У нас два обличия

Я плыл между сознанием и телом. Плыл, словно через холодный океан. Течение просто студило душу, так как до другого оно достать не могло. Я плыл, а передо мной открывались водные двери просто невидимым барьером исчезали с моего пути. Я мог позволить себе выбрать любую дорогу не по воле кого-то, не прислушиваясь кому-то. Я на мгновение думал, что, наконец, я свободен. Сознание даже и не задумывается о том, что я мертв. Я не чувствовал боли, а только легкость, парящую и прозрачную легкость: как птица в небе, рыбы в океане и дикий зверь на просторах своего леса. Эта легкость такая сладкая, что не хочется ее отпускать. Это невыносимо прекрасное чувство. Даже если Теу соврал мне, то я на него не серчаю. Но на каждого зверя есть свой охотник. Как я думал, что сознание моё исчерпало возможности к думам и построению картины, так прямо передо мной из дыма кадильниц стали вырываться огромные колонны главного зала Дариуса. Все было сквозь туман, либо через душистый дым, запах которого я еще помнил застрявшим в моей глотке, когда таинственный демон смотрел янтарным огнем на меня. Все смутно и незапоминающе. Силуэты с трудом хотели проявить ясность. А я с трудом разглядывал каждую фигуру, пока, наконец, не смог рассмотреть. Из смутного шлака теней, извивающихся змеей, вырастала фигура с широкими плечами и узкой талией, как у осы… Блики теней стали вырывались из неузнаваемых обличий. Темные пятна перестали мерцать смутными язычками. Это было как сон: туманный, неуловимый и трудно запоминаемый. С трудом улавливались даже цвет и детали, но чувствовалось, что это явь. Пытаясь увидеть минутные мгновения этого сна, я строил их лица у себя в сознании. И картина стала перерастать в подобие реальности: Теу стоял все так же тонок и горделив, всё так же сверкая карамельной ложбинкой и своей белоснежной рубашкой. Он был сердит — это чувство просто пестрило на его лице, несмотря на туманный воздух. Лживое спокойствие не могло прикрыть вздернутое дыхание. Он внутренне дрожал, но старался это прикрыть. Недалеко нарисовалось и ядовитое личико Деяна, который кидал взгляд, словно дротики по сторонам, в надежде, что кого-нибудь зацепит, на кого можно скинуть всю вину. Но омега всё так и оглядывался на бету, делая из него сито своими серыми глазами. В мыслях прожигал в нем свищ. Брезгливо и в ненависти кривил губы, дабы показать свою неприязнь к темноволосому демону. Но бета стоял, аки серебряная статуэтка, поблескивал холодным блеском, да равнодушно озарял взглядом пол. — Что же томишь? — нетерпеливо встревожил молчание Деян, все так же нетерпеливо косясь на Дариуса. — Он виноват! — обвинительно указал омега пальцем на Теу. — Я не столько виноват как ты, — произнес Теу с ровным выражением нейтральности, но глаза выдавали гнев с потрохами. — Он бы и так умер не раздвинь ты ноги! Деян встрепенулся и уже стал готовить когти для карамельной кожи, которую оттеняла белая как снег рубашка. Но омегу воткнуло в землю громкое рычание. — Прекратить! — сквозь зубы прорычал Дариус. Его мышцы напряглись так, что он привстал над троном. От рыка, братья испуганно понурили взгляд в пол, как провинившиеся дети. Старший демон процеживал их фигуры насквозь. Эмоции так и скрыты за тканевой маской, но в его глазах блестели блики злости и разочарования. — Вы оба виноваты, — уже спокойнее, уняв металлический скрежет в голосе, сказал старший демон. Он в очередной раз кинул янтарный блеск на братьев, от чего и моей душе стало неловко. — Н-но, — попытался возразить омега, однако ядовитый взгляд, рыкнувший немо «Молчать!», снова заставил Деяна заткнуться. Авит живой статуей стоял на своем старом месте — он облокотился своей высокой фигурой на колонну и прожигал седым взглядом бету. Кадильница опять возводила душистую стену перед ним, а я двояко почувствовал старые ощущения. Либо я сейчас представлял себя на месте беты, либо он удосужился сейчас примерить мою шкуру. — Собирай свои вещи, — встревожив дым, застывший над лицом, провозгласил Дариус. Его глаза были равнодушно направлены на растерянного омегу. — Ч-что? — изумленно распахнул кошачьи глаза Деян. — Ты меня выгоняешь? — с истерикой и всплывшими на светлые ресницы слезами, стал он хрипло вопить. Глаз не знает куда зацепиться, а дыхание омеги дрожит в унисон с его сердцем. Теу кинул взгляд на него, прикрытый вуалью равнодушия, но вуаль эта была прозрачна, как последний лунный свет, что видел я перед смертью. Желтые глаза мерцали удивлением и страхом, и он вонзил их в пол, сжимая кулаки и ожидая своего собственного приговора. — Мой дорогой, — промурчал Дариус, посмотрев на братьев с усмешкой. — Раньше, я терпел то, как вы ставите друг другу подножки. Терпел, когда вы обливали друг друга грязью. Мои слова вы уже привыкли пропускать мимо ушей. Пришло время платить. Ты, Деян, — указал взглядом демон на встрепенувшегося омегу, — мой дорогой и любимый братец, должен решать свои проблемы сам, а не прятаться за моё плечо. Но, как я в этом убедился не единожды, решать свои проблемы ты не способен, то тобой займется твой будущий муж — Мир, — сын господина Авреля, что буквально вчера обрадовал нас своим приездом. — Нет! Я не согласен! Я не выйду за Мира! — кричал в удушье омега, смахивая слёзы. — Выйдешь, — кивнул своим словам альфа, — как миленький. А если ослушаешься, — он задумчиво помотал на пальце черный лоскуток маски, — то ты мне больше не брат. Холод равнодушия Дариуса резанул по высоким колоннам. Деян, не ожидавший такого исхода, стал немо хлопать ртом как рыба, выброшенная на берег. Его слова застыли в горле, не осмеливаясь раствориться в воздухе. Визгнув и топая каблуками, ему ничего не оставалось, как выбежать из зала, громко хлопнув тяжелыми дверьми напоследок. Теу пропустил взгляд вслед за исчезнувшей фигурой брата, но наткнулся на двери и смотрел на них не отрываясь как умалишенный. Он точно ожидал не этого. — Теу, — протянул Дариус, смаковав имя брата, как слова песенки. — Нашел ты время скидывать овечью шкуру. — Я не виноват, — отчеканил по словам бета своё легкое оправдание. Оно было слишком легким, чтобы быть ощутимым. — Продолжай, — ухмыльнулся альфа глазами. — Люблю слушать ложь, когда знаю правду. — Я не лгу! — Лжешь! — кивнул демон, снова зажигая сердитый взгляд. — Кровь на твоем воротнике говорит больше истины, чем твой рот. Бета не ответил, лишь только гордо отвел взгляд в колонну. Дариусу оставалось только вздохнуть, и он встал с трона, подходя к младшему брату. — Посмотри на меня, — попросил он, кидая мягкий взгляд на бету. Теу ослушавшись, мотнул головой и опустил глаза. — Посмотри на меня! — проговорил более увесисто старший демон, пропитав свинцом каждую букву. — Дариус! — вонзился голос Авита в напряженную атмосферу. Он оторвался от колонны, положил руку на плечо демона и мягко попросил у близкого друга: — Прекрати. В ответ на слова и действие Авита, демон только ухмыльнулся. Намека на злость не было. Он не поспешил скидывать широкую ладонь с плеча, а только хмыкнул, прищурив глаза. И взгляд его был не презрительный, не злой, скорее в усмешке любопытства. Старший демон обернулся, пламя янтарных глаз и холод металлически-серых соприкоснулись в воздухе. Если в глазах Дариуса сверкало удивление и усмешка, то в седых глазах Авита играла только одна серьезность, которую он периодически кидал на желтоглазого бету. — Помнится, — задумчиво произнес старший демон, мелькнув взглядом в сторону Теу, — как-то мы разговаривали с тобой на одну тему, Ави. И я отвечу на твои долгие просьбы. Дариус молча вернулся к трону, оставив красноречиво Авита и Теу наедине. Коварный демон присел на трон, ехидно сверкал глазами, пока темноволосый бета не спросил: — О чем ты? Теу откровенно не понимал. Он переводил желтый взгляд то на Дариуса, то на Авита. Последний же только удивленно раскрыл глаза, с растерянной наивностью посмотрел на старшего демона. Словно не доверяя словам друга, он спросил: — Так ты согласен отдать мне Теу? Воздух впитала сухость, какой-то жар пустыни. Бету душило это пекло, которое, кажется, исходило из его сжатой груди. Он даже не дышал. Я обрел его чувство, ощущал этот гнев и сжатые легкие, чувствовал каждый напряженный мускул, прослушивал эхом двоякое рычанием «нет!». Я все чувствовал, ощущал душой это. — Нет! Не решай за меня! — в сердцах рыкнул бета, кидая стрелы желтых глаз прямиком в старшего демона. Но от этих стрел альфа самодовольно отряхнулся, произнеся в ответ: — На то я и твой брат, Теу. Тебе восемнадцать лет. Только восемнадцать, — подчеркнул демон. — Ты не имеешь права на голос и выбор спутника жизни. Это входит в мои обязанности. — Отец тоже спешил с этими обязанностями, — плюнул бета. Его зрачок походил на ушко иглы, раскаленное на огне. — Не сравнивай меня с ним, — процедил через леденящую прохладу альфа. — Ты полностью его повторяешь! Отзеркаливаешь его!.. — Молчи! — вонзил, словно молнией, Дариус. Взгляд двулико переменился. — Если ты хочешь продолжить сличать меня с ним, то можешь сразу уходить. И не старайся меня переуверить. Крылья носа беты дрожали, словно под током. Он не стал в истерике бежать вон из зала, как Деян, — сердито топая каблуками, всхлипывая и шмыгая носом, — он спокойно, совершенно и гордо ушел, не менее сильно хлопнув дверью. От него остался в воздухе осадок злобы, который разбавлял навязчивый цветочный запах Деяна. Пару минут была тишина. Дариус встревожил её только облегченным вздохом и пронзил смеющимся взглядом. — Выбрал ты себе спутника, — усмехнулся демон, посмотрев на каменного Авита. — Губа у тебя явно дура. — Не каждый позарится на брата Короля, — хмыкнул Авит, скрестив руки на мощной груди. — Значит дурак тут ты! — хохотнул демон в черную ткань маски. — Ты отрываешь Теу от моего сердца. Дьявол, знаешь, что он мой любимый брат! — Не стоит делать из меня похитителя, — сказал светловолосый Авит, поднимая уголки губ в легкую улыбку. — Ты сам обещал в форте Тигрис, что отдашь мне в мужья одного из твоих братьев, если мы выживем. Вот, мы живы, а мне еще пришлось тебя уговаривать три года, чтобы ты отдал мне Теу. Дариус на слова друга хмыкнул, припоминающим взглядом посмотрел в потолок и подпер кулаком подбородок. Взгляд его ехидно заискрился только тогда, когда светловолосый вздохнул. — Дариус, — устало простонал Авит. — Не надо притворяться, что не помнишь. — Я все прекрасно помню, — заявил демон. — Просто задумался об этом чёрте. Авит заострил взгляд на демоне и удивленно поднял светлые брови. Моя сущность тоже встрепенулась, как будто ее дернули за невидимую шкирку. — Не стоило тебе вешать на него звание одалиска. Но хочу отдать ему должное — не каждый выберет смерть в противовес позору. И ты после этого хочешь его воскресить? Воздух задрожал и эссенция вместе с ним. Интерес проедал насквозь. Иллюзия свободы по пазлам, по тонким паутинам трещин, быстро распадалась перед моими глазами, и меня стал колоть холод от каждого звука, от каждого слова, произнесенного этими демонами. Моя сладкая, легкая, долгожданная свобода оказалась временной условностью. Смерть была лишь только имитацией, а моя жизнь — игрушкой. — Вот это меня и колит, — воздерживая ярость, говорил тихо Дариус. — Он предпочел умереть, чем разделить со мной кровать. Этот паршивец думал, что нет ничего отвратительней меня? На этот вопрос Авит не ответил. Молча стоял и смотрел на сердитое янтарное пламя, а воздух трясло, и мою сущность вместе с ним. Я неожиданно стал слишком ярко чувствовать холод, окоченение. — Этим он понурил моё достоинство до земной глади. Он зажег одновременно гнев и желание. Никто не мог совершить такое, кроме него. Альфа снова улыбнулся глазами, слегка прищуривая их и смотря через занавес пышных ресниц. Меня продолжало колоть. С каждой минутой все сильнее отдавался холод. Я стал чувствовать дрожь. — И ты хочешь вернуть его? — поинтересовался Авит. Дариус в ответ кивнул немое «да». Глаза его заблестели, тело напряглось, что каждая мышца задрожала в пульсации. — К утру его вернут к жизни, и он снова окажется у меня…

***

Воздух сковала моя немая ярость. Удушье от бессилия атаковала меня. Иллюзия свободы, иллюзия смерти, и недавно законченная иллюзия жизни — это проедало последние остатки дум. Холод, который ощущался дуновением ветра, перерос просто в тайфун с фейерверком искр льда. Холод пронизал, лед стал обжигать, воздух же перестал казаться водным вакуумом, в котором я парил. Я приобрел чувства и первый скачек пульса. Призрачное ощущение тела поселило меня, оно словно переросло в одну большую пульсацию. Можно подумать, что вся кровь скопилась в одном месте и теперь ничтожно медленно, до игл в мышцах, течет к онемевшим конечностям. Воздух вонзился в легкие со свистом, от чего тело просто пронзил раскат тока. Молниеносно кровь от сердца пропитала каждый сосуд, каждую вену. Скачок и долгожданное биение сердца были настолько болезненными, что все тело трясло в судорогах. И когда мышцы обрели жизнь, оно с силой воспрянуло из воды, руша ледяную кромку с противным скрежетом застывшей воды. Я слепо свалился на пол, опрокинув ту ванну, в которой покоилось моё бездушное тело. Грохот корыта и плеск ледяной воды сильно ударило по ушам, освобождая их от водяного бесчувственного вакуума, который, кажется, окутал все моё тело. Мышцы неумело слушались меня, еще холод царил в конечностях вместе со студеной кровью, процеживая каждый нерв холодной иглой. Я пытался распахнуть глаза, но ресницы связал лед, не давая рассмотреть все до мелких деталей. Слух тоже подводил — в ушах еще колосились капли воды, создавая шипение. Мне оставалось только осязаемо хлопать скованными ладонями по земле, то и дело хлюпая ими об ледяные лужи и натыкаясь на осколки льда. Пальцы с трудом хотели согнуться. — Что… что, — лепетал я в бреду, пытаясь растормошить связанный холодом язык, но вместо слов получалось это неумелое «что». Язык словно прилип к зубам и к нёбу. Когда последняя судорога пиками вонзилось в меня, я замычал от боли как немой, не способный произнести и слова. В этих немых конвульсиях я извивался на полу, подобно дождевому червю. Пытался ощутить тепло, но, вместе с жизнью, ко мне из ощущений пришел только колющий, процеживающий насквозь, белый холод. Почему-то он отдавался в моем сознании белоснежной рубашкой Теу: такой колкой и снежной, что хочется разорвать ее на тысячи снежных лоскутков. — Безболезненно, — хрипло плюнул я в мокрый пол, усеивая мокрую гладь еле теплой дымкой дыхания. — Тварь лживая… Припоминая слова желтоглазого, как лживое убеждение, которым он забил мои наивные уши, моё горло с треском зарычало, обламывая остатки льда. Моя наивность была оправдана только тем, что я еще жив. Хотя это слишком сомнительное утверждение, смотря на мои окоченевшие конечности. Я чувствовал себя одним из осколков льда, что так усеян мокрый пол. Воздух казался горячим, раскаливал легкие и кожу. Я положил руку на сердце и почувствовал, как дико оно бьется об ребра, словно пытаясь их сломать и вырваться наружу. Этого мне уж точно не хватало. Когда ресницы распутались и с трудом раскрыв глаза, я с не менее малым трудом пытался заострить потупивший ото льда взгляд. Ноги еще не слушались меня, и мне пришлось ползти до тумбы, царапая кожу об каменный пол. Удачно взявшись еще дрожащими руками за ребро тумбы, я тусклым взглядом оглядел мою недавнюю гробницу. Полумрак. Упираясь бочками в стены, стояло еще несколько таких деревянных корыт для мертвецов. Воздух холодом веет. Глупое суеверие — воскрешать только днем, — подгребло под себя моё изнеможенное тело. Некроманты, как глупые деревенские дети, верили в бредни, что если воскресить мертвеца ночью, то он не обретет прежней доброй жизни и разума. Считают, что настоящая душа умершего перейдет к Богу Тьмы Клео, а тело станет его вечной марионеткой, для рассеивания кошмара. Поэтому-то маги кидали умерших в специально освеженную воду и дожидались первых лучей света. При свете солнца любая нечисть гибнет, вот только непонятно: почему же Короля Дариуса земля носит еще на своей каменистой глади. К черту самого Клео! — я еще жив! Хоть к ногам не подступала кровь, и те не поддавались моему желанию встать, я упирался руками в тумбу. Дрожь моего тела заразой передалась и к ней, расшатывая всякие колбочки и склянки, рассеянные на полированной глади. И тут я заметил кувшин воды. Вцепился в его ручку студеными пальцами и вылил на себя. Вода была комнатной температуры, но на мою голову пролилась кипятком, пробирая скукоженное от холода нутро. Лицо согрелось, от взгляда оторвалась ледяная кромка. На ближнем стуле от тумбы, небрежно и неаккуратно, покоились мой теплый китель, мои брюки, рубашка и красавцы сапоги, которые высокими подкатами упирались об подножку стула и даже в этом сумраке пытались поблескивать бархатистым бликом. Схватив родной китель, я приложил его к груди, примеряя его тепло и успокаивая раздраженную холодом кожу. Ткань стала шершавой, но приятно грела. Так же отозвалась и моя белая рубашка, которую я надел на мокрое тело, в быстроте, подталкиваемый дрожью. Я вышел из каморки, все еще дрожа, не согрев и уняв до конца дрожащие руки, и время ото времени косившиеся ноги тянули меня ближе к земле. Мышцы еще не привыкли к нагрузке, спина давала определенное желание скрутиться в рог. Приходилось обреченно хромать, упираясь боком об стену, дабы не свалиться и снова не связать себя со сном смерти. Даже если я снова умру, меня снова же вернут обратно к жизни. Коридор тянулся бесконечной змеей, что мрачного конца его было невидно. Среди редко попадающихся на вид окон, доносился еще платиновый свет не наступившего утра. Времени нет совершенно. Мне нужно быстрее найти ту стену, бежать как можно быстро и забыть все как страшный сон. «А что же дальше?» — спросило навязчиво моё подсознание. Эти слова прилипли пиявкой к голове. Ее хотелось оторвать, но та несла и свою правду, к которой я невольно прислушался. Действительно, обходя каждую дверь коридора, я до конца не верил, что это происходит со мной. Мысли запутались в клубок, а сам я не мог дойти до главного вопроса, которого я обходил, как эти самые двери, — «Почему все так происходит?». Чертов Дариус, чертов Деян, чертов Теу с неумелыми навыками «убивать»! — вот все те, кто вальсом кружились в моей голове, и кого хотелось по-настоящему убить. Потом я остановился. Задумался. Устремил взгляд в пол, дрожащая рука силой уперлась в стену, чтобы обрести такую ценную опору. Именно сейчас мою голову навестило самобичевание, которое утверждало, что в данной ситуации виноват лишь я один, и скидывать вину на других было бы не мужским поступком. Просто королевская семья кидала в мою жизнь много камней. Они стали для меня подножкой. Вот теперь, спрашивается, какой же крайний выбор мне нужно было обойти в своей прошлой жизни: задирать подбородок и ходил с высоко поднятой головой, или же смотреть под ноги, скривив спину. Видимо, первое я соблюдал слишком часто, поэтому и споткнулся об камень по имени Деян. В глаза ударила струя утреннего света, подталкивая и шепча мне на уши, что время меня ждать не будет. Словно осознав мою крайнюю расточительность этого самого времени, тело приобрело второе дыхание, и я поспешил к кромке уже виднеющегося коридора. И когда крайняя дверь встретила меня массивной тенью дубовых досок, я попытался её открыть. Она распахнулась с трудом, сильно скрипнув слегка ржавыми петлями, но поддалась легче, чем та ветвистая зараза в комнате демона. Нижние сады разложились широким пространством, встретив меня дуновением холодного воздуха с примесью цветочного аромата, обдувшего мне лицо. Сады были пропитаны свежим утренним запахом. И, не теряя времени, я стал искать ту стену, которую описал Теу. Еще бы знать, как именно выглядит этот чертов каперс. Стены идущие разбросанным лабиринтом были увешаны разными растениями, из которых я единственного узнал только плющ. Обступая каждый пестролистный куст, я подходил и аккуратно просовывал руку через каждую живую преграду, но каждый раз моя ладонь натыкалась на холодный отесанный камень. Обследовал каждый уголок, но прохода так и не нашел. Подойдя уже к очередной стене, облепленной какими-то мохнатыми кустами травы, я уже медленно стал терять надежду. Но, подойдя ближе к стене, я почувствовал лесной холод и аромат хвои, на что странно удивился — хвойных растений в саду нет. В нетерпении отдернув мохнатые заросли, свисающие занавесом, я снова приобрёл надежду. Еще какую! Я нашел эту прореху. Точнее шаткие каменные блоки, без укрепления наложенные друг на друга. Дыру для большей маскировки заложили камнями, чтобы не было «сквозняка» и гула загульного лесного ветра. Эту брешь сделали неумышленно. Наверное, ее сам разрушил этот доныне неизвестный мне каперс. Корни процеживали стену, и та кусками стала рушиться. Но, не об этом сейчас… В нетерпении и желании покинуть оковы своей темницы, я скоротечно стал скидывать увесистые каменные блоки на внешнюю сторону — сторону свободы и леса. Закинув с шумом пару блоков, ощутил запах хвойной смолы; уже начинал сквозить лесной ветерок и трепет крыльев проснувшихся птиц. На внешней стороне стены, которая успела прорасти мхом, дополнительной маскировкой были кривые извилистые лианы. Дополнению ко всему, лианы усеяны по всей длине шипами. Никакой дурак не осмелится пролезть сквозь этот колючий занавес, кроме меня. И я уже собрался пролезть через туннель дыры, настигнув еще одну преграду, точнее свору, — насекомые. — Срань! — брезгливо, преувеличенно гневом, вякнул я, когда случайно раздавил рукой каракатицу. Вытерев брезгливо руку об китель, я уже головой выполз из туннеля, ухватившись за крепкие, однако колючие лианы. Поцарапав ладонь, я все же встал на сторону свободы и леса, чуть ли не споткнувшись об сваленные мной каменные блоки. На секунду замер, чтобы вдоволь почувствовать и услышать шум трепещущих на ветру макушек сосен, стук дятла, зов кукушки и запах рассвета. Потом, в быстроте расшатанных движений, я стал поднимать каменные блоки и неаккуратно ставить на родное место. Часть обещанного за свободу я все-таки должен выполнить. Тайник Теу нужно хорошо запрятать снова, чтобы меня не выследили. Но блоки были настолько тяжелые и громоздкие, что я толком поднимал их с дрожащими коленками. С моими цыплячьими, можно сказать, с комариными силами, побег был бы недостижимой целью. Но, ставя последний блок, я отогнал эти мысли в самый дальний угол, однако те снова ко мне вернулись, когда мой живот заурчал. Ко всему, я был голоден. Живот прилип к спине, и он отдавал урчание, как стая голодных кошек. Еще от каждого вздоха была какая-то острая боль в легких, которые давили на и так пустой желудок. Из-за этой минутной слабости я запнулся на скользких камнях, спускаясь со склона. Спрыгнув, пошатнулся и чуть не грохнулся в лиственные лужи: ноги не слушаются, коленки дрожат как у зайчишки и взгляд не цепкий. Опять непроизвольно удивился, оглядывая раскинутые по краю стены лужи. Лес омрачали высокие кроны сосен и холодный туманный воздух. За стеной в садах царила совершенно иная картина. Совершенно другая атмосфера. Окунувшись в просторы леса, став его единой частью, мысли разума и тела схлестнулись вместе. И мысль была едина — «Нужно бежать». Побежал, еле волоча отростки, раньше называемые «ногами». Снова к голове прильнула самоосуждение. Вот почему я не опробовал те мелкие сладкие пирожные в той беседке? Черт меня дернул тогда скривиться и выпить чай. На одной воде пол леса не пробежишь, а учитывая, что до замка на конях мы добирались пять часов, то пешим ходом это займет больше суток. Буду надеяться, что я не окочурюсь в очередной раз. Тут в лесу не Теу, не некромантов, только здешним волкам польза с моей смерти. Обглоданные кости никто не сможет воскресить. — Ну нет! — опровергнул я свои мысли неожиданно проснувшимся задором. — На зло всем! Последнее я уже прорычал, приготовив слабые мышцы к бегу. К не той «волоките отростков», а к настоящему бегу. Такому, что боль в легких ушла, уступив главное место болью в ногах. Бежал я так, не отставая от стука сердца. Уже взгляд стали пульсировать, а верхнее веко нервно подергивать. Редкие ветви встречающихся лиственных деревьев били по лицу, и я еле уклонялся от их пощечин. Раздвигал молочный занавес тумана, пробежав кусок леса, перепрыгивая поваленные пни. Хрустя сухими ветками под подошвой высоких сапог, уже намотав несколько верст. Я остановился. — Ох… черт, — вздохнул я, уперев руки в колени. Маленькая передышка, и снова бег. Подходя к высокой вековой сосне, плюхнулся к ее корням и облокотился об старушку. Почесав спину об кору сосны, я пытался выровнять дыхание, которое сквозило в легких со свистом. Такой слабости я не чувствовал давно. Первый день в академии был таким. Тогда зеленых пареньков гоняли по полю, вбивая в незрелые головы силу, дух, выдержку. И когда я был одним из этих «зеленых», то мне приходилось вдвойне сложнее, а с нынешней картиной — втройне. Я встал с насиженного у корней места, хватаясь поцарапанной рукой об отростки корней сосны. Поблагодарив старушку за теплоту, соскочил с её корней, пройдясь по загоревшимся, вперемешку с тенями, лучам света. Солнце уже согрелось и кидало свет на макушки деревьев. От утра осталось ни следа, ни прохлады, не росы. Только туман постепенно становился прозрачным и уходил вглубь леса, незатронутую струями солнца. Только оглядывая просторы моего временного пристанища, я услышал карканье и тучный черный сгусток, скопившийся у ног раскинутых кустов. Вороны скопились у кустов дикой малины. Подбежав, я отогнал птиц и стал собирать малину. Язык, забывший любую тягу к вкусу, ощутил щекочущую сладость. Куст был большой, мне хватило бы набрать целый мешок или набить полностью брюхо. Однако вороны не захотели тешиться остальными кустами малины и стали кружить над головой, без страха начали подходить к моим сапогам и оглядывать в них свое отражение. — Кыш! — отогнал я наглого ворона, что начал клювом скрести носок моих сапог. Ворон, кряхтя, отпрыгнул. Повертел головой и с любопытством посмотрел на меня. Его опять привлекли мои сапоги. Все его пернатые бросили малину и кружили над макушками леса. А этот сидит и смотрит. Наблюдает за сапогами. Правду говорят старики об этом месте — пристанище воронов. — Кыш! Чего ты не понял-то? Кинув в черныша малиной, тот отстал все же от моих сапог. Воронье любопытство, наконец, утихло, а мой голод лишь на недолгий срок вздремнул. Живот все продолжало тянуть в узел. Тело требовало сил, а не водянистой малины, от которой липли пальцы и губы. Вот теперь одна морока заменила другую. От кисло-слащенной малины жутко хотелось пить. Но неожиданно прилетевшие вопросы стали таранить мою голову, отгоняя жажду на второстепенный план. Я задумался. Прошлое видение, что я видел, будучи мертвым, походило на сон. Те грезы были не забыты, мало того они мелькали все чаще перед глазами из-за чего мои еще слабые ноги спотыкались об выступающие корни деревьев. Наверное, Дариусу было еще хуже. Младенец, один в лесу — легкий прикорм для здешних жителей леса. Я ни в коем случае не жалею своего, отныне, самого главного врага. Просто интерес прожигает меня насквозь. Как он выжил? Может мягкосердечная прислуга из окружения не смогла ровно дышать. Точно, не каждый может дышать ровно, ощущая стук сердца, как оно отбивает вздернутую совесть, и быть со всем этим равнодушным. Да, признаю, вместе с интересом меня прожигала и жалость. При всей моей наигранной черствости и фальши богатенького мальчика, я чувствовал, как это ужасно. Своих собственных сыновей, да в лес… Я не знаю, кто такой настоящий Дариус, я просто хочу знать, кем он был до короны, и почему решил отобрать и опозорить моё имя таким мерзким способом. Я сжал кулаки совсем непроизвольно, словно они сами подслушали мои мысли. Ошметки той раздавленной каракатицы засохли на старых ранах, и я, пробубнив «мерзость!», снова вытер руку. Об одежде и чистоте сапог уже не беспокоился. В лесу свои правила: никаких тебе ровных дорог, выложенных плиткой, ни чистой одежды, ни еды. Выживать придется. И, словно услышав это, моё горло сухо сжалось, как будто поддакивая. Голову пекло от жажды, да еще отдавало в висках болью. Уже далеко не утро. Я все прошатанное время прошагал и почти добрался до сердцевины леса, минуя сваленные деревья и промокшую зыбучую почву. Крики гагар воспрянули над головой, а значит, что рядом есть водоем. Неожиданно воздух стал моросить, а пики елей стали танцевать, щекоча внезапно поседевшее небо. Лазурный цвет сменился металлически-сизым, а дневное светило спряталось за свинцовые тучи. Почва под ногами из твердой становилась песчаной, что ноги выворачивало от зыбкой неустойчивости. И тут блеснула гладь реки у берега, ограненного чащобой рогоза. Гагары стали выть уже вблизи, и стало видно, как пара силуэтов птиц рассекают водные блики. Где-то, может и в кустах рогоза, есть их гнезда. Не очень хочется тревожить птичью крепость, и я решил прильнуть к воде, помыть руки и лицо. Из-за недавних дождей вода была мутной, да и сейчас дождь собирался рухнуть на мою голову. Я поднял глаза и увидел, как молчаливые молнии танцуют над макушками деревьев. Выпив с ладони, одернул сразу же руку, скидывая остатки воды. Поджал губы и посмотрел на отражающееся в воде небо. Да, коварная погода. Наверное, на этом сером небе меня не любят или хотят проучить. Дождь едва начал моросить каплями воды, но потом все переросло в ливень. Молнии сверкали на горизонте, изредка цепляясь за макушки деревьев. Никак не мог смириться: река стала сильной преградой, а стоять на месте нельзя. Проблема на проблеме скапливались стопкой. Река большая, широкая и протяженная, и поток усилился из нагрянувшей плохой погоды, которая медленно, но сильно переступала через порог леса. Пришлось бежать вдоль реки, в надежде, что она выведет меня в еще большую глубь. Чувства как-то обострились, и ко мне, ко всему телу целиком, прильнуло чувство, что стоит поторопить ноги. И я прислушался. Ускорил шаг, перешел на бег, иногда соскальзывая в воду реки, потому что местами берег скользил глиняной почвой. И, когда я спрыгнул в ручей по колено, топя высокие сапоги, чуть замешкавшись, сзади прогрохотали удары грома. Минутная замешка выпрыгнула из моего тела, что, можно подумать, сама та молния вытрясла ее. Раз, и еще грохот молнии коснулся волос и прогладил дрожью. Тело само отзывалось страхом, а я пытался не обращать на это внимание. Скорее, я боялся другого. Я чувствовал дрожь земли, не от грома, не от стука падающих осколков дождя, а от копыт. И тут сердце само упало стуком к земле, добавляя ударов. Пятки запульсировали, прислушавшись к земле. Они близко. Молния опять коснулась слуха, но я не обратил на нее внимания, потому что думал, куда бежать. Слева — река почти связала шумную петлю, свернув поток дальше, справа — стучат копыта. Я решил продолжить следовать за рекой: от нее веет прохлада и шум от сильного потока, чем она может скрыть меня. Казалось, что лучше выбора, чем этот, больше нет. Во мне еще жила надежда на свободу. Перед ногами привстал мелкий овраг, набитый лужами и кустами, в который я сиганул по макушку — специально прячась. Четыре всадника со скинутыми на спину капюшонами, открывающие шлемы королевской армии, вышли из тумана мокрой пелены дождя. Я притих от увиденного и сильнее вжался в овраг. Хорошо еще то, что ливень строил стену между нами. Я их видел хорошо, а они же мотали головами и завели переговоры, оглядывая противоположный берег. Они были без волкодавов, на что шанс, что меня найдут по запаху, сразу же отпадал. Но, потом, один из всадников обвел взглядом берег и что-то шепнул другим. — Тварь, — скалился я в мокрую землю, к которой прижался. — Не слушайте его… не слушайте. Невзирая на тихие молитвы, всадники скромно кивнули четвертому и разделились по двое — по каждую сторону берега. Одна пара направилась к моему убежищу. — Срань! — плюнул я в землю и соскользнул еще глубже в овраг. Не обходя лужи, принялся незаметно удирать в лес, благо шапка оврага скрыла меня от всадников, но кони начали шуметь и подгребать копытом землю. Чувствуют, что я рядом. Зеро тоже себя так вел, когда чувствовал под землей крота. Молнии стали ослеплять, а шум реки оглушал всадников, но ни коней. Они были натренированы, это я понял, увидев, что они не боятся раскатов грома, даже хвостом не дергают. — Он где-то рядом, — начал один из всадников, что отчетливо прилетело до моих ушей и встряхнуло все нервы. — Паршивец ушел за тот край поваленных деревьев, — махнул всадник, указывая за дальний край петли реки. Я лишь с самоиронией и горчинкой ярости усмехнулся: «Ошибаешься, ублюдок, я буквально под твоими ногами!». Затылком прижался к земле, чувствуя, как над головой стучат копыта. Я ненадолго спрятался здесь — за кустами болотистых вихрей, чтобы пропустить преследователей пройти дальше. Чертову Дариусу неймется меня поиметь, раз решил отправить драгунов. — Думаешь, он пошел дальше по берегу? — спросил второй, что помоложе. Но он, все же, старше меня. Всадники ушли дальше, что дало свободу ползти, но следующие слова просто вбили меня обратно в землю. — Он — полнейший идиот! Кинул вызов Королю и хочет еще удрать. «Какой еще вызов?» — дернулся я, отпрянув от земли и напрягая кулак. — Видел я его, — усмехнулся всадник. — Провожал через змеиную тропу. Сам он хоть высокий, и видно, что у него подготовка есть — широкоплечий и на коне держится хорошо, но мордашка смазливая. Ясно, что от него надо Королю. Эрнест и Нерон, которые его вели в конвое, сразу мне так шепнули. — И в чем же этот альфа смазливый? — поинтересовался младший, усмехнувшись в дождь. — Глаза у него черные, как у преданной дворняжки. Да что я объясняю? Сам его увидишь, когда найдем паршивца. Сжав кулаки, я прицокнул зубами, когда так же сильно их сжал. Нужно держать гнев. Нужно не ослабить волю. Нужно прорываться! И я, со все еще крепко сжатыми кулаками, отправился в противоположную сторону от пары всадников. Шум моих ног прикрывал завесой ливень, и я был бесшумен, но кони начали фыркать и сворачивать с дороги. Я опять прыгнул в последующие кусты, вот только те оказались крапивой. Руки обожгло, но лицо не затронуло. Боль слабая и колючая, и неприятная, даже ливень ее не может охладить. — Слышал что-то? — пролетело из дали дождя от всадника. — Нет. Дождь шумит. Они были уже довольно далеко, но слух обострился от страха быть замеченным. Я уже вплотную подошел к лесу, единственная слабая преграда — куст крапивы. Пару метров до убежища мне слишком льстили своей близостью, и я, посчитав, что смогу пробежать этот отрезок земли, встал из куста ядовитой крапивы и ринулся к тени деревьев. — Вот он! — донеслось из-за спины. Сердце забилось от внезапного страха. Скрываться уже не было смысла и времени. Нужно бежать! Я, перепрыгнув кусты крапивы, ринулся в лабиринт деревьев, извиливая между ними и путая дорогу для всадников. Мокрым затылком чувствовал лошадиное дыхание и топот копыт об разбросанные лужи. От меня не отставали всадники, я выбирал более сложную дорогу. Проскальзывал через бурелом, где кони не могли пройти. За спиной уже слышится лошадиное ржание — конь встал испуганно на дыбы перед преградой поваленных деревьев. На мгновение к губам прильнула радость, растекшаяся в слабой улыбке. Я не хотел терять такой шанс, когда мои преследователи замешкались, подарив мне еще большую надежду на спасение. Ноги сами побежали обратно вглубь, рисуя зигзаги между деревьями, запутывая след. Но недолго я радовался. Через какое-то время силы истратились, и легкие от глубокого дыхания просто изрешетили сердце. Очередная неудача затаилась и выпрыгнула внезапно, сбив меня с ног — вспышка молнии сверкнула перед глазами, ослепив, и я споткнулся об корень. Взгляд помутнел, только искры сверкали — остальное темнота. Всадник спрыгнул с коня и подбежал ко мне, упав на колени и схватив меня, пока я снова не стал биться в попытке вернуть свободу рукам. Сейчас силы не равны, и ясно, кто тут уступает. Этот парень хорошо поел сегодня и был на коне, сэкономив силы, а я трепыхался в его руках как муха. — Заткнись! — прервав мои рычания, крикнул он мне в лоб. — Отпусти! — прохрипел в ответ. Я слишком сильно старался сбежать, чтобы меня так легко поймали. Я слабый сейчас. Стражник просто вжимает меня в землю, не приложив и каких-либо усилий. В моем случае, легче всего было сдаться, но для меня это непозволительная слабость. И, найдя решение, я коленом ударил ему в живот, из-за чего он, скрючившись, хрипнул мне в плечо. Я уловил его слабость, воспользовавшись и этим скоротечным моментом, скинул его с себя и встал на ноги. Мой противник тоже быстро отошел от боли, встав и почесав ладонью больной живот. Медленно мы закружились в охотничьем танце акул. Сверяли друг друга взглядом, выискивая слабости. Его рука маячила рядом с рукоятью меча, но так и не осмеливаясь достать его из ножен. И в этом я прочел его главную слабость — я нужен ему целехонький. И, не теряя времени, кинулся на него первый, готовя удар в адамово яблоко, которое не прикрывает обмундирование. Нанося удар, всадник смог от него отвернуться, подставив шлем, и я мазнул костяшками по металлу. Я зашипел, а мой соперник набросился на меня тут же. От следующего его натиска я не смог увернуться. Он зацепил меня за рукав и повалил на мокрую землю. Снова трепыхаясь в грязи, придавленный его телом, я не оставлял очередные попытки скинуть его с себя, но внезапно блеснувшее в мокрой пелене воздуха острие карманного кинжала, заставило меня замереть. Он достал его из закромов своего обмундирования и приложил холодом к моему горлу. В его глазах играл такой огонь и ярость, что я сразу же поверил в мою скорую смерть. И не успел я смириться с этой мыслью и видом на острие кинжала, как тут мою смиренность прервал крик и шум приближающихся шагов. — Что ты творишь?! — скинув парня с меня, крикнул всадник. — Хочешь, чтобы твоя башка по ступенькам гильотины скатилась? Старший врезал своему младшему товарищу по скуле, да так, что шлем слетел с головы и упал в грязь. Тряхнув головой, младший оскалился, протерев тыльной стороной ладони ссадину. — Он не поддавался! — крикнул младший в свое оправдание. — Идиот! — прошипел сквозь губы старший и кулаком заехал по каштановой макушке парня. — Хочешь, чтобы Сын Неба тебя сам же на небеса отправил? Идиот… Идиот! Я, собрав жменьку оставшихся сил, решил снова бежать. Но старший всадник одной только рукой вбил меня обратно в землю. И в этот момент я решил применить старый прием, схватив запястье моего нового противника и давя на определенные точки, вывернул ладонь до хруста. — Ух ты, паршивец! Мы еще и старые приемы знаем! — он отцепил от меня руку и врезал локтем мне прямо в лоб, и я в очередной раз поцеловал влажную землю. — Посмотри на него. Не будь этот малец измотанным, он бы нас обоих завалил. Началась уже непонятная смесь звуков, а не слов, выстроенных в предложение. Все смешалось в супе, глаза воспрянули к небу и острые пики деревьев вонзились в одну точку на небе и капли дождя тоже. Я настолько изнеможен, что словно руки и ноги стали тяжелеть, а тело же прилипло к мокрой земле. Я услышал, как по земле простучал шаг. К моему уставшему телу подошел старший всадник, присев на корточки и сказав слова, от которых по всему телу прошла последняя волна слабости, пытаясь укутать меня в сон. — А теперь спи, засранец. Старший хотел опять приложить меня хорошенько по голове, чтобы отправить в сон. Но насколько было его удивление, когда я схватил его руку, приостановив ее в мокром воздухе. Однако это было последнее, что я смог сделать, опрокинув сознание в сон.