Faceless

      Звон в ушах не утихал. Боль раскалывала голову, а сердце стучало так безумно, что я чувствовал эти удары всем телом. Оно волнами разгоняло мою кровь быстрее и быстрее. Из небрежно забинтованной руки красная жидкость стекала от запястья к локтю, с характерным звуком падала густыми каплями на резиновый коврик. Пальцы немели, уже не позволяя держать руль обеими руками, а зрение мутилось. Только что я совершил жестокое хладнокровное убийство. Не по приказу, не ради собственного выживания, а по своей воле. И убил не абы кого, а доверенное лицо Гадермана.       Мне не было жаль никого из этих сволочей, я не впервые лишаю кого-то жизни. Я стрелял и в грудь и в спину, я убивал безоружных, случайно или намеренно, но это в какой-то момент стало событием хоть и печальным, но совершенно обыденным. Но именно сейчас наступил этот предел. Я чувствовал, что сейчас лопну, не выдержав внутреннего напряжения.       Дорога свободна и достаточно широка, чтобы ехать почти наощупь, иначе давно бы разбился. Мой взгляд зацепился за крышку приборной панели, упорно пытаясь разглядеть на ней мелкие царапинки непонятно зачем. Разум отключился, как во сне, и информация лишь проходила через голову, не задерживаясь и не поддаваясь анализу.       Взгляд того парня, что был застрелен мной первым. Он не успел и шагу сделать, но уже понял, что сейчас умрет. И в том последнем мгновении, полном ужаса, наверное, не раз пожалел, что вообще открыл рот. Но все произошло так быстро, что у меня не возникло мысли о жалости. Как и после. Я просто стрелял, пока магазин не опустеет, а дальше бросился добивать выживших. Каких-то несколько секунд, и я уже сидел весь в крови. Вот как это бывает. Когда сносит крышу. Кровавая пелена застилает глаза, и руки сами все делают. Даже усилий прилагать не надо, просто не противиться этому чувству.       Я остановился прямо напротив КПП, измученно вылезая из машины.       На обочине напротив стояла колонна армейских машин. В центре выделялся черный тонированный джип с грозным орлом на капоте. Очень дурной знак.       Всякий раз останавливаю себя, когда хочется сказать, что хуже уже быть не может. Может — и будет. А в этот раз, похоже, хватило одной мысли об этом.       Я осторожно прошел мимо дежурного в наш лагерь, с тревогой оглядываясь. Эти крылатые хищники не приходят с проверкой. Для того существует множество бесконечных силовых ведомств. Странный автомобиль без номеров, а из опознавательных знаков только абстрактный государственный символ. Не армейский, не СБшный, они всегда со своими. Да и не каждому высокому офицеру такой кортеж положен.       И с каждым шагом я все больше убеждался в собственной правоте. Завернув за угол на пути к штабу, я встретился с парой автоматчиков в черном. Майнхорнская гвардия. Все так же, в громоздких шлемах, скрывающих лица. Какого черта их занесло так далеко от дома? Я потянулся за пистолетом, нащупав пальцами рукоять, но вспомнил, что патронов не осталось. Гвардейцы напряглись, но как только я медленно опустил голые руки по швам, успокоились. Они пропустили меня и обернулись, продолжая молча наблюдать. Из штабной палатки вышло еще несколько гвардейцев, а за ними немолодой щекастый мужчина в круглых очках и черном кожаном пальто. Тот самый или похожий на чиновника из записи Штербенлос. Увидев меня, он кивнул в мою сторону, и гвардейцы молча начали сближаться, пока те двое встали на изготовку с оружием.       — Мартин! — послышался голос Хелены. — Что происходит?       Я обернулся к девушке, как меня тут же схватили, и, заламывая руки, опустили на колени.       Хелена попыталась протиснуться мимо тех двоих, но ее оттолкнули. Девушка кинулась к ближайшему и, повиснув на шее, уронила гвардейца. Остальные, кроме пары, держащей меня, побежали к ней и, повалив ее на землю, начали методично забивать ногами до тех пор, пока она не перестала двигаться.       Я хотел закричать, но вместо этого из меня вырвался лишь невнятный хрип.       На шум начали сбегаться солдаты и, увидев Лисманн без сознания, бросились навстречу гвардейцам.       — Хватит! — гаркнул очкастый.       Еще бы мгновение — и разведчики бы снесли этих мрачных стражников.       Гвардейцы отошли назад, вставая живым щитом между чиновником и солдатами. Кто-то из наших оттащил Хелену назад.       — Может, скажете наконец, что происходит? — словно из ниоткуда появился майор Аккер.       — Конечно, — тут же ответил чиновник.       Гвардейцы расступились и он, обойдя их вокруг, встал напротив меня.       — Мы здесь строго по делу. Мне только непонятно, откуда столько гонора, господин Аккер. Забыли, кто перед вами? — чиновник потянулся во внутренний карман пальто.       — Да мне плевать! — со злостью выкрикнул Аккер. — Я подчиняюсь генералу Моргану. И у вас нет здесь никаких прав!       — Я здесь по государственному делу, и особые полномочия у меня имеются, — чиновник вытащил и развернул какой-то документ в прозрачной пленке. — Это ордер. Майор Росс подозревается в государственной измене. Каждый, кто попытается помешать его аресту, будет объявлен предателем и немедленно казнен. Так что попридержите своих людей, Аккер.       Какой еще измене? Ошарашенный абсурдом происходящего, я только и мог, что таращиться на окружающих.       — Подотритесь своей бумажкой и езжайте обратно в столицу, — сказал Аккер. — Вы, похоже, не поняли, где оказались. Тут вам не Майнхорн и даже не внешние земли. Один мой приказ, и ты вместе со своей охраной больше никогда не выйдешь с территории лагеря.       — В столице прекрасно знают, куда и зачем я поехал. Если со мной что-то случится, то всех вас ждет виселица как изменников. Подумайте о своей репутации, майор — он посмотрел ровно на Брайна. — Такая уважаемая семья, и вдруг позор на весь уважаемый род. Стоит ли идти на конфликт? Это и вас касается! — он обернулся, переходя на громкий командный голос. — За кого вы вступаетесь? За эту падаль? За предателя? Может, среди вас и его пособники найдутся? Займитесь делом. Нечего тут стоять. И даже не думайте что-то замышлять. Я прекрасно знаю, как это делается. По пути конвой попадает в засаду, свидетели мертвы, а пленник таинственным образом исчез. Не в этот раз. Если хоть один из вас дернется за территорию лагеря — все под трибунал угодите.       Солдаты не спешили расходиться, и только когда Аккер отдал приказ, толпа медленно начала рассасываться.       — Генерал узнает об этом, — одними губами проговорил Брайн, всем своим видом источая злобу и обиду.       Не уверен, что ему было до меня дело. Скорее, задетое самолюбие вывело из себя. Таким честолюбивым сволочам очень не нравится, когда с ними обращаются подобным образом.       Чиновник выяснил, где моя палатка, и отряд гвардейцев вместе с их лидером повели меня туда. Руки до боли заламывали, особенно болела левая, отчего я едва сдерживал болезненные стоны.       Меня буквально втолкнули внутрь. За чиновником зашли трое, пока остальные занялись охраной периметра. Меня обыскали, отобрав разряженный пистолет, и наконец отпустили.       Чиновник не без интереса осмотрел простой армейский быт. Ему точно нечасто приходится снисходить до простых смертных.       — Узнал меня? — спросил главный.       — Видел пару раз в новостях. Тогда еще подумал, сколько же надо жрать, чтобы так разжиреть? — выглядел он и правда не очень. Даже свободная одежда не могла целиком скрыть выпирающий живот.       Меня ожидаемо повалили на землю и начали пинать ногами по ребрам, не жалея сил, до тех пор, пока я не начал визжать.       — Будешь и дальше выпендриваться, или мы поговорим как взрослые люди? — невозмутимо спросил он.       — Чего тебе надо?       — Мне нужны все копии записей, которые ты получил от госпожи Штербенлосс, — чиновник взял флягу с пояса гвардейца и начал пить.       — Так вот оно что, — я нервно засмеялся и тут же закашлялся от болей в груди. — Боитесь, что народ узнает правду и поднимется против вас?       — Какой народ? — чиновник поперхнулся. — Куда он поднимется? Нет уж. Этого я боюсь в самую последнюю очередь.       — Но зачем-то все равно лично приехал разобраться с этим вопросом.       — Скажем так: не все члены совета разделяют мои методы. Кучка выживших из ума стариков, не видящих дальше своего носа. Конечно, я не хочу, чтобы подобные вещи предавали огласке. Но подумать, что я боюсь какого-то там народного гнева, — очкастый расхохотался. — Твоя наивность поражает. Власть — это не канцлер, не армия, не СБ и даже не гвардия. Власть — это я и другие члены совета. И госпожа Штербенлосс перешла нам дорогу. Мне перешла. А это равноценно предательству. Нет, ты не подумай. Я ее даже в каком-то смысле уважаю, но она влезла, куда не следует. У тебя пока еще есть шанс исправиться. Где копии? Отдай мне их, и я подумаю, как тебе помочь.       — Каждый, даже самый мелкий и ничтожный из властителей, которых я встречал в своей жизни, говорил ровно так же, как ты. Кричали о своей важности, положении и угрожали мне расправой за неповиновение. Но почти все они теперь гниют в земле. И чем ты лучше? Такой же выродок, — я плюнул ему под ноги, за что сразу получил ботинком в живот от охраны.       — Чего ты добиваешься? — чиновник сделался нервным. — С твоей помощью или нет, но мы получим то, зачем пришли. Ты не станешь героем, никого не спасешь и ничего не изменишь. Ты сдохнешь в тюрьме, и никто никогда о тебе не вспомнит. Ты никто, Мартин. Ты грязь под моими ногами. Я оказываю тебе большую честь, что вообще предлагаю какой-то выбор. Помоги мне, и поможешь себе.       — Не вижу причин облегчать тебе работу. Застрелите? Я только спасибо скажу.       — Причины? Они будут. Кто та резвая девка, которая полезла с гвардейцами в драку? Подруга твоя? Наверное, очень переживает о тебе.       — Какая же ты тварь, — прошептал я в бессильной злобе, так и не имея сил встать.       — Найдите ее, — приказал чиновник и снова переключил внимание на меня. — Не ценишь свою жизнь, пожалей хотя бы девушку. Ей и тридцати нет, жить и жить. А если ты не захочешь мне помочь или попробуешь сбежать, мои люди увезут ее в лес, обольют бензином и сожгут заживо. А ты не умрешь, нет. Ты будешь гнить за решеткой долгие годы, каждый день вспоминая об этом дне, когда твое упрямство стоило ей жизни. Будешь умолять о смерти, но она не придет. Ведь быстрая смерть — это честь, которой ты недостоин.       — Запись под тумбочкой, одна. Штербенлос отдала только это, — я сдался. Окончательно сломался в этот момент.       Чего стоит вся эта мощь, звания и награды, когда тебя вот так могут взять и раздавить. И целая армия, завоевавшая половину мира, испугается кучки палачей в черных плащах. Будь при мне сейчас пистолет и пара живых друзей, все одно. Нет выхода и нет смысла. Даже если получится перебить ублюдков и сбежать, от нас уже не отвяжутся. Через день, через год или позже, но обязательно придут. Наймут кого-то или сами явятся. Придушат прямо в постели. За то, что предал. А кого я предал? Страну? Каков же мой долг перед ней, что я столько лет, не жалея сил и здоровья отдаю его? И когда я успел столько назанимать?       И что я получил от нее взамен, кроме боли, крови и унижения? А что получили мои павшие товарищи?       Гвардеец приподнял тумбочку и достал накопитель. Коротко отрапортовал главному и встал за моей спиной.       — Поедешь с нами в столицу. Отработаешь свою жизнь и свободу, тогда поговорим о снисхождении, — заявил чиновник.       У меня не было сил возразить. Все перестало иметь для меня смысл. Не будь Хелена в их руках, и пальцем бы не двинул, но она снова в беде, а я все еще ее командир и друг. И смогу ли я простить себе, если не сберегу никого. Она ведь одна осталась. Последний человек, который мне важен.       Я шел, уже не обращая внимание на боль или подгоняющие удары прикладом в спину. Плелся по сырой земле с опущенным взглядом, не обращая ни на кого внимания.       Увидев, как эти безликие гвардейцы под руки тащат Хелену, всю грязную, избитую, с опухшим от ударов лицом, рассеченным носом и капающей из открытого рта кровью, я не сдержал слез. Если бы я сейчас мог, разорвал бы каждого, кто к ней прикоснется, как когда-то уже сделал, но с еще большим свирепством, да только теперь я был совершенно беспомощным, слабым, ничтожным. Мне хотелось упасть и сжаться до размеров червя, чтобы быть раздавленным, но не видеть всего этого.       Подул холодный ветер, приближались густые, почти черные тучи. Снова дождь собирается, а то и целый ураган. После службы на юге мы с Хеленой успели полюбить его, а потом и возненавидеть. Мне почему-то вспомнился тот день, когда я впервые ее увидел. Молодую, миленькую девчонку родом с границы. Уже тогда разглядел в ней что-то особенное. И кто же мог знать, чем для нее в конце концов обернется наше знакомство? Жалеет ли она? Наверное, нет. А я — наоборот. Не будь меня рядом, она давно бы забросила службу и жила нормальной спокойной жизнью. Будь я посмелее или поумнее, нашел бы слова объяснить ей, что ничего хорошего от меня ждать не стоит. Но я боялся ее обидеть, хоть и видел эти намеки с давних пор, а потом и вовсе поддался соблазну, окончательно привязав ее к себе. Обрек на мучения, которых она не заслужила. Кого мне нужно убить? Кого предать, чтобы все это кончилось? Я просто хотел быть частью чего-то большого, делать полезное дело и чувствовать поддержку друзей. Ни славы, ни богатств, ни званий с титулами. Только хорошо выполнять свою работу и вносить вклад во что-то важное.       Наплевать. Теперь это в прошлом.       На КПП выбежал майор Аккер, требуя у гвардейцев, ведущих Лисманн, остановиться.       — Эту мы тоже забираем, — чиновник обогнал меня и поравнялся с майором.       — Это против уговора.       О каком уговоре речь? Конечно, не могло же обойтись без очередных мерзких тайн. В конце концов, кто-то же рассказал им о нашей встрече с дамой из СБ, а о деталях и вовсе не знал почти никто, но информация утекла. Не Аккер ли сдал нас? Чего же теперь так показательно возмущается, сволочь?       — Я объяснюсь перед генералом, если потребуется. А теперь пропусти нас, — потребовал чиновник.       — Позвольте сказать ей пару слов перед этим, — внезапно попросил Брайн.       — Вам не о чем говорить. В машину ее!       — Ну уж нет! — Аккер, казалось потерял всякое терпение. — Либо вы дадите нам поговорить, либо я связываюсь с генералом и мы будем ждать его решения в этом лагере. И мне плевать, что будет потом. На Мартина у вас хотя бы есть бумаги. Про нее речи нет.       — Радуйся, майор, что я спешу и у меня нет времени с тобой разбираться. У тебя минута.       Гвардейцы усадили Хелену на землю. Аккер подозвал медика, чтобы помог привести ее в чувства. Как-то небрежно похлопал ее по щекам, подергал за воротник и шепнул пару слов, которые было невозможно расслышать.       Сказать, что это было странно, — ничего не сказать. Ведь мне с момента ареста он мне и слова лишнего пожалел. Я второй человек после него в этом лагере. Зато Хелене дал какое-то напутствие. События с каждым мгновением больше и больше походили на сюрреалистичный сон, а я никак не мог проснуться.