед тем, как тот ударится об пол, и Освальд всем своим весом тяжело оседает в его руках. В полном изумлении Эд во все глаза смотрит на Короля Готэма, который, на взгляд любого случайного свидетеля, только что упал замертво. Как-то совсем не так я представлял себе эту ночь. С излишней бережностью Эд укладывает Освальда обратно в недавно освободившуюся кровать — перед глазами мельтешат воспоминания о том, как он тащил в лесную глушь тело офицера Догерти. Второй раз за эту ночь Эд укрывает Короля Готэма его собственным одеялом, и неуверенность завязывается в его груди тугим узлом. Эд поправляет очки на носу. — Что ж. Это будет труднее, чем я думал.////
Попытка номер два. Проходит ещё девяносто восемь минут, прежде чем Освальд просыпается снова. На этот раз, правда, Эд с гораздо большей пользой использует отведённое ему время. Освальд может не признавать свою истинную сущность на словах, но Эду этого и не нужно — он уже убедился в своей правоте. Однако Пингвин демонстрировал довольно тревожные признаки истощения и переутомления, не говоря уже о нескольких явных симптомах анемии, а это значило, что, несмотря на то, что Эд вывез его из леса, работа по спасению его жизни ещё была далеко не закончена. «Жажда». Эд знает, что Освальду нужно… питаться. Без регулярного пополнения внутренних ресурсов его организм действительно может просто перестать функционировать — а Освальд, похоже, не особенно возражает против такой вероятности. Нет. Освальд не умрёт. Эд не позволит ему. Я уже спас вам жизнь, мистер Пингвин. И вы не отнимите у меня плоды моей тяжёлой работы. Помните: вы всё ещё мой должник. В эту ночь Эд особенно благодарен судьбе за свои связи в полиции. Без них ему бы пришлось, вероятно, просто схватить на улице какого-нибудь безвредного бедолагу и позволить Освальду убить его. К счастью, существует множество легкодоступных полицейских отчётов о подозреваемых в пособничестве Галавану, что предоставляет Эду достаточно широкий выбор жертв. И мистер Леонард живёт всего через два квартала дальше по улице. Очень любезно с его стороны. Эд охотится на него в человеческом облике — две ноги кажутся чересчур неуклюжими и громоздкими в сравнении со скоростью и силой четырёх, но он всё равно делает это — ради Освальда. На его удачу, мистер Леонард не входил в число доверенных прихвостней Галавана, а только помогал ему с предвыборной кампанией — а потому в его квартиру до смешного легко пробраться. Ещё легче оказывается справиться с самим владельцем квартиры. Впрочем, Освальду этого знать необязательно. Он возвращается в рекордное время с мистером Леонардом, у которого завязаны глаза и рот. Каким-то чудом Освальд не успел проснуться в его отсутствие. Эд искренне надеется, что этого будет достаточно, что он сможет заставить Освальда выжить, пусть даже против его воли. Он всё ещё не может понять, почему Освальд вообще желает умереть. Эд уже в курсе: его власть украли у него из-под носа, были приложены все усилия к тому, чтобы свергнуть его с трона, а из неразборчивого бормотания Освальда сквозь сон становится ясно, что его дорогую матушку убил Галаван. Но даже так — в этом по-прежнему нет никакого смысла. Да, он потерял всё и всех, что было ему дорого, но разве такого рода трагедии не должны разжигать внутри жажду мести? Откуда такое полное и абсолютное отчаяние? Эд следил за криминальной карьерой Пингвина с самого её начала, и он знает: главное качество Освальда — это его потрясающая способность преодолевать то, что должно калечить, изменять в свою пользу самые неблагоприятные обстоятельства и использовать полученный опыт для того, чтобы разделаться со своими врагами. Освальд сильнее, чем среднестатистический человек. Эта его черта — то, что изначально притягивало в нём Эда. Что же изменилось на этот раз? К счастью, ему не приходится ждать долго, чтобы выяснить это. Ещё одна инъекция — и Освальд возвращается в сознание. Застонав, он вновь слабо приоткрывает глаза. У него уходит три секунды на то, чтобы сфокусироваться на сияющем лице Эда. — А. Опять ты. — Та-да-а! — усмехаясь, Эд театрально шагает в сторону, открывая вид на связанного за его спиной человека. В ту же секунду Эд ощущает в воздухе какую-то перемену. Запах становится только сильнее, когда Освальд резко садится в постели. — Кто это? — Это мистер Леонард, — он дёргает связанного за волосы, заработав этим тихий стон с его стороны. Улыбка Эда становится шире. — Вы говорили во сне. О том, что Галаван убил вашу мать. — Я не… — он сжимает зубы. — Это правда, да. Что с того? — Ну, мистер Леонард работает на Галавана. Или, вернее — работал, пока того не арестовали. — Арестовали? — Ах, да, разумеется, вы же ещё не знаете, — Эд едва сдерживает смешок. — Галаван сейчас находится в Блэкгейт. Детектив Гордон арестовал его за похищение мэра Джеймса. — Вот как. …Окей, не совсем та реакция, на которую ты надеялся, Эдвард. — О, я думал, вы будете рады? Не в первый раз за этот вечер Эд совершенно сбит с толку. Несмотря на все кусочки информации об этом человеке, которые он собрал вместе, несмотря на все его гипотезы и теории, которые он тщательно выстраивал в течение последних месяцев, Освальд Кобблпот для него всё ещё абсолютно непредсказуем. Потрясающе. — Мне всё равно. Это больше не важно, — Освальд остекленело смотрит на него. — Итак, что именно мне предлагается сделать с Леонардом? — Съесть его. Пожалуй, текущее выражение лица Освальда — совершенно ошарашенное, словно он в этот момент лишился дара речи — нравится Эду больше любого другого, которое он видел у этого человека. Он решает, что именно этого выражения лица он будет добиваться от него до самого конца их взаимоотношений. По крайней мере, постарается добиваться — если Освальд переживёт эту ночь. — Съесть его, выпить, высосать до капли — называйте это как вам угодно. Просто, прошу, употребите его в пищу. Если вы не подкрепите свои силы, то снова упадёте в обморок. Только через несколько мгновений к Освальду возвращается способность говорить. — Ты оглох? Я сказал, что хотел умереть. И всё ещё хочу. Почему… — Потому что, мистер Пингвин, вы, возможно, и не хотите продолжать существование, но я ставлю на то, что другая ваша часть, монстр внутри вас — хочет, — Эд обходит мистера Леонарда и приближается к кровати, поглощённый внезапной потребностью заставить его понять, показать ему, что он понимает это тоже. — Это… как будто у вас есть эта другая сторона, от которой никак не избавиться, она всегда там, в глубине вашего разума. Шепчущая. Злая. Голодная. Я знаю, каково это, когда голос в голове никогда не замолкает. С этим невозможно бороться, мистер Пингвин. Взгляд, которым пронзает его Освальд, переполнен яростью. Он снова начинает медленно вставать с кровати, сжимая кулаки. На этот раз Эд не отступает. — Ты не можешь знать этого, — Освальд дрожит под весом собственного тела — или, возможно, под весом распирающей его злости. — Ты не можешь. — Но я знаю, мистер Пингвин, — его голос падает до шёпота, и ему так сильно хочется дотянуться, дотронуться до него, ощутить его запах и феромоны, укутывающие Освальда, как облако ядовитого газа. Давай же, Освальд. Покажи мне свою истинную суть. — Я точно знаю, что вы такое. И мне очень жаль, но я не могу позволить вам умереть. У вас нет выбора. Освальд делает вперёд ещё один шаг. — О чём это ты? Эд сглатывает, чувствуя, как сердце пытается вырваться из грудной клетки. — Мои извинения, лекарство, должно быть, притупило ваши чувства. Иначе вы бы ощутили это сразу же, как проснулись. Освальд встряхивает головой, открывает рот, словно чтобы сказать что-то ещё — но слова так и остаются непроизнесёнными. Его глаза расширяются, взгляд резко устремляется к мистеру Леонарду, и Эд знает: наконец-то этот металлический привкус в воздухе им обнаружен. Рана небольшая — всего лишь аккуратный надрез под подбородком мистера Леонарда, которую Эд нанёс некоторое время назад. Эд едва может говорить сейчас. Но он должен. — Вам нужно прекратить сражаться с этим голосом, потому что он всегда, всегда будет побеждать. Он делает несколько медленных шагов назад, напрягшись всем телом в ожидании. Освальд вцепляется в спинку кровати, в бешенстве кривит рот — но Эд уже чувствует: что-то изменилось. Зубы Освальда обнажаются в оскале, и зелёный свет, отражаясь от этих зубов, дробится на их чудовищно острых краях. Эд может точно определить, в какой момент из человека Пингвин превращается в охотника. В воздухе разливается новый запах — незнакомый, чужой, абсолютно подавляющий. Что-то внутри Эда, что-то древнее и забытое, узнаёт этот запах незамедлительно. В этом запахе — целеустремлённость и опасность. Сила и власть. Это запах смерти. Мистер Леонард вдруг затихает: видимо, он тоже чувствует эту перемену, но его жалкая ограниченная человеческая анатомия не позволяет ему определить в точности, что именно изменилось. В это мгновение полной неподвижности странное удовлетворение сворачивается клубком в груди Эда, когда он понимает: он больше не похож на них. Не похож на этого перепуганного до смерти человека, привязанного к стулу — теперь он ближе к Освальду, чем к мистеру Леонарду. Они оба выше этого. Они превосходят всё, что эти ограниченные, жалкие умы только могут себе вообразить. Этот момент понимания — одновременно один из самых долгих и один из самых кратких моментов его жизни. В последующие дни Эд будет оглядываться назад и спрашивать себя, моргнул ли он тогда — потому что даже с его острым зрением, прекрасно настроенным на движущиеся объекты, он едва может уловить бросок Освальда. Определение «размытая тень» звучало бы несколько банально — если бы не подходило к ситуации как нельзя лучше. Слишком быстро, слишком отчаянно, слишком неумолимо тот движется, чтобы заметить это невооружённым глазом. В одно мгновение Освальд ещё смотрит на Эда тёмными от гнева глазами — а в следующее он уже вцепляется в их гостя и разрывает зубами его горло. Ощущения по своей силе схожи с тем, как если бы его выпотрошили перочинным ножом. Эд наблюдает за действом с нескрываемым благоговением. Его мозг тут же начинает заносить в каталог каждую деталь, откладывая их на потом, чтобы проанализировать и обдумать всё позднее. Невероятно быстрый даже с искалеченной ногой на коротких дистанциях вероятно быстрее чем я на двух ногах и возможно даже быстрее чем на четырёх голод и отчаянье пробуждают животную жестокость зубы невероятно острые возможно способны прокусить кость область для дальнейших экспериментов субъект мёртв меньше чем за четыре секунды процесс питания продолжается ещё двадцать три секунды необходимы дальнейшие обширные исследования метод убийства не имеет аналогов по своей эффективности и красоте в основном по красоте… Наконец Освальд, кажется, насыщается. Сгорбившись, он нависает над изувеченным телом мистера Леонарда, чьё горло распорото от края до края, напоминая жуткую кричащую пасть — как будто Освальд разрубил его топором, а никак не зубами. Голова убитого кренится назад, и только благодаря спинке стула она ещё держится на том кошмарном месиве, которое было когда-то его шеей. Густой запах крови висит в воздухе. Брызги красного закапали паркет, деревянный стул разломан на кусочки. Эд не может произнести ни слова, он чувствует… Он чувствует так много. Слишком много. Больше, чем он когда-либо мог себе представить. Кровь пульсирует в его венах, все чувства обострены до предела, чтобы уловить каждое малейшее движение, каждый звук, каждый запах. Он едва может дышать. Его внутренности завязываются узлом. Он ощущает себя так, словно созерцает нечто священное, нечто такое, что, возможно, не наблюдал ещё никто из живых. Бульканье мистера Леонарда прекращается вместе с негромкими довольными звуками, исходящими от Освальда, и на комнату опускается тяжёлая тишина. И всё же, несмотря на эту благоговейную тишину, странный первобытный зов неожиданно начинает скрестись у него внутри. Ему хочется упасть вниз, встать на четыре лапы и присоединиться к Освальду. Сомкнуть вытянутую челюсть вокруг костей и плоти и посмотреть, как его сорок два зуба сравнятся с чужими тридцатью двумя. Это было бы так естественно, так правильно — участвовать в этом вместе. Наслаждаться их разделённой на двоих силой, с максимальной выгодой используя их физические различия. В это мгновение Эд осознаёт правду о том, кто они есть. Неважно, как они различаются внешне, неважно, ходят они на двух ногах или на четырёх — они оба охотники. Оба — убийцы. Они связаны нерушимыми узами, записанными в их ДНК. Возможности того, что они могут сделать вместе, объединившись, так бесконечно велики… Эд ловит себя на том, что улыбается. Ох, Освальд. Как же долго я тебя ждал. Освальд медленно выпрямляется, и Эд смотрит, как тот делает глубокий, долгий вдох. Вдох. И выдох. Улыбка Эда увядает, сквозь эйфорию просачивается замешательство. Почему Освальд пытается дышать? Его лёгкие ведь пусты, разве нет? Это почти как если бы он пытался… Ответы скользят в его разум, как нож сквозь плоть, и каким-то образом что-то внутри него понимает: Освальд пытается быть человеком. Притворяется чем-то, чем не является. Гудение в его черепе, начавшееся с тех пор, как Освальд сказал эти проклятые слова, наконец прекращается. Разумеется. Освальд ещё не принял правду о себе. У него не было того благословенного единения с темнотой внутри, которая должна сделать его целым и по-настоящему раскрыть его потенциал. Неудивительно, что он хочет умереть. Губы Эда снова растягиваются в улыбке, и его тревога проходит. Теперь он точно знает, как может помочь Освальду. Вот такую картину и застаёт Освальд Кобблпот, обернувшись к нему; бледная кожа будто фосфоресцирует в полумраке квартиры. Глаза Освальда опасно сужаются при виде его довольного лица, и улыбка Эда мгновенно застывает, потому что — ох, эти глаза совсем тёмные, с неестественно расширенными зрачками, и в них почти не осталось цвета. Только узкий серый ободок вокруг бездонных чёрных провалов. И глаза эти полны ярости. Освальд движется чуть медленнее в этот раз, — очевидно, боль в ране пересиливает отчаянный голод, раз уж его жажда сейчас удовлетворена — но, несмотря на это, он всё ещё чертовски быстрый. И вот Эд уже опрокинут на лопатки, и очень злой, очень сильный Пингвин сидит верхом на его бёдрах и прижимает его к полу — и всё случилось за какую-то секунду. Но даже когда ледяные руки обхватывают его шею, Эд забывает испугаться, что было бы нормальной человеческой реакцией на чужую удушающую хватку. Нет: его глаза широко открыты, его сердце начинает биться быстрее, и он невероятно взбудоражен всем этим — ощущения похожи на те, что он ассоциировал обычно с вероятностью быть пойманным. Словно электрический ток бежит по жилам. Эта ухмылка только ещё больше выводит Освальда из себя. — Зачем ты это сделал?! — кричит он. Лицо Освальда забрызгано алым, зубы покрыты кровью. — Иначе вы бы умерли, — выдавливает из себя Эд, когда Освальд сильнее сжимает его горло. Как я сжимал горло мисс Крингл… — Я хотел умереть! — рычит Освальд снова, брызги слюны и крови попадают Эду на лицо. Инстинктивно Эд вцепляется в руки Освальда, и в нём достаточно силы, чтобы не дать полностью перекрыть ему кислород. Пальцы Освальда дрожат, и когда Эд снова может дышать, он чувствует, как глубоко чужие ногти впиваются в его кожу. — Я наконец-то почти избавился от этого ада, а ты забрал у меня единственную возможность! — Я должен был спасти вас, — шипит он; от боли перед глазами начинают плясать разноцветные пятна. — Ты продолжаешь твердить это, — Освальд кривится в гримасе. — Так почему же ты якобы должен сделать это, Эд? Потому что ты нужен мне. Потому что ты — ответ на мои вопросы. Потому что, если я спасу тебя, то однажды, возможно, и ты спасёшь меня. — Потому что вы особенный, — хрипит он вместо этого. На этот раз Освальд смеётся — звук выходит резким и пронзительным, наполовину сумасшедшим, наполовину истерическим. — Нет, нет, не говори так. Моя мать всегда говорила мне, что я особенный — и посмотри-ка, куда это её привело. Моя мать была святой. Она была единственным человеком, который по-настоящему любил меня. И теперь она мертва. Из-за моей слабости. — Вы правы, — Освальд моргает, замешательство в его глазах в равных долях смешивается с гневом. Эд берёт себя в руки. — Но вам же будет лучше без подобной привязанности. Освальд смотрит на Эда так, будто тот его ударил. Его руки на мгновение ослабляют свою хватку — наверное, от чистого изумления. — Что ты сказал? Эд морщится от боли, задыхаясь, но из последних сил заставляет себя продолжить: — Вы правы: вы потеряли всё из-за своей слабости. Но слабость — это не то, кем вы являетесь. А то, что вы отказываетесь это принять. Сказанное повисает в воздухе между ними, и наступает мгновение тишины… А потом Освальд рычит — и его хватка усиливается снова. Одним резким движением он наклоняется вперёд — их лица оказываются всего в паре дюймов друг от друга. Запачканные кровью зубы обнажены в оскале. — Ты не смеешь говорить так. Ты не знаешь, что я пережил. Я не могу спать, не могу уехать из города, не могу ходить по улице под блядским солнцем из-за этого… этого голода, который сжирает меня изнутри. Ты не знаешь, каково это — скрывать, кто ты, каждую секунду, ото всех сразу — даже от единственного человека во всём мире, которому ты не безразличен. Каково это — бояться потерять над собой контроль, потому что тогда ты потеряешь и всё остальное. Желание ответить агрессией на агрессию тут же вспыхивает внутри: Эд чувствует, как разъярённый Зверь щёлкает зубами под кожей, порываясь дать отпор, разорвать на части это существо, посмевшее угрожать его жизни. — Вам было дано то, за что большинство людей готовы убить — второй шанс в жизни, и… — Это не жизнь, — выплёвывает Освальд. — Значит, возможность, — рычит Эд в ответ. Освальд бледнеет от злости, он выглядит полубезумно в мигающем тусклом свете, но слова, срывающиеся с его губ, не пылают гневом, как раскалённые угли. Нет; вместо этого они звучат отрывисто, и голос его ломается под их весом. — С меня хватит, Эд. У меня нет друзей. Моя империя в руинах. А моя мать — единственная, кого я любил — мертва. У меня ничего не осталось. «У тебя есть я, - хочется прокричать ему. - У тебя есть я, потому что я понимаю тебя, потому что я тебя знаю, потому что мы с тобой похожи!» — У вас не осталось ничего. Ничего от вашей старой, вашей человеческой жизни. Ничего, что могло бы вас сдерживать. Все цепи, которые вас удерживали, были уничтожены вместе с вашей матерью. Руки на его горле слегка разжимаются, как будто силы Пингвина медленно, но верно тают с каждым словом. — Я не… Я пытался, на протяжении всего года, и я не могу, я просто не могу… Его голос звучит глухо и надтреснуто, и Эд чувствует, как от этого голоса что-то ломается у него внутри. Каждый звук — словно нож под рёбра, и Освальд, просто послушай меня, поверь мне, позволь мне вернуть тебя к жизни, позволь мне помочь, позволь мне сделать тебя тем, кем ты должен был стать с самого начала, пожалуйста – — Это ваш шанс измениться, мистер Пингвин, — слова ощущаются горячими и липкими в горле, как мёд. Как кровь. — Я смотрю на вас и вижу силу и власть. Я вижу человека, который не отвечает ни перед кем, кроме самого себя. Я вижу человека, перед которым другие должны преклоняться. Освальд таращится на него так, словно видит его впервые. Эд наслаждается каждой миллисекундой этого взгляда. — Но прежде всего я вижу человека, который абсолютно свободен. Рот Освальда приоткрывается, и линия его челюсти становится не такой напряжённой. Эд знает, что попал точно в цель: запах чужой ярости и готовности к нападению постепенно рассеивается вокруг. Он отмечает про себя со странным, безличным потрясением, что Освальд выглядит так, будто вот-вот заплачет. Эд осторожно разжимает чужие пальцы, и — точно, всё сопротивление их уже покинуло. Освальд заваливается назад, вслепую отползает к кровати и прислоняется к ней спиной. Тяжело дыша, Эд заставляет себя сесть и какое-то время отводит просто на то, чтобы по достоинству оценить простой факт: он и в самом деле всё ещё жив. Адреналин пульсирует во всём теле, и зрение немного размывается по краям, прежде чем проясниться. Освальд не смотрит на него — его взгляд направлен в пространство. У Эда возникает ощущение, что он едва ли что-то видит в этот момент. Только темноту. — Я так устал. Мигающий свет цепляется за его почти прозрачную кожу, под которой, словно ручейки, разбегаются в стороны синеватые вены. По ним течёт кровь мистера Леонарда. — Тогда поспите, — собственный голос звучит на удивление хрипло. — Хотел бы я понять… — Освальд замолкает, не договорив, и зажмуривается, словно от внезапной боли. Эд сглатывает. — Понять что? Но Освальд его уже не слышит. Смеженные веки подрагивают в той же странной манере, что и раньше: он без сознания. Долгое время Эд не может сдвинуться с места. Он так остро осознаёт все ощущения собственного тела — бешено бьющееся сердце, неприятно пульсирующая под кожей кровь, ноющее от свежих синяков горло — что всё кажется каким-то нереальным. Он ждёт целую вечность, прежде чем наконец приблизиться к Освальду. Тот выглядит ужасно маленьким во сне. Ещё совсем недавно неукротимый Пингвин, Король Готэма, казалось, заполнял всю комнату одним своим присутствием. Теперь же он выглядит как шкурка какого-нибудь мёртвого животного. Кажется, смешно и нелепо полагать, будто этот маленький, раненый человек может располагать хотя бы жалким подобием силы Эда. Было бы смешно — если бы не глубокие борозды на шее Эда, процарапанные ногтями Освальда. Стоя перед ним на коленях, он ждёт ещё две минуты, наблюдая за непрекращающимся трепетанием его век с исследовательским интересом. Он должен убедиться, что Освальд спит. Затем он медленно наклоняется и аккуратно сжимает плечо Освальда. Никакой реакции. Эд облизывает губы, чувствуя внезапную невыносимую сухость во рту, и проводит другой рукой по его щеке. Всё ещё ничего. Это так опасно, так совершенно излишне и так ужасно импульсивно с моей стороны, и всё же, о всё же… С тщательной осторожностью Эд придвигается ближе. Зарывается носом в его волосы — и наконец-то, наконец-то вдыхает этот запах, заразивший всю квартиру с тех пор, как он принёс его сюда, и этот холодный, болезненный узел в его животе начинает развязываться, растягиваться, разворачиваться, запах заполняет его целиком изнутри, разрастается, как аромат благовоний, и это так прекрасно так правильно как будто создано для меня идеальная во всех отношениях смесь силы и кровожадности и Готэма самый прекрасный парадокс жизни и смерти и ты совершенно не похож на них не похож на остальное человечество за которое ты всё ещё цепляешься но не волнуйся я могу помочь я могу спасти тебя просто впусти меня позволь мне Постепенно Эд ослабляет свою хватку, жарко выдохнув напоследок. У него кружится голова. Он чувствует себя странно одурманенным. Глазные яблоки Освальда неистово мечутся под веками, когда Эд отстраняется. — Что ты со мной делаешь? Его шёпот падает в пустоту вокруг и исчезает в тёмных, жадных пальцах неизвестности. Почему-то ему кажется, что Зверь над ним смеётся. В третий раз за эту ночь он переносит Освальда в кровать, испытывая дезориентирующее ощущение дежавю. Теперь, когда он поднялся на ноги, действие адреналина наконец заканчивается, и он едва не спотыкается, каждой клеткой тела ощущая нахлынувшее взамен изнеможение. Что ж, похоже, устал здесь не только Освальд. Так, где бы теперь заснуть… В задумчивости Эд ложится на кровать вместо того, чтобы идти к дивану. Закрыв глаза, он подтягивает к себе колени и высчитывает про себя вероятность того, что по пробуждении Освальд сломает ему шею, обнаружив его спящим рядом с собой. Вероятность такого исхода пугающе высока. Но что пугает его ещё больше — так это то, что даже так он всё равно решает остаться. Отодвигая в сторону бесконечные вопросы, саморефлексию и анализ произошедшего, взамен он сосредотачивается на фактических итогах этой ночи. Освальд выжил благодаря его вмешательству. У него не осталось никаких сомнений в сущности Освальда, оправдавшей все его догадки. И, возможно, самый поразительный факт: Освальд его не убил. Мысли и воспоминания проплывают сквозь быстро ускользающее сознание. Переживания и страх смешиваются с послевкусием восторга и опьяняющего торжества — пока наконец всё это не уходит прочь. Всё, что остаётся в темноте — это стального цвета глаза, глядящие на него из глубины его разума, сверкающие и голодные, и одно последнее осознание: Освальд назвал меня своим другом.