У нас два обличия

Я долго ворочался на кровати. Спустя такой долгий срок она стала для меня чужой. Сумрачное ощущение застыло в голове и постепенно просачивалось в мысли. Снова меня атаковала эта знакомая легкая гедония сновидений. Опять эфирное головокружение и онемение тела. По началу всё казалось именно так, но простой сон прекратился, когда меня атаковало смутно знакомое чувство парения в воздухе. Я мысленно запаниковал, желая разбудить себя, но моё тело было скованно онемением этого, словно просачивающегося в меня скользкими щупальцами, так называемой способности «Силы духа». Я вздрогнул, услышав знакомые крики гагар и хлопки их крыльев, которые эхом тревожили макушки сосен и елей. Ветер разгуливался, провожая пугающие звуки этих речных птиц, а неподалеку стала трепетать и сама река, отголоском пронизывая молочный туман. Перед глазами выросли кроны деревьев, чешуйки древесины стали четко прорисовываться на стволах сосен. Запах смолы и раннего утреннего дождя забился в ноздри. Лесной озон проветривал мысли, и ощущения становились более яркими и осязательными. Чувствовалось касание кожи со стылым лесным воздухом, который будоражит мурашки по всему телу. Я обернулся. Туман давил на зрение, не давая разглядеть лес в полной мере. Только слышалось, как дятел четко отбивает шустрый такт на одной из сосен, да как издали шумит река с криками гагар. «Где я, черт возьми?» — задал мысленно вопрос сам себе, продолжая испуганно оглядываться на темные макушки сосен. Небо над ними повисло свинцовое и в некоторых промежутках, ближе к горизонту, становилось сизым, сливаясь с белесым туманом. Это и было похоже на прошлый призрачный сон, и, одновременно, совсем на него не похоже. В тот раз я, как призрак, парил над главным залом, растворяясь в воздухе вместе с душистым дымом из кадильниц, отдаленно наблюдая за всем, заняв свое место невидимого зрителя. Но сейчас, похоже, это место занято, ведь я себя чувствую сейчас не зрителем, а частью этой пугающей сцены. От чувства легкости и парения осталось лишь только слабое ощущение. Теперь я нахожусь вблизи к земле, чувствую, как она весомо тянет меня к себе, но ноги легки и словно набиты пухом. Я стал маячить руками перед лицом, но те просвечивали воздух. — Да что за... — тихо произнес в стужу воздуха, но эти слова отразились эхом, словно в горах, предшествуя лавину. И лавина не заставила себя ждать. Я обернулся оглядывая через туман верхушки сосен, над которыми уже кружила черная туча ворон. Точечной волной стая окружило серое небо, и каркающий рев этих птиц затрещал в моей голове. Они пролетели над моей головой, испуганно каркая и заглушая крики речных гагар. Что их так напугало, что заставило так дико кричать? Ответ растворился в голове, когда почувствовал страшное желание пойти туда, откуда улетали эти птицы, и, кажется, там, за острыми пиками елей и небо жутко серое, металлическое и мертвое, отдающее холодом. Страх душил изнутри, но я уже переступал холодные камни. Душу просто студило от страха, когда я обходил поваленные сухие бревна, которые еще слегка, но отдавали смолистый хвойный запах. Я чувствовал, как сопел ноздрями, ощущая этот запах; как нос покалывало от холода. И когда я, наконец, обошел разбросанные ряды стройных деревьев, уже стал ощущать свежий металл в воздухе. *** Я в ужасе распахнул глаза и, резко дернувшись, скрутился в клубок от острой боли, которая пронзала мою голову. Она волнами пульса растеклась по всему телу, пронизывая каждый позвонок моей спины. Тело было вымотанным, словно и не спал вовсе, и мне не хотелось отлипать от подушки. Открыв глаза, я продолжал щуриться, словно сама эта боль сыпнула мне в глаза песок. На ресницах выступили маленькие слезинки, лениво скатывающиеся по щекам, оставляя после себя еще влажные дорожки. Но, вопреки этому, я пытался восстановить четкий взгляд, однако тот все еще был покрыт влажной пеленой после долгого сна. Я хотел выгнать его слабые остатки из своего тела, и снова дернул головой, выпрямляя шею. В глаза все еще ударял ярким лучом свет через щель затемнённых штор, которые выстраивали один острый луч. И теперь, куда бы я не посмотрел, перед глазами пестрят разноцветные кляксы. На щеках чувствовалась сжатая от соли кожа. Сами мои щеки покрылись соленой коркой, и ресницы слиплись. Этот кошмар действительно испугал меня. Не хотелось вспоминать те ужасные картины, что я пережил в мире сна, но они так и мерещились перед глазами. Темно-алый, словно ядовитый, цвет крови из жуткого сновидения пестрил в воспоминаниях. Постарался подняться на локте, но снова по позвонкам вдарил ток, словно жгучим хлыстом. На этот раз я сдержал себя, прикусив губу, но спина всё равно послушно выгнулась, повинуясь пронзительной боли. Я был до ужаса уставшим и игнорировал утренний свет, пробивающийся через тонкую щель темных штор. Повернулся на другой бок и на этот раз заснул. На часа два, три. Дольше не удалось — опять забежал Габриэль без стука, но теперь чуть ли не снося дверь с петель. — Старший отец прибыл домой! — прикрикнул он. Его голос был всегда для меня милым и приятным моему слуху, но именно сейчас он резал его, словно горячий нож сливочное масло. Из-за этого я ещё сильнее поморщился и скрючился на кровати, но Габриэля это не остановило. Он поставил что-то керамическое на толстый комод и подошёл вплотную к моей кровати, уперевшись в её бок своими коленями, и стал толкать меня в плечо. — Просыпайся! Нужно подготовить тебя, пока на тебе не прорезался чужой запах альфы. Что-что могло меня расшевелить, так только это, и, забыв о недосыпе и головной боли, я подскочил — не так резко, как хотелось бы. — Ты так быстро достал травы? — только этот вопрос замер в мыслях. Я сонно протирал кулаком слипшийся глаза и пытался заострить взгляд на Габриэле. Я и не думал, что он так скоро достанет то, что мне так нужно, тем более если мы с ним это оговаривали только вчера. — Чепуха, — отмахнулся Габриэль, — Эти травы долго хранятся в засушенном состоянии и своих свойств не теряют, хотя они менее эффектны, чем в свежем виде. Он подошёл к тому старому комоду и оказалось, что ставил он не нечто керамическое, а деревянный поднос с целым чайным сервисом. Небольшой старенький комплект для одиночного чаепития вместе с заваркой. Только от этой заварки шёл неприятный запашок, что даже сидя в трёх метрах от комода я почувствовал это кислое амбре. Этот запах был не мерзким, а скорее отталкивающим, но всё равно неприятно щекотал нос, и я недовольно поморщился. — Ну ничего, — заметил Габриэль мою недовольную физиономию, — Оно, надеюсь, вычерпнет эту горечь из твоего запаха. — Да, и заменит этой кислятиной, — не забыл я поязвить. В ответ на это Габриэль не принялся орать, как раньше, на всё мои недовольства и острые слова, а только улыбнулся, засверкав своими аметистовыми глазами. Он всем видом говорил, что скучал по мне всё это время, даже по моему ядовитому характеру, двусмысленным шуточкам и колким фразам. Но параллельно с этой улыбкой, он налил кипяченой воды в чашку из сервиса, заваривая те сушеные травы, и запах, как мне показалось, немного растворил свою неприятную кислятину в воздухе. Но мне всё равно казалось, что от этого чай слаще не станет. — Давай, — приказал с улыбкой Габриэль и, защипнув мне нос своими тонкими пальцами, словно прищепкой, опрокинул мою голову назад и влил эту гадость в рот. Я не сопротивлялся и послушно проглотил этот чай. Как я и предсказывал, на вкус это не сладкая карамелька. В первую секунду хотелось выплюнуть, но перед Габриэлем я еле сдержался. — Гадость, — зажмурившись, выдавил я через скорчившиеся губы. — А чего ты ожидал? Это лечебные травы, а не изысканный чайный набор, — усмехнулся он, отложив аккуратную чашечку на тот здоровый комод к своим собратьям — чайному сервизу. Габриэль долго молчать не пришлось, и он снова заговорил, спрашивая меня о моих планах на будущее, на что я не отвечал, а горько ухмылялся. Какие у меня могут быть планы, если все мои предыдущие действия сравнимы с поездкой на молодом ретивом скакуне, который хочет скинуть своего наездника? Всё в скок, да в прыг. Хотя изначально цель была одна — вернуться домой, и я её выполнил, потратив последние амбиции, но и они у меня, подобно фениксу, восставали из пепла. И у меня появилась новая цель — выпустить Ричарда из тюрьмы. — Маркус, — окликнул Габриэль, пока я, не стесняясь его присутствия, надевал новенькие рубашку и китель, который неожиданно нашёл в своём шкафу — удивительно, но дома не теряли надежды и покупали мне вещи, дожидаясь моего возращения домой. — Что? — Я краем уха услышал... — Что? — Ну, ты знаешь папу: любит поговорить со своими подругами и друзьями, которые тоже любители потрещать, да и малая прислуга уже в курсе... — Ясно, золотая свита в курсе, что я дома? — усмехнулся я, слегка запутавшись в рукавах кителя. — Не только. Весь город знает, что ты дома и скоро планируется сход в нашем поместье, чтобы встретить тебя. — Что?! — Я подорвался с места, выглянув из дверцы шкафа, которая служила для меня небольшой ширмой, прикрывая до этого мою голую спину. — Не слишком много «что» ты говоришь? — усмехнулся Габриэль, но потом, поняв, что это ни капельки не смешно, он вмиг посерьёзнел. — Кто это придумал? Я только вчера приехал, а уже весь город знает об этом? — Ну, — растерянно протянул Габриэль. — Вести поспособствовал папа, а вот отец... *** Идти в кабинет к отцу было страшно. Страшнее, чем подходить к воротам родного дома, спустя долгое заточение. И в этот раз я также остановился перед дверью, только не от страха, что меня не примут, а от разговора отца с братьями, который глухо пробивался через темную древесину закрытой двери. Но я слышал всё дословно четко. — Этот стервец всё таки вернулся, — пронзился голос отца через ещё замкнутую дверь. — И в чем же проблема? — спросил твёрдый голос Виктора. Хоть они были братьями-близнецами, но я отличал их по голосу и манерам. — Я думал, что ты хотя бы обрадуешься возвращению Марка, — заканчивая за старшим братом, проговорил Эван. После слов брата последовал звонкий стук, как я понял — отец что-то зло поставил на свой письменный стол. Когда что-то идёт не так, как он хотел, он всегда бушевал и бил стаканы об свой стол из красного дерева, не боясь его поцарапать. Я эти сцены гнева видел очень часто и уже давно сбился со счета, ведь именно в этом кабинете на меня кричал отец, когда узнавал о моих прогулках с омегами и девицами из борделя. — Обрадуюсь? — смехотворно спросил отец. — Если бы Габриэль вышел за этого демона, то мы бы стали второй семьёй в государстве. Но всё пошло псу под хвост, когда этот гадёныш решил залезть в трусы брата Дариуса. Я испуганно встрепенулся от его крика, словно между нами нет этой закрытой двери. И из-за чего у меня дернулся пульс, и биение сердца стало отдаваться в ушах. — Марк это сделал не со зла! — возразил голос Виктора. — Всё и так знали, что Демиан ещё тот распутник. Мы это обсуждали. — Распутник или нет — не важно. Важно то, что этот засранец потом поплатился не судом. Он стал подстилкой этого демона, и мне стоило стольких трудов, чтобы этот слух не разлетелся по всему городу, особенно, чтобы он не приласкал уши здешних сопляков с Золотого квартала. В этот момент я не сдержался и вспыльчиво открыл эту дверь, не желая стоять в стороне, пока меня обливает грязью родной отец. — Доброе утро! — прикрикнув в своей манере, поздоровался я со всеми присутствующими, которые резко обернулись на меня. К моему удивлению, в кабинете отца был ещё четвёртый — бета-помощник, который молчаливо стоял в сторонке. И не трудно было догадаться, что только здесь присутствующие знали о том, что я был «подстилкой». Было бы трудно скрывать желваки на лице, но я и не старался скрыть свой нахлынувший гнев. И, посмотрев на отца, заметил, что он тоже не скрывал. — Вышли все, — приказал суровым тоном отец, все ещё упирая руки в поверхность письменного стола, на котором, как и раньше, громоздился беспорядок. Братья и секретарь тихо освободили кабинет, оставив нас наедине. Виктор, конечно, упирался, не скрывая недовольных эмоций на своём лице, но всё же закрыл молча за собой дверь, и как только он это сделал, то я почувствовал себя беззащитным ребёнком, который знает, что сейчас точно получит ремня. Но он только буравил меня суровым взглядом исподлобья, добавляя этим мурашек мне за шиворот. — Так ты не рад меня видеть? — столь простые слова, я проговорил столь скупо и зло, что отец перенял у меня эту манеру, ответив: — И не видел бы вовсе. По рукам прошёл ток, и я подошёл к спинке кресла, на котором до этого сидел Эван, и вцепился в неё одной рукой, чтоб как-то её занять. — Вот как, — недовольно хмыкнул. — Я прекрасно понимаю — я виноват перед семьей, а особенно перед тобой. Из-за меня Габриэль не вышел за Дариуса и не обогатил твой кошелёк, как ты и хотел. — К черту кошелёк! — прорычал отец. — Ты думаешь, что я горбачусь ради себя? Я всё делаю ради семьи, но никто не ценит этого! Один пытался сбежать с конюхом, который не даст ему ничего пущего, как жизни в окружении коней и навозных куч. Второй рушит все планы, загибая семью в эту же навозную кучу! А я с третьим и четвёртым разгребаю это дерьмо уже как год! — прикрикнул в конце отец, сильнейшим ударом кулака зарядив по крышке стола, словно поставив видимую точку в конце своей тирады. В этот момент я молча смотрел на ковёр в кабинете, но уж точно не любуясь его красотой. Я был зол, не только на отца, но в первую очередь на себя самого. Он говорил правду, и мне хватало сил только оправдываться: — По дороге сюда я прекрасно знал и мирился с мыслью, что меня не примут, как и мирился с надеждой об обратном. Но лишь в своё оправдание, хочу сказать, что я совершил ошибку не во зло семье. Когда я закончил говорить, отец поменялся в лице и не так зло смотрел на меня, как раньше, хотя и хотел сохранить это гневное выражение лица. Через минуту в его взгляде промелькнуло снисхождение и злое лукавство. — Тебя хоть чумного в эту семью примут, — выплюнул отец, обходя письменный стол. — Думаешь, если мы с трудом терпели твои спотыкания об кровати омег, то не стерпим одно падение на альфье ложе? Мне противна даже эта мысль, но ты мой сын...