У нас два обличия

— Себастьян нежно коснулся беломраморной кожи омеги, и томно вдохнул на его ушко, нежно произнеся «Я люблю тебя», сладко и верно при этом смакуя каждое слово своего признания, — наигранно зачитывал Эван, положив руку на сердце, якобы с романтической чувственностью, но вскоре он несдержанно прыснул в кулак, засмеявшись. — Боже, что за сопливая ересь? Я засмеялся, наблюдая за тем, как Габриэль пытается выдернуть свой роман из рук старшего брата. Виктор тоже был с нами в семейной библиотеке, сидя на стуле, напротив читательского стола. Он записывал документацию, порученную ему отцом, но его сдержанное и сосредоточенное лицо рухнуло, и он улыбнулся, наблюдая за Эваном и Габриэлем. — Отдай, ирод! — рычал омега, пытаясь вырвать роман из рук Эвана. — Помнёшь, зараза долговязая! На хохот Эвана и на их с Габриэлем возню нервно оборачивалась прислуга, вытирающая пыль в читательском зале и кидая странные нечитаемые взгляды, которые могут описать только их поднятые в испуге брови. Наверное, боятся, что эта парочка, в шутливом бою за книжку, может сбить с ног белокаменную статую грифона, которая угрожающе господствовала возле широких и забитых книжных полок, словно их охраняя. Этот выточенный из мрамора подарок был вручён двоюродным дядей нашему отцу, и он, как никто другой, постоянно ухаживал и следил за ней, как за главной жемчужиной этого зала. Как-никак, отец любил читать и сидеть в нашей библиотеке один, и только этот грифон составлял ему компанию. Но даже несмотря на угрожающе строгий взор грифона, предостерегающий, что нарушать тишину в читательском зале запрещено, нашу маленькую компанию это не заставляло затихнуть. Давно в нашем доме не слышались искренние смехи, голосящие по всем его просторам, когда все отпрыски нашей семьи собираются в одном месте. Но пришлось мне встать стеной между своими неугомонными братьями, прекращая их глупые, хоть и забавные игры. Я бы и дальше наблюдал, но пришлось подорваться со согретого места зрителя, так как те чуть не зацепили огромную вазу со свежими цветами. — Да отдай ты ему! — Я вырвал из рук Эвана книжечку и вернул её Габриэлю. — Не наигрались ещё, пока всё тут с ног не сбили? Когда я вернул книгу Габриэлю, тот по-родному прижал её к груди и победно показал язык своему обидчику. Вернулся и сел на ту софу, на которой до этого почивал, пока Эван не вырвал его роман. Даже на мой взгляд, эта книжка сплетена из розовых соплей и достойна места в урне, но омеги и женщины, почему-то, зачитывают её до дыр. Такая литература учит их распускать нюни, быть слабыми и невзрачно хрупкими, ждать принца, который и не придёт спустя годы. Вот теперь и Габриэль, позабыв о минувшей ссоре, уже углубился в прочтение, и только содрогающиеся его губы в немом чтение, показывали, что он полностью утонул в этом слащавом бреде. Но я не торопился выхватывать книгу и высмеивать его литературные предпочтения, как сделал это Эван. Я только про себя грустно улыбнулся, наблюдая за умиротворенным Габриэлем, поджавшим ноги под себя, сидя на софе. Он быстро успокоился после ссоры с братом, так же как и быстро перегорел после того, как я ему поведал о поступке Ричарда… После нашего укромного ночного разговора со старшим отцом, я вскоре пересказал его Габриэлю, в том числе и раскрыв всю подноготную с Ричардом и его воровством. Упрямый младший брат до самого конца не хотел верить в сказанное. Но спустя неделю он остыл, однако только попросил меня проверить, правдивы ли слова отца. Это было трудно и довольно безрезультатно, если бы не двоюродный брат Марты. В её салоне я обзавёлся многими полезными связями, но больше всех был полезен в этой услуге именно Гаргон. Когда мы только встретились в салоне его сестры, я думал, что это неслыханная удача. И был прав. Я даже привёл с собой Габриэля, чтобы он услышал лично от Гаргона правду, который эту самую правду, к нашему удивлению, преподнёс в виде документации. Неожиданно для Габриэля, не знающего, что в тюрьмах идёт перепись заключённых, ему поднесли сплетённые стопки бумаг с печатью и подписью суда, заключая, что суд над Ричардом был всё же состязательным, и тот не смог доказать свою невиновность, так как факты его воровства были очевидны. Ричард просто безоговорочно признал свою вину, и слухи о «несостязательном суде» разлетелись быстрее, нежели судья успел стукнуть молотком об деревянную подставку. В его мотивы входили только нажива, которая и заточила его на год в тюрьму. Хотя, по словам Гаргона, к осуждённым после войны в тюрьме ещё относились по-божески: кормили два раза в день, а за послушание на исправительных работах ещё успевали поощрять. Всё потому, что население людей сократилось за последними историческими событиями, и лишать, истязать, мучить человека теперь никто не вправе даже по решению суда, тем более лишать жизни. Заключённые откупают свои грехи своим трудом, а тот, кто совершил более непростительные деяния, будет трудиться в каменоломне до конца своего века. Так что Ричард ещё легко отделался от твёрдой руки отца и нелицеприятного правосудия. Однако время уходит, за ним и утекают пережитые события. С грустью для Габриэля и для меня, нам стоило признать, что Ричард всего-то потешался над ним, желая ухватить побольше куш. Все его признания в любви были ложью, и я тогда увидел всё же капли дождя, а не его слёзы, ощущая расставание с Габриэлем, как казалось мне тогда. Живя в нищете, у него слюни текли при виде одной лишь золотой монетки. Я бы мог его понять, не будь он лжецом, вскружившим голову моему брату. И только к своему стыду, спустя время, Габриэль сдался, признавая, что при их с ним воркованиях, между разговорами о любви, Ричард делал непрозрачные намеки и вопросы насчёт нашего семейного благосостояния, между делом ещё пальчики тёр в жесте, имея в виду именно финансовое положение. А Габриэль, вскруживший сам себе голову о незаконной и запретной любви, рассказывал и жаловался, усластив его жадные уши. Сейчас любовь и надежда в глазах Габриэля, спустя месяцы, сменились на сожаление о потраченных впустую чувствах и времени. Мы не стремились отомстить Ричарду — всё, что случилось и так повлияло на него неблагоприятно. Правильно всё сделал отец: по закону и не перегибая палку, выставил против него обвинения, предоставив главные доказательства его вины. Хоть отец шёл на поводу своих эмоций, и если бы не раскрывшихся обстоятельства с Габриэлем, мой отец, наверное, так бы это дело не возбудил, закрыв глаза на проделку. А так, хотя бы становятся ясны мотивы Ричарда — всего-то деньги, всего-то нажива и благополучие, состроенное чужими руками и возводившееся десятками лет. Казалось, что сердце Габриэля уже разбито, но, благодаря нашей братской заботе, он быстро восстановился, хоть Эван не унимался отвлечь его своими глупыми выходками, как незадолго с книгой. Эвана, кажется, любовные разочарования не касались, что он был уж сильно самодоволен в последнее время. Мы с ним продолжали ходить в салон. Только там он мог не бояться осуждения его любовных встреч с Артуром, а я в то время просто искал весёлой компании, как в прежние времена до заключения. Воспользовавшись этими моментами, я познакомился поближе с Мартой без желания затащить её в постель. В один вечер мы с ней пригубили вина, разговорились по душам, и тогда-то она и поведала о своей жизни с покойным Вином Палином. К моему удивлению, она оказалась мягкой и доброй женщиной, натерпевшейся страданий в своей жизни, особенно до того момента, как она овдовела. Её муж был не так хорош, как ходили о нём слухи. Изменял жене и имел гнусность поднять на неё руку. И после неудачной поездки на охоту, когда лошадь скинула его с седла, Марта не долго горевала, а, кажется, что и не печалилась вовсе. Для неё этот брак был супружеским бременем, в котором она так и не смогла обзавестись детьми, и казалось ей, что это и к лучшему. Освободившись от тирании мужа, она решилась создать в своём поместье клуб для всех, кто не согласен с догмами и правилами мира, в котором они живут, создав один укромный уголок; возведя остров, где глупые правила континента прекращают действовать, и где аборигены могут творить всё, что им вздумается. Естественно, наши с братом прогулки были скрыты от глаз и слуха отца. Но даже сейчас, когда наши родители уехали погостить к дальним родственникам, поручив на нас дом, Эван не торопился унимать свой «аборигенский» настрой. — Ох, Себастьян, Себастьян! — томно протягивая, говорил Эван, словно передразнивая роман Габриэля и его самого. Он держал в руке другую книгу, схваченную с полки, и со скучным взглядом её листал, вальяжно оперевшись боком об книжный стеллаж. Габриэль на язвительные издевательства нашего с ним брата только нервно дёрнулся, якобы принимая удобную позу, стараясь игнорировать этого глупца. Убедившись, что прислуги нет и мы остались скромным квартетом в уединении стен читательского зала, я только дьявольски ухмыльнулся, решив так же глупо пошутить. — Ах, Артур! — повторяя наигранную манеру Эвана, произнёс я. Эван моей шутке был не рад, насупив брови до широкой галочки, вонзив остро в меня свои темно-серые глаза, так близко похожие на мои. Виктор, тем временем, от моей ответной колкости только, не сдержавшись, глухо захохотал себе под нос. Лишь мы втроём знали жестокость моей колкости, а Габриэлю, не понимающему, о каком Артуре идёт речь, оставалось только недоуменно хлопать своими аметистовыми глазами, изредка отрывая их от страниц романа. — Мне вот интересно. — Отложил перо и документы Виктор. — При ваших с ним «дуэлях», кто чаще падает ниц? — Ха-ха! — засмеялся я в голос, не утаивая от остальных братьев. — Наверное тот, у кого короче рапира. Виктор, словно повторяя мой смех, загоготал гусём, пока Эван краснел до алого помидора, то ли от чувства смущения или злости. — Заткнитесь! — рыкнул Эван, стараясь угомонить наш с Виктором смех. — О чём вы? — поинтересовался Габриэль. Он ничего не понимал, но улыбался, наблюдая, как мы издеваемся над Эваном. Никто из нас Габриэлю не ответил. Мы продолжали смеяться, а Эван продолжал зло и смущенно краснеть, сердито отвернувшись от нас, как от дураков. Я, да и Виктор тоже, понимали жестокость наших с ним шуток над родным братом. Однако и тот был хорош: без весомого повода по-детски насмехаясь над Габриэлем и его вкусами. Я не хотел быть жандармом правосудия, поэтому быстро заткнулся, перестав доставать брата и вернулся к своей книге «История веков». В ней описывались времена до начала Столетней войны и слегка после, включая моменты до самого её конца, когда Асура сверг демон, имя которого я не могу произнести даже в собственных мыслях. Слишком больно звучало его имя, что за ухом невольно метки чесались от табора пробегающих мурашек, стоило только о нём задуматься. Я так яро старался не вспоминать и не произносить в голове его имя, так как в последнее время, вспоминая облик демона, я чувствую себя странно. Две метки, поставленные им, уже который день зудели, словно ужаленные, а по ночам, вместо странных снов, постоянно слышалось моё имя. Оно звучало так знакомо и одновременно с этим так чуждо и слабым голосом, словно молящим о помощи. Это было хуже кошмаров. Я просыпался в холодном поту, стоило только призрачному голосу произнести моё имя. А сны не снились, ничего не снилось. Пустота и только редкие мольбы, зовущие меня по имени. Кошмаров не было, потому что я крепко обнимал подушку — единственны глупый, но в то же время эффективный способ, помогающий не проявлять мой дар сновидца. Когда я ложусь в кровать в обнимку с подушкой, я самообманчиво думаю, что засыпаю не один. Это останавливает ночные ужасы, но, почему-то, это не препятствует молящему голосу. — В «дуэлях» я веду, — тихо произнёс Эван, ещё вспоминая про себя наши колкости, позволив мне оторваться от собственных пугающих мыслей. Виктор иронично вздохнул, слушая недовольство своего брата-близнеца. Эван что-то ещё продолжал недовольно бубнить себе под нос, но его одинокий монолог с самим собой прервал шум, доносящийся из открытых ставней. Мы услышали возню возле поместья, и цокот копыт, отбивающийся от нашей брусчатки. Гостей мы не ждали, поэтому переглядывались между собой, ища того, кто мог отправить приглашение в отсутствии родительского призора. Заметив, что все из братьев пожимали плечами, Виктор подорвался из-за стола и подошел к окну, отдёрнул жаккардовые шторы и с серьезным прищуром глаз высматривал незваного гостя. Я отправился чётко за ним и, смотря через плечо брата, увидел тёмное темя Теу. Он со скромной делегацией остановился у нашего крыльца, проехав через раскрытые ворота. Теу вышел из дилижанса, и через стекло окна я увидел на его левом плече тёмно-синюю повязку. — Кто это? — спросил Виктор, но я не ответил, так как уже бежал встречать его. Спустя мгновения я уже бежал по первому этажу, минуя лестницу, и уже вырвался на дневной свет нашего двора. Встретившись с бетой взглядами, я не заметил в его глазах болезненной слабости, и к счастью я заключил, что он в порядке. Данная повязка была не медицинской, она просто удерживала что-то, освобождая руки Теу, подобно нагрудной сумке. — Ну здравствуй! — торжественно произнёс он, делая шаг ко мне, раскинув в широком жесте руки для объятий. — Прости, что без приглашения. Я не стал сопротивляться, а напротив, побежал к нему навстречу, заключив в объятиях. Но стоило мне крепко его обнять, так я почувствовал, как в грудь уперлось что-то тупое и гладкое, что удерживала повязка Теу. — Что это? — растерянно спросил я, посмотрев на повязку беты. В ответ он довольно и гордо улыбнулся. — Это Имир.

***

Мы с Теу не виделись с того самого времени, как я покинул дворец. К своему стыду, признаю, что тогда я сбежал, воспользовавшись слабостью демона, и даже не попрощался тогда с Теу и с остальными. Своё слово прощания и извинения я доверил Клементу. Вот только не знаю, смог он мои слова передать, так как после раскрывшейся тайны, я уже не знаю, могу ли доверять ему как прежде. Если раньше центром внимания в нашем поместье была возня Эвана и Габриэля, то сейчас им стал Теу. Спустя полгода после нашей последней встречи, он не изменился, а с другой стороны вообще не представляет собой того Теу, которого я впервые встретил. Сейчас он был с распущенной косой, и его иссиня-чёрные волосы разливались волнистыми локонами по плечам, прикрытым тканью кремово-белой рубашки. В который раз подмечаю для себя, что ему безумно идут светлые оттенки, выделяющие его красивую смуглую кожу. Но больше всего на светлой рубахе выделяется синяя повязка на плече, удерживающая шар из вулканического стекла с редким сапфировым отливом. Вопреки общему оттенку между сферой и повязкой, обсидиановый шар издавал чистый хрустальный свет сапфирового-синего, цепляя глаз. Удивительно, что Теу загорелся желанием завести ребёнка, хотя за ним раньше я таких порывов не замечал. Но не только я сейчас был преисполнен удивлением, но и мои братья тоже были переполнены различными чувствами, смотря в упор на сферу Теу, в которой томится его плод. Они изумлёнными глазами смотрели на шар, выставляя на своих лицах чувство любопытства. Я-то имел какие-то знания насчёт волшебной сферы, о которой мне говорила Агна, но раскатывать об этом поручил Теу. Однако сейчас я видел её вживую, а не иллюстрацию со страниц различных книг, и интерес на моем лице тоже проскальзывал, желая изучить этот магический артефакт. — Так там ребёнок, получается? — произнёс Габриэль. Он любопытным взглядом наблюдал за Теу, иногда отрываясь и успевая стрельнуть глазами на загадочную сферу, даже тогда, когда отпивал чай из миниатюрной кружечки из папиного сервиза, что казалось мне забавным. Мы все сидели в гостевом зале, где принимали слушания и пищу. Его за мгновения подготовила трудящаяся прислуга, которая роем бегала взад и вперёд. Всё прошло бы мирно и спокойно, без лишнего лоска, если бы не наставление самого старшего отпрыска семьи Дорасес — Виктора. Старший брат воспитан по лучшим традициям нашей семьи, стремясь со всем сущим гостеприимством встреть гостя. Но и любопытства в его глазах хватало, и не только к волшебной сфере. Он не мог понять, почему я с такой дружеской любовью и добродушием встретил родного брата демона, которого всей душой ненавижу. Поэтому, в редкие моменты, отрываясь взглядом от волшебной сферы, он устремлял свои любопытные глаза на меня. — Да, — мягко ответил Теу, что Габриэль чуть ли не растаял от звучавшего бархатного и нежного голоса беты. — Эта волшебная сфера позволяет некоторым демонам вынести ребёнка, если те таким природным даром не обладают. К радости или к сожалению, я на свет появился бетой, и сейчас мне досталось долгожданное бремя нести своё чадо в этот мир. От красивых речей Теу мои братья понимающе улыбались, словно синхронно. Особенно младший Габриэль, начитавшись своих любовных романтических баллад, с мягкостью во взгляде выслушивал каждое красивое словцо Теу. Даже в немом взгляде Виктора я читал, что он наконец-то понял мою дружескую любовь к этому демону. Я никогда не имел чуткости к демонскому народу, но нашёл в одном из их сынов своего друга, и Виктор это замечал в моём отношении к Теу. — А как это происходит? — всё продолжал любопытствовать Габриэль, спрашивая за всех троих. Теу улыбнулся, заметно порозовев в щеках. На лице его читалось желание утаить некоторые элементы всего того действа, что связано с волшебной сферой. Думается мне, что некоторые действа весьма интимны. — Сначала маг-кузнец должен выплавить небольшой шар из вулканического стекла и пепла, — произнёс Теу, притягивая к себе внимание. — Потом, внутрь него закладывается кровь пары, желающая завести ребёнка. И когда маг остужает раскалённую сферу, внутри неё уже зарождается жизнь, которую нужно постоянно поддерживать родительским тёплом и любовью. — И это тяжко? — неожиданно прозвучал голос Виктора. — Не думаю, что столь же тяжко, чем естественная беременность, — пошутил в ответ Теу. — Но есть и схожести. Один из родителей должен постоянно держать её рядом, грея своим теплом. Сначала шар был достаточно мал, когда мне дали его в руки — диаметром не больше монеты, но в течение времени, сфера росла до нынешнего состояния. Месяц спустя Авит почувствовал в нём сердцебиение. Нашей радости не было предела, так как иногда случается, что сфера отвергает плод, и сердце его не начинает биться. Когда он произнёс имя Авита, я непроизвольно сжал челюсти. Даже спустя время я не мог сочетать их имена вместе. Авит и Теу. Казалось, что брак их был ненавистен Теу, а теперь он произносит имя своего мужа с улыбкой, с нежностью и… любовью. Я отказывался верить. Словно его заколдовали любовным зельем, и он позабыл все упреки и нежелания выходить замуж, которые Теу изливал в личных беседах со мной, включая и ту прошлую затею сбежать от всего этого вместе со мной. Но и тут-то нашёл, в чем я могу упрекнуть себя. — Прости, — тихо произнёс я, адресуя это Теу. Мои слова шли в невпопад к прошлой душевной речи, тем самым выбивая его из колеи. Я произнёс извинения тихо, стесняясь присутствующих за общим столом братьев. Они не знают, почему я с таким стыдливым чувством прошу прощения у родного брата моего врага — у Теу, с которым мы сидели близко за трапезным столом, деля за ним не только еду, но и эту неловко повисшую тишину. Только Габриэль понимающе опустил глаза в гладь стола, сжимая в руках чашку с чаем. Лишь ему я ведал о случившемся во дворце, не боясь встретить в его глазах осуждения или неловкого молчания, которое боялся увидеть в общении с другими. — За что? — непонимающе спросил Теу. — За то, что ушёл, не сказав и слова. Я сжимал челюсти, и моя рука, лежащая на поверхности стола, сжалась в кулак, но её успокаивающе накрыла тёплая ладонь Теу. Это не скрылось от глаз моих братьев, особенно от строгих близнецов, непонимающих смысла нашего разговора. — В этом нет твоей вины. — Улыбки не было в этот раз на лице Теу, а только понимание в его взгляде, обращённом ко мне. — Ты был пленён и желал вернуться поскорее домой. Я бы поступил так же. Бета опустил мой кулак, спрятав свою руку под столом, словно стесняясь своей проявленной чуткости ко мне перед троицей любопытных пар глаз, что следят за нами, как за актёрами театра. Это заставило меня улыбнуться, и слова Теу помогли мне расслабиться и не чувствовать вину перед ним, коей я корил себя. — Удивительно, что ты смог обзавестись друзьями в стенах своего заключения, — впервые за этим столом, после приветствия с Теу, подал голос Эван. — Ты променял их всех, когда вернулся домой. — Это были не друзья. — не теряя времени, ответил я брату. — Они были друзьями только тогда, когда ходили со мной на попойки, ожидая щедрости, что я угощу их имбирным элем. Только спустя время я понял, что истинная дружба неподкупна деньгами, так же как и истинная любовь. От моих последних слов Габриэль грустно понурил взгляд. Я задел его за ещё не затянувшуюся рану. Но то и к лучшему. Боль делает нас сильнее, когда мы стараемся превозмочь её, взращивая в наших телах и душах выдержку и непоколебимую волю. Только наигранные страдальцы любят жалостливо выставлять свои страдания на публику, а Габриэль не такой. Я хочу, чтобы он был сильнее всего этого и научился перешагивать через паршивых попутчиков. Неожиданно в косяк раскрытой двустворчатой двери постучали, желая обратить на себя внимания. Все разом за столом прекратили разговоры и посмотрели на место издаваемого шума, где стоял один из наших слуг. — Извините, — кивнул служащий бета, встречающий в нашем поместье визитёров. — К господину Габриэлю сегодня пожаловал гость. — Но я никого не приглашал, — тут же ответил Габриэль. — Гость назвался Гаргоном Раксом, — поведал служащий. За его спиной пряталась служанка, встретившая гостя лично и решившая передать эту весть через него. — Накройте ему на стол, — живо приказал Эван, прекрасно зная, кого к нам ветром занесло. Виктор терпеливо молчал, наблюдая за самовольством Эвана, ведь право руководствоваться в доме, как старшему из близнецов, отец дал ему. Не секрет что и сам Виктор знал о нашем госте. Он знал всех важных людей в столице, и, после случившегося с Ричардом, мы не стали с Габриэлем это утаивать от них, как сделал отец. Близнецов, как и меня, волновал его неожиданный приход, а Габриэль, кажется, с нетерпением ждал, когда его высокая фигура появится в стенах этого зала. Наверное, омега боялся, что вместе с собой Гаргон занесёт в наши стены и новые вести о Ричарде. — Это важная персона? — спросил Теу, завидев наши вмиг посерьезневшие лица. — Мне стоит уйти? — Нет! — несдержанно поднял я тон, боясь, что Теу встанет из-за стола, и придержал его за руку. — Он наш друг. Я познакомлю тебя с ним. Теу всё равно привстал со стула, встречая второго неожиданного гостя нашего поместья, стоило только Гаргону появиться в стенах трапезного зала, сопровождаемого провожающей рукой беты, который весть о его приходе и подал. — Постите меня за столь неожиданный визит, — извинился Гаргон. К моему, да и к удивлению Эвана, Гаргон явился полностью побритый, с уложенными волосами и с полностью застегнутым кафтаном. Совсем несвойственная ему черта, ведь проведя в салоне Марты более месяца, я наблюдал его, как дворянина знатной семьи с варварскими и даже волчьим замашками гордого одиночки, плюющего на лоск костюма и ухоженный манерный внешний вид. Он напоминал мне чем-то отца, только не такого зализанного и зачесанного, но такого же прямого на слова и поступки. Вот только, сбрив бороду под корень, он мне казался не таким уж стариком. Гаргон возрастом походил чуть старше Эвана и Виктора, а платиновые волосы и борода старили его на десяток лет. — Мы уже привыкли за сегодня к неожиданным гостям, — бросил остроту Эван, стрельнув глазами на Теу. — Какими судьбами? Гаргон спешно познакомился с Теу, вместо рукопожатия поклонился ему, как брату Короля. В его руках терялась шкатулка, которую мы не сразу заметили, наблюдая за его неожиданным перевоплощением. — Решил сделать маленький подарок, — произнёс Гаргон с улыбкой, завидев любопытные взгляды моих братьев. — Как раз к вашему столу. Гаргон прошёл к Габриэлю, сев с ним рядом, игнорируя то место, которое уже сервировала прислуга для него. Он поставил шкатулку рядом с Габриэлем, непрозрачно намекая, что этот презент обещан именно ему. И тут я понял мотивы этого гада. — Что это? — спросил Габриэль. Гаргон сразу же на вопрос ответил молчаливой демонстрацией открытой шкатулкой. В ней лежало что-то приятно пахнущее. Я не смотрел на её содержимое, так как наблюдал за наглой мордой Гаргона. Ясно для чего он подстригся, нарядился в несвойственный его манере кафтан и для чего принёс эту сладко пахнущую шкатулку. Да. Не успел Габриэль успокоиться после расставания с одним гадом, так на встречу выполз другой. — Это сладость тропических земель. — Гаргон улыбался, как отполированный пятак, блестя глазами. — Называется шоколад. Пробуйте. Он предложил одну из конфет, и Габриэль послушно взял её из шкатулки. Наблюдая за ними, Эван несдержанно закатил глаза к потолку, а Виктор старательно не обращал внимание на откровенное подлизывание Гаргона к нашему младшему брату, продолжая тихие разговоры с Теу о политике и демонских традициях. Вот только я и Эван испепеляли незваного альфу глазами. Да, он нам вежливо помог с тем неприятным делом, но это не повод подбивать клинья к нашему брату. — М-м, — удивлённо протянул Габриэль, до этого осторожно откусив край конфеты. — Необычно! — Да, только будьте осторожны, — остерегающе произнёс Гаргон. — Это ассорти. Там может быть одна с острым перцем. Я их больше всего люблю. — Тогда я оставлю её вам, — хохотнул Габриэль. Как только Гаргон, довольный собой, решился взять ту самую конфету, так я, по-детски, нагибаясь над столом, выхватил из его рук этот самый шоколад. Не откусывая, сразу кинул в рот, на одобрительную ухмылку Эвана. Да, моё мальчишество выглядело глупо, но я с таким показным удовольствием начал жевать конфету, показывая своё возмущение и кидая вызов Гаргону. Я не любил слишком сладкое, но эта конфета как-то странно начала обжигать мои губы и язык. Кашлянув, спровоцировав самодовольную ухмылку Гаргона, я отпил чая, чтобы остудить остроту во рту. — М-м-м, — подобно Габриэлю, протянул я, смочив горло несладким чаем. — Какое извращение, сочетать сладкое с острым. Странные у вас предпочтения. Эван засмеялся, привлекая внимания сердитого Гаргона. По-видимому, моя глупость подпортило его самодовольное выражение на лице, превратив его в насупленную и недовольную гримасу. Габриэль вообще не понимал к чему эти детские игры, и, кажется, не замечал на себе масляного взгляда этого гада. Удивительно, но к Ричарду я так своего брата не ревновал, как и Эвана к Артуру или Теу к Авиту. Когда же я успел стать таким собственником? Или меня вообще раздражают такие нежные чувства, прописанные как в романе Габриэля? — Маркус, — вполголоса окликнул меня Теу, отвлекая от сердитых мыслей. — Мы можем поговорить наедине? Он спрашивал шёпотом, боясь обидеть моих братьев, словно общение с ними ему наскучило. Но я был рад его неожиданному желанию уединиться, чего не скрыл от остальных. Уже в который раз я замечал, как он нехотя отпивает чай, словно тревожась о чём-то. — Конечно! — Я тут же подорвался из-за стола. Плохое влияние салона Марты говорило о себе. — Не против пройтись по саду? — Вы нас простите, — сразу стал приклоняться Теу перед трапезным столом, удивившись моей прямоте и открытой решительности. — Не переживайте, — одобрительно кивнул Виктор. — Нас беседой о шоколаде и о своих извращенских вкусах займёт господин Гаргон. Виктор стрельнул якобы любопытными и интересующимися глазами в упор на Гаргона, желая скинуть его внимание с Габриэля. Кто-кто, а Виктор ревновал своего любимого младшего брата куда круче, чем я. И, уже уходя с гостиной столовой, я заметил разочарованно сморщенное лицо Гаргона, явно ожидающее не такого исхода. Он-то нас с Теу проводил завидующим взглядом, когда мы миновали двери трапезного зала, выходя на тёплый воздух. Благодаря мягкой зиме и разносезонным растениям, сад цвёл круглый год. Минуя двери веранды и провожая Теу на задний двор, я почувствовал запах папиных хризантем. Конечно, этот садик не шёл в никакое сравнение с дворцовым цветником и возведёнными садами, даже в самый сок — в разгар весны, однако взгляду Теу он приглянулся, видя загоревшееся в его желтых глазах внимание к каждой мелочи. — Красиво, — оценил он, подходя к каменной беседке. Бета подошёл именно к тому месту, где и стоял я той давней и бессонной ночью после разговора с отцом. — Да, — без скромности согласился я с ним. Уже начинало вечереть, на что намекало розовеющее небо, говоря об быстро утекающем времени. — Мы давно не виделись с того момента. Теу промолчал, улыбнувшись вместо ответа. Любой его шаг или действо всегда сопровождалось вниманием или нежным удерживанием сферы в повязке, которую он по-родительски называл Имиром. — Так ты ждёшь альфу, омегу или бету? — спросил, смотря на сапфировый шар. — Имир, кажется мне, не женским именем, так что варианта всего три. Теу засмеялся, чуть ли не опрокинув голову назад, как ворона и задумчиво посмотрел в небо. Его белозубая улыбка и желтые глаза светились, пробиваясь через начинающий сумрак вечера, хоть и блеск загорающего заката перебивал этот цвет, сбавляя темные тона наступающей ночи. — Единственное, чего мы не можем предугадать — пол ребёнка сферы. Так что я не могу знать, какое чудо меня ждёт. Буду рад и девочке, склонив имя до Имиры, — с улыбкой сказал Теу. — Но ты ждёшь чуда. Даже не верится, что такое возможно в нашем жестоком мире. — Хочешь проверить? — Теу с вызовом изогнул чёрные брови, кидая взгляд на сферу. Я понимал к чему он клонит и, соглашаясь с этим вызовом, наклонился к его груди, пока бета убирал ткань повязки, открывая полностью сферу. Когда я прислонился ухом к её обсидиановой глади, я не ожидал, что она будет такой тёплой и согревающей. Через толщину вулканического стекла я не слышал ничего, пока сквозь корку сферы не пробился первый глухой и быстро утихший удар маленького сердечка. Казалось, по началу, что мне это послышалось, но незамедлительно последовал второй спокойный удар, повторяющий такт предыдущего. Как только этот повторный звук коснулся моих ушей, я ошеломлённо раскрыл глаза, словно до этого не ожидая услышать этот слабый рокот, доказывающий зародившуюся внутри жизнь. Даже чувствуя слабое биение пульса, раздающиеся по кромке, словно треск по скорлупе вылупляющегося птенца, я всё продолжал в него вслушиваться, провожая каждый удар сердца, словно давая его счету. — Убедился? — с самодовольством в голосе, поинтересовался Теу, смотря на меня сверху вниз. — Это поразительно! — восторженно и тихо заверял я сам себя, не отрываясь ухом от сферы. Только спустя мгновение я додумался, что смущаю Теу и выпрямился в спине. — И как Авит мог вас в одиночку отпустить в такую даль? — Он и не отпускал. — Бета виновато отвёл взгляд. — Во время досуга, он всегда неотрывно следит за Имиром, но сейчас у него совершенно нет времени. Он даже не заметит наше отсутствие. Я недовольно нахмурил брови. Авит избегает своего супруга, меняя время с ним на рабочий труд? Я плохо его знаю, и за всё своё пребывание в дворце я обменялся с ним только парой-тройкой фраз, и, вспоминая их, они были весьма не дружескими. Но точно знаю, что Авит слишком сильно ценит Теу, раз привязал того к себе добровольно любовью, что тот так сильно сейчас переживает за него. — Почему? — нетерпеливо спросил я, кратко вторя своим мыслям. Бета потускнел в лице. Он только волнительно придерживал сферу через ткань повязки, словно притягивая её ближе к своему сердцу. — Об этом я и хотел с тобой поговорить, — с грустью сказал он. — Авит сейчас взял на себя все дела Дариуса, не скидывая с себя и свою работу. От прозвучавшего имени демона я замер, а за ухом предательски зачесались метки, словно от укуса комара, что я резко приложил к ним руку, приглушив зуд своими волосами и холодной ладонью. Почему следует такая реакция? Хотелось из-за этого счесать себе кожу за ухом, не останавливаясь даже до первой крови, лишь бы это чувство поскорее прекратилось. — А где он сам? — спросил, смотря на поникшего бету, из которого приходилось вытягивать каждое предложение. Как бы я сам себя не обманывал, но мне было интересно, что происходит сейчас с Дариусом, и почему из-за одних только воспоминаний о нём так сильно болят метки. Не только шрамы гложут меня, но и этот надоедливый интерес, связанный с ним и с Теу, который с трудом сейчас проговаривал каждое слово. Я не понимаю, в чём причина этих внезапно появившихся побуждений, мыслей и переживаний, так сильно колющих меня в грудь. — Несколько дней назад, — произнёс Теу, — была совершена попытка убийства Дариуса. Я затих даже в мыслях. В голове пустота, а руки как-то испуганно сжали край каменного парапета беседки, в вечерней тени которой мы с Теу и стояли, скрываясь от загоревшихся лучей заката. Но один из этих лучей, умудрился коснуться моих глаз, заставляя прищуриться, словно отрезвляя меня от этой новости. Казалось, что раньше я был бы рад услышать это в любой другой момент, мечтая об этом в своих жестоких мыслях. Но стоило этому случиться наяву, как тело атаковала дрожь, и сердце начало судорожно биться в груди, как будто после долгого бега. — Что? — произнёс я так тихо, что Теу меня и не услышал. — Один из служащих дворца, был шпионом, и несколько лет приближался к Дариусу, поджидая лучшего момента, — говорил Теу быстро, но голос его дрожал, что он сделал маленькую паузу между предложениями. — И когда этот момент настал, он вонзил в него Раскаленное Жало. От одного только упоминания об этом кинжале, я вздрогнул всем телом, словно от студёной воды. Он был мелким по размеру, от чего и идёт его название. Жало напоминал своим лезвием пилу из-за зубчатых краёв, направленных вниз, что делало его вынимание из тела жертвы ещё более болезненным, чем тогда, когда его вонзают в плоть. Он просто разрывает мясо, царапая кости. Но самое жуткое, что «раскалённым» его делает гремучий яд, который был намного хуже самой раны, — им смазывали лезвие кинжала, делая смерть ещё более мучительной и долгой, если не получилось убить с одного удара. Это по праву одно из самых жестоких и безжалостных оружий, которое не оставляет в живых. Этот кинжал я видел только однажды, когда был в военной академии и нёс службу в одном из конных гарнизонов. Я прекрасно знал, на что способно это оружие, и прекрасно понимал, что Дариусу не выжить. Прозвучавшая последняя мысль ещё больше усугубила моё внутреннее состояние и испугала меня. Чего я так боюсь и сожалею? Что предмет моей вечной ненависти тут же испарится, растворившись в пучинах подземного мира Клео, оставив после себя пустой трон и воспоминания? Боюсь, что мне больше не на кого будет злиться, кроме как на себя самого? — Он умрёт… — только и мог выдавить, через онемевшие губы. — Я не знаю, — ответил Теу, посчитав мои жестокие слова за вопрос, и я впервые в жизни услышал, как его голос задрожал. — Он уже как четыре ночи борется с ядом, в бреду постоянно произнося только одно имя… Теу судорожно сглатывал ком в горле, замолчав, а я в своих мыслях заканчивал за ним предложение. Я догадывался, скорее знал, чьё имя он произносит. В груди защемило от этой мысли, и Теу это понимал, одним лишь взглядом посмотрев на меня. — Я прошу не за себя, а за Дариуса и его детей. — произнёс он, посмотрев на меня мокрым взглядом. — Навести его, пожалуйста. Я думаю, что твоё присутствие поможет ему. Я не отвечал, словно погрузившись в воду. Впервые в жизни завидев глаза Теу на мокром месте и услышав от него просьбу, я растерялся. Бета много раз помогал мне, а когда попросил об ответной помощи, то я замолк, и он досадливо опустил взгляд. — Дариус слаб, и я не знаю, сможет ли он перебороть яд или нет, — не дождавшись моего ответа, произнёс Теу, когда первая молчаливая слеза стекла по его щеке. Он не старался заставлять меня, давя на жалость. Теу даже свои слёзы пытался скрыть от моих глаз, отвернувшись. Однако я молчал, потому что боялся говорить что-то, что заставит меня согласиться с ним и вернуться в замок Дариуса. Это казалось капканом, который желает прихлопнуть меня. Несмотря на просьбу друга, я всё продолжал трусливо молчать, прикусывая нервно губы, пока не осмелился разомкнуть их. — Дай время до утра… — осмелился ответить наконец. — Я не хочу возвращаться. Пойми… Теу в ответ только немо кивнул, вытирая рукавом своё лицо. Я трусливо признался в своём страхе, намекая, что вряд ли смогу выполнить его просьбу, однако я хотел встретиться с Агной, поговорить с Клементом и увидеть Иво. Даже до этого момента жутко хотел увидеться с Теу, но не думал, во что это может вылиться. Он не обязывал меня, но я не могу ему отказывать, хоть это противоречит моим желаниям. Мы стояли в саду недолго, пока солнце ещё стояло на кромке горизонта, медленно за неё уходя. Небо стояло красное, только редкие облака разбавляли этот цвет, и, завидев наступающий сумрак, Теу поспешил вернуться домой. — Мне пора уходить. — Пойдём. — Потянул его за руку, отрывая её от холодной балясины беседки. — Я провожу тебя. Когда Теу в конце попрощался со всеми моими братьями, я молчаливо проводил друга до его экипажа, пока с грустью не услышал его слова прощания со мной. Он сел карету и только звук удара лошадиного хлыста кучера как-то разбудил меня. Я ещё долго всматривался в даль уезжающего дилижанса, пока свет на улице не стих и совсем не потемнело. В это время я просто думал, выбирая правильное решение и вместе с тем злился сам на себя, пока этот снежный ком не увеличился в размерах, превращая мою злость в гнев. Вернувшись в свою комнату, я силой хлопнул дверью, с желанием наконец прекратить думать об этом. Но мысли продолжали меня гложить только об одном. Почему я только сейчас неожиданно проникся чувством вины, словно это я вонзил Жало в грудь Дариуса? Раньше я только и мечтал ему отомстить, я желал втоптал его в грязь, искал методы стереть его с белого света, как надоедливое пятно. Вот только сейчас понял, что мешало мне это сделать раньше и что останавливает сейчас: подлец окружил себя хорошими сыновьями земли, которые любят его и верны ему так, что эта утрата для них будет больнее колкой и смертельной раны, которую он сейчас испытывает на себе, и им-то я зла не желаю и боли придать не могу. Я искренне не могу понять, чем демон заслужил такое близкое окружение, чем подкупил их, принимая их верность, заботу, доброту и переживания о себе. Дано ли ему всё это за те мучения, которые он перенёс? За то, что его отец, не желая видеть врагов своих в лице своих сыновей, относил их умирать в лес, среди которых был и он. Как он выжил? Как пережил это? Как сейчас страдает, испытывая яд и рану от кинжала? В душе меня разъедала злость, как и чувство желание узнать о нём больше. Чем больше я его от себя отталкиваю, тем сильнее хочу понять его…