У нас два обличия

Мне кажется, что это самый страшный кошмар, который я когда-либо видел, погружаясь в эмпирию собственной жизни. В этом сне не было чудовищ, немыслимых странных существ, будоражащих кровь в жилах, описывая ночные кошмары многих других людей, когда речь заходит на эту тему. Я давно понял, что настоящими монстрами являются только сыновья земли: демоны, орки, эльфы, люди, да все те, кто транслирует и выплёскивает свои пороки в окружающий мир; это те существа, живущие в нашей реальности, подвергающие боли наяву, а не в дремлющем мире сновидений. Но для меня, к несчастью, главным моим кошмаром стал так называемый Сильный дух или дар сновидца, превращающий мой сон сущий в младшего брата смерти, так как в эту самую смерть я окунаюсь, засыпая хоть и не каждую ночь подряд. Сначала видел темноту, и только звуки стрекочущих цикад пробивались сквозь открытое окно моей спальни, заседая и отбиваясь эхом в мыслях. Перед сном я думал только о словах Теу, о его просьбе, размышляя о будущем. Вскоре это будущее навестило меня в своих снах, и было оно до дрожи пугающим. Погружаясь в эфирное состояние дремоты, я переставал слышать стрекот цикад, и через тяжелое состояние глубокого сна уже начинали прорезаться первые картинки в моей голове. Они сначала были неустойчивыми, размытыми, старающимися вырваться и утечь из поля моего зрения, преобладая чёрными и тёплыми цветами, извивающиеся в непонятные кляксы, подобно чашке Петри, чьё содержимое пляшет, превращаясь в немыслимые разводы, после одной лишь капли, упавшей с пипетки. Но потом, эти разводы останавливались на одном месте, выстраивая четкие прямые линии балок и обрушенных стен, и только тёмный дым продолжал плясать от рваного ветра в пропахшем жженой кровью воздухе, словно повторяя танцы тех разводов, что вначале стояли перед глазами. Но теперь глаза хотелось закрыть, лишь бы не видеть этот ужас. Кошмар, будоражащий сознание, — это видеть свой дом, погребенный в собственных руинах. Ужасно видеть дым, пылающий и окутывающий со всех сторон людской город — нашу столицу, которая теперь не обладала тем величием наяву, а ныне превратившись во испепелённые руины. На их просторах некоторые трупы горожан были усеяны обломками, а некоторые тела лежали на открытых участках, позволяя полностью видеть их обезображенное состояние. Одночасье виделось, что эта сокрушительная сила обрушилась внезапно, и саранчой распространилась с молниеносной скоростью. Разрушительное ядро этого яростного зверства зародилось на месте дворца Дариуса, и чётче всего я видел причину всего этого хауса — это его смерть, главной виной которой стал не ядовитый кинжал. Демон был ослабшим после многочисленных битв и сокрушённый группой орков, окруживших его в кулак. Один из вторженцев вонзил меч в грудь демона, удерживаемого остальными орками в тугих силках, пока тело Дариуса, сопротивляясь, не повисло на их пудовых кулаках и безжизненно не брошено на землю, рядом с остывшим телом Авита. Мне было больно видеть всё это, ощущать эту боль, которая проходит сквозь меня. Больнее было видеть их умерщвленные тела, лежащие на посыпанной пеплом земле, когда-то прекрасного дворца — бывшего моей тюрьмой, — а ныне тронутый разрухой и войной; в глаза въедалась чёрно-алая кровь, чей запах, кажется, давил колко на нюх, щипая глаза, и природный запах Дариуса — вяжущий сандаловый, — смешивался с металлическим запахом его собственной крови. На лице бывшего Короля застыла гримаса злости вместо боли, что кажется ушёл он в иной мир совершенно непокорным и гордым. В открытых глазах застыл злой порок, словно он ещё желал вернуться и отомстить… Под эгидой этой войны, орки сокрушили главного демона, не желали останавливаться на достигнутом. Они перебили всех из королевской семьи, кто был во дворце, включая Теу и его ещё не родившегося ребёнка, перед этим гнусно надругавшись и вонзив осколок меча прямо в грудь, убив почти так же, как и старшего брата. Всем сыновьям Дариуса перерезали горло, прекращая полностью царский род, не пощадив невинные детские души. Только Агна оставалась ещё жива. Заплаканная и зарёванная, она рыдала, уткнувшись в один из уголков разгромленной детской комнаты, пока к ней не подошли и не схватили за растрёпанные волосы. От стен отбивался её испуганный визг, который не прекращал раздаваться в моей голове, заставляя зажмуриться. Я не хотел видеть этого, сокрушаясь болью в собственном сне. Я желал поскорее проснуться. Ярость и страх душили меня, но это не помогало мне отрезвиться после сновидения, которое не прекращало транслировать ужасное будущее, и крик Агны всё продолжал давить на мои уши. Силой жмуря глаза, я старался проснуться, пока крик утихал далёким эхом, говоря, что Агну орки уносят от меня всё дальше и дальше… Одеяло словно придавило к кровати, не позволяя пошевелить и пальцем. По спине прошёл холод, обводящий каждый позвонок позвоночного столба, но не позволяющий даже шелохнуться и выпрямить спину. Я чувствовал, как глаза слиплись от слёз. В висках раздавалась пульсация, говорящая о наступившей панике, которая подпитывалась ощущением чего-то прозрачного присутствия рядом со мной. И я не мог ни шелохнуться, ни произнести слова помощи, пока мои глаз кто-то не открыл за меня, приподняв шершавыми пальцами веки, доказывая, что это был точно не призрак. Чужими силами мои открытые глаза видели только смазанный силуэт, который в одночасье вырисовывался в моего обеспокоенного старшего отца. Он по виду моих зрачков знал, что я в сознании, но скован сонным параличом, который переживаю впервые на своей потрёпанной и без того шкуре. Если бы не он, я, наверное, так и остался в этом состоянии, со скованным и обездвиженным телом, которое постепенно начало чувствовать не только тяжесть одеяла, но и свои налитые неподвижным и полным онемением мышцы. — Маркус! Маркус! Черт возьми! Ругательства отца — первое что я услышал, отбиваясь от стенок моего уха. В этот момент моё тело медленно отходило от онемения, чувствуя толпу иголок, вонзающихся мне в мышцы, заставляя кровь придать жар моей коже. Последняя болезненная судорога прошлась по грудной клетке. Я рвано задышал, словно до этого погружался на немыслимую глубину и только сейчас дорвался до желанного воздуха. Нечто похожее я испытывал в каморках некромантов, когда лежал в студёных ваннах. Но тогда я не испытывал такого сильного страха после пробуждения. Мне было страшно, что я так жадно поглощал воздух. Вспоминал все те страшные события, в которые погружался до этого во сне, я снова заплакал, только тихо, не содрогаясь — слёзы молчаливо текли по щекам. Когда отец приподнял меня, одна из слёз стекла и увлажнила мои пересохшие губы, давая почувствовать солёный вкус. — Что с тобой? — продолжал отец, наблюдая за моим состоянием. Голос его я впервые слышал не обыденно строгим и не суровым, а таким со страхом обеспокоенным. Он придерживал меня, давая моему сознанию овладеть своим телом. Я медленно начинал приходить в себя и первое, что мне вернулось — это дар речи и силы, позволяющие самостоятельно держать глаза открытыми. — Отец… — с трудом выдавил, сквозь сухие губы. Поморгав слипшимися ресницами и осмотрев комнату ещё смазанным взглядом, я понял, что здесь нет никого, кроме нас. За окном утро, по-видимому, приближающееся к полудню. Я всегда зашторивал окна даже ночью и поэтому предположил, что опять отец их по-хозяйски распахнул, думая, что я так быстрее проснусь. Завидев, что такого не последовало, он забеспокоился, сгорбившись так надо мной и держа за затылок, вывел меня из тягучего сонного состояния. Я чувствовал себя немощным стариком, указывая на кувшин с водой для утреннего умывания, и отец, без слов и заминки, сразу понял, что меня душит жажда. Он, не отпуская меня с рук, дотянулся до прикроватной тумбы, взял кувшин за ручку и влил его содержимое в мой приоткрытый рот. Я был похож на выброшенную на берег рыбу, которая хлопала ртом, желая воды. Когда эта самая вода начала наполнять мой пересохший рот, стекая по подбородку на мою вздымающуюся от жадного дыхания грудь, я остервенением глотал, чуть ли не поперхнувшись от жадности. — Тише… Аккуратнее, — ведал заботливо отец, придерживая мою голову, чтобы я не поперхнулся. Насытившись водой, я медленно стал обретать свои прежние силы, и через время, уже сам, без помощи отца, приподнялся на локтях, напрягая болящие плечи и спину. Я тихо заскулил, вставая на кровати, слыша как отец ставит кувшин на своё место. Он обвёл кровать, подходя к раскрытой двери моей комнаты, и криком повелел прислуге позвать лекаря. К тому моменту я уже мог опереться на собственные ноги своими локтями и помассировать своё лицо ладонями, разминая мимические мышцы и стирая остатки высохших слёз. — Что это было? — с вызовом спросил отец, требуя объяснений. Он был не зол, а поражён моим состоянием. — Ничего… — мыча ответил я, переходя массирующими ладонями на болящие в пульсации виски. Начал их успокаивающе поглаживать. — Не ври! — повысил голос отец, заставляя мои уши сжаться. — Я слышал, как ты задыхаешься во сне, словно от астмы. Хрипя произносил имя какой-то Анны… — Агна, — поправил я, не подумав, перебивая его. Он был в моей комнате дольше, чем я мог предполагать. — После был, кажется, сонный паралич. Я не мог и шелохнуться… Отец недовольно посмотрел, немо спрашивая меня о той самой Агне, но сделал вид, что его это сейчас мало волновало, так как его больше заинтересовала вторая часть моего ответа. — Что с твоим сном не так? — Он опять навис надо мной, уперев строго руку в прикроватную тумбу, ограждая от света открытой двери. — Ты не можешь нормально поспать, ночью произносишь разные имена и бормочешь что-то, а теперь и это в общий букет записалось. И что же? — Сонный паралич! А дальше нас ждёт по плану мигрень, шизофрения, полное изнеможение и смерть. Вот как раз головная боль и мучала меня в этот момент, раздаваясь потоками пульса. Словно невидимый обруч сжимал мою голову в тисках. Мне хотелось поскорее увидеть лекаря в проёме моей комнаты, что я пристально смотрел за спину отца, выжидая его прихода. Однако старший отец постарался обратить на себя моё внимание, продолжая прожигать меня взглядом, который составлял коктейль из разных чувств: сердитость, испуганность и серьёзность. Я никогда не рассказывал о своих болячках — не принято у мужчин нашей семьи. Это считалось демонстрацией своей слабости. Но сейчас он сам спрашивал, и я на свой страх и риск всё-таки решил ему объяснить причины своего недомогания. — Ты мне не поверишь, — начал более скептично. — Уж постарайся доходчиво объяснить, — быстро ответил отец, — Я не могу постоянно вытягивать из тебя информацию по чайной ложке. Понурив голову, я вздохнул. Стоило ли вообще это скрывать от родни? Все мои проблемы сразу же стали бы и их проблемами тоже. Я не хотел, чтобы они переживали обо мне, так как я и так навёл немало хлопот, чуть ли не приведя семью к краху. Это надолго засело в моей голове. — Я обладаю даром сновидца, — прозвучало на одном вздохе, застыв в повисшем молчании. — И очень давно это меня мучает. С того момента, как я пытался сбежать из дворца… Отец нахмурил густые соболиные брови. Это его персональная манера в эмоциональной окраске своих чувств, как казалось мне, показывала, что он мне не поверил. Даже прозвучавший после хриплый вздох не сгладил мимику на его лице, оставив всё, как было. — Да ты полон сюрпризов, — произнёс отец, — да так, что мне уже надоело их распаковывать! — Он недовольно качнул головой, убрав руку от прикроватной тумбы. — Почему ты молчал? — Боялся. Это всё было ощущением дежавю: я повторял свои прошлые слова с нашего прошлого разговора, после которого следовала всё знакомая реакция моего отца. Но что-то новое мелькало в его словах. Какая-то редкая струна окрашивала все его ответы. Она была туго и нервно натянута, звуча тихо и на заднем плане этого эмоционального оркестра. Но я догадывался, что это струной был страх. Отец всем своим видом показывал серьезность, пытаясь заглушить ею этот самый страх, который отпечатывался в его угольно-серых глазах. Он пытался это состояние замаскировать, ну, а я не мог его осуждать. Я сам испытывал нечто подобное, ожидая его реакции, ощущая всю слабость после сна и вспоминая все ужасающие картины, которые теперь въелись в мои воспоминания. —…мы решим это раз и навсегда. Есть способ, искореняющий данную проблему, — говорил отец, и только в конце предложения я мог его услышать, так как сильно задумался о пережитых событиях моих сновидений. Я думал об этой проблеме, которую так скоро отец вызвался решить, указывая на мой «дар» и проблемы со сном, которая питается моей жизненной силой. Пока отец продолжал что-то говорить на периферии моих мыслей, сбивая с раздумий, я смог уловить одну только глупую догадку: а что, если мой дар — это не проблема и не наказание? Отец даже не спрашивал о моих снах, об их содержимом, так как видел в них угрозу моему здоровью. Из этого вытекало главное его отношение к моим возможностям, но я попытался его переубедить. — Может это не паразит, от которого следует избавиться… — Что? — обратил внимание на меня отец, после долгого монолога с самим собой. — Посмотри на себя, — указал он на моё лицо, не скрывая на своём же сердитых эмоций, — ты после сна выглядишь, как живой труп! Ты проснулся с обезвоживанием, у тебя не было сил, чтобы даже пошевелиться… Опять, хоть не специально, пропустил мимо ушей его гневные и обеспокоенные речи, желающие меня переубедить. Ко мне потихоньку приходили силы, несмотря на прошлый мой слабый вид и наблюдательные заметки отца, насчёт моего внешнего вида. Хотелось опять лечь спать, в этот раз по-настоящему, перед этим плотно поев. Ещё стоит дождаться лекаря, чтобы не рубить всё с плеча. — Да, я хочу от этих снов избавиться, — согласился в начале с отцом. — Но то, что я видел в этом сне, даёт мне возможность предупредить всех… Отец настороженно откинулся назад в спине, словно желая посмотреть на меня скептичным взглядом чуточку издалека, погружая меня полностью в обзор своего зрения. Он не думал, что сны могут представлять собой что-то серьезное. Думал, что снится мне событие недалекого будущего, заглядывая всего-то на пару дней вперёд. Но реальность оказалась куда дальше. — Что тебе снилось? — наконец удосужился поинтересоваться отец. Наверное, если бы я не заговорил об этом в таком ключе, он так бы и не задал этот вопрос. — Будущее, которое печально для каждого из нас. Дариуса свергнут орки… — Поделом, — нетерпеливо перебил отец. По словам может покажется, что он рад такой новости, но на лице его светилось только злость и насупленные брови, удерживающие такую эмоции. — Нет, — мотнул я головой. — Если его свергнут, то и нас это не погладит по головке. Будущие новые хозяева не столь демократичны в отношении людских колоний. Наши территории зачистят от нас самих… Я не был зол, но в голосе моём преобладают рычащие нотки. Наверное, это было из-за моего хрипящего и обезвоженного горла. Даже несмотря на то, что до этого пил сразу с горла кувшина. Но это не смогло сгладить шершавость в моём голосе, превращая его более серьёзный и злой, что даже отец прочувствовал моё настороженное состояние. — И что ты предлагаешь? За открытой дверью начал раздаваться шум. В дверном проёме появился омега, один из прислуживающего персонала, который провожал в мою комнату молодого лекаря. Однако отец не отвлёкся на этот шорох, за своей спиной, даже тогда, когда ему огласили приход гостя. Он смотрел, выжидая мой ответ недолго, потом встал, шепнув что-то прислуге. Освободил место в комнате лекарю и вышел. Я знаю, что этот разговор продолжится после, видя, как отец не торопился оглашать его при других. Только я не могу предвидеть, когда это начнётся, и стоит ли мне избегать его нахмуренный и серьёзный взгляд.

***

За стенами поместья уже воцарил день, приближающийся к вечеру. Однако солнце продолжало печь оранжевым светом, пробиваясь сквозь окна нашего дома, прямиком просачиваясь за жаккардовые занавески. Солнце пекло не только фасад, но и выложенную брусчатку, обводящую двор, сад и дорогу к конюшне, под крышей которой я и снаряжал Зеро, затягивая подпругу под его брюхом. Сквозь раскрытые амбарные ворота конюшни, я высматривал в окнах дома силуэты моих родных, которые сейчас готовились к ужину. Страшнее всего было увидеть фигуру отца. Если он меня увидит здесь, то сразу поймёт, куда я направляюсь. Поэтому я и струсил, избегая его присутствия и серьезных отцовских глаз, настроенные на не менее серьёзный разговор со мной, желая продолжить прерванный сегодняшним утром. Обеспокоенные родители сейчас не тревожили меня, решив дать мне время отдохнуть в своей комнате, оставив эту тему для разговора за вечерней трапезой. Никто не знает, что сейчас я далеко за пределами собственной кровати, решаясь оказаться ещё дальше — в дворце Дариуса. Я серьёзно решился на недолгий побег, прекрасно зная, что семья меня не отпустит во дворец, где меня насильно удерживали. Да, это слишком легкомысленно и жестоко с моей стороны, так поступать с родными, не сообщив им ничего. Эта глупая идея была всего лишь идеей в моей голове — острое и лёгкое мгновение, поразившее мысли. Только сейчас я об этом задумываюсь и осуждаю эту идею, когда уже снарядил полностью Зеро. Однако уже поздно ловить себя за руку и отчитывать. Если бы меня славила прислуга или кто-то из родных раньше, то я бы не задумываясь согласился, ушёл бы в свою комнату и не стал предпринимать других попыток уйти. Но сейчас — нет. Я слишком далеко захожу. До этого, я и сам сытно поел после ухода лекаря, который дал мне выпить какой-то водянистой и древесной жижи. На удивление, её лечебные свойства подействовали быстро, и я даже не задумывался о том, чтобы просто оставаться в кровати. Голову наполняли мысли только о том, как я могу помочь Теу и его семье, желая всё же выполнить эту просьбу. Он, кажется, как в воду глядел, навестив меня вчера днём, или же это его приход заставил мой дар так пробудиться, несмотря на недолгое затишье. Уже вечереет, время близится к закату, и если хочу добраться до дворца до полуночи, то придется скакать галопом. Это для меня и для Зеро весьма затруднительно. Мы оба в не лучшей физической форме: Зеро не часто выпускали на выгул, а я, после утреннего инцидента, ещё не полностью восстановился. Тем более я давно не садился на лошадь и не практиковал долгий галоп, от чего я уже со страхом и гримасой боли предвкушаю, как будут болеть мои ноги во время и после этой рискованной поездки, на которую я пошёл с такой легкомысленной решительностью. Эту самую глупую решительность я подтвердил, забравшись на коня, когда я его уже вывел из загона конюшни. — И куда ты собрался? — донеслось за спиной. — Ты должен лежать в кровати! Как я мог проглядеть отца? Его-то я больше всего не хотел видеть. Точнее не хотел вступать с ним в диалог, который точно будет пропитан нравоучением и осуждением каждого моего шага, как бы в довесок ещё, впихивая между строк, какой я идиот, решившийся на такую авантюру. — Я должен ехать, — заявил твёрдо. Я ещё выпрямился в седле, тем самым показывая ещё больше свою решительность. На какое-то мгновение до моего твердо прозвучавшего ответа, когда я только увидел отца со сложенными крест-накрест руками, у меня пропал дар речи, словно как у ребёнка, пойманного за шалостью. Я даже немного обрадовался появившейся стойкости в моём голосе и в моих шагах. Всё же зря стоило избегать разговора с ним и нужно было его начать первым, поймав отца за руку в его кабинете. Но это выглядит смело только в моей голове. Обстоятельства обернулись другим образом, что за руку словил он меня. И, размышляя над этим сейчас, моя уверенность немного стала утихать, видя, как отец не торопится пропускать меня к воротам. — Раз появились силы, то слезай с коня и заведи его обратно в конюшню, — приказал отец, делая свой голос намеренно ниже. Я помнил эти ноты в его голосе и прекрасно знал, что последует, если ослушаюсь его приказа. Но сегодня я не смею поддаваться его влиянию, хоть и виню себя сейчас за излишнюю торопливость и трусость, не желая до этого говорить о своих планах и целях, лишь бы не видеть осуждения в родных глазах. Сейчас он старался переубедить меня и отлучить от моих наспех построенных решений. — Слезай! — повторил он, не завидев никакой реакции на его прошлые слова. — Нет, — твёрдо ответил я, всматриваясь сверху вниз в его наливающиеся яростью глаза. — Извини, но я должен туда отправиться, пока не поздно и поведать всё, как было в моих снах. Отец выхватил из моих вспотевших рук поводья и потянул за удила Зеро в сторону конюшни, демонстрируя свой категоричный ответ. Он не собирался меня отпускать и шёл в никакую, даже не старался меня услышать. Я прекрасно знаю его эту упрямую черту характера, поэтому и старался избежать с ним встречи, предсказывая такой исход. Но я не сдавался под его давлением и решил вырвать поводья из его рук, стараясь это сделать аккуратно, но и в то же время резко, чтобы не навредить Зеро. — Отец! Я не заметил, как сам стал рычать на отца, видя, как наше перетягивание каната в виде поводьев вредит Зеро, заставляя его вертеться из стороны в сторону. Он недовольно фыркал, пытаясь поднять голову и вырвать повод из наших рук. — Отправь им письмо, и поделом! — рыкнул отец, упрямо не опуская пояс. — Тебе не обязательно мозолить глаза этому ублюдку! — Я должен лично поговорить с Теу, — с интонацией отца ответил я. — Сейчас Дариус при смерти, и Теу нужна моя поддержка! Из-за перекинутых через один бок поводьев, натянутых руками отца, Зеро стал кружиться на месте, словно вальсируя. От такого даже у меня немного закружилась голова. У меня и так было мало времени, а он отбирал его у меня, тратя на этот глупый вальс с конём. Я удивляюсь, как Зеро ещё не отбил отцу все ноги своими копытами. Даже пыль вокруг нас поднялась низкой завесой. — Я должен ехать! — уже начиная хрипеть, заявил я, смотря в глаза отца. — Я не остановлюсь. Если отнимешь коня — доберусь пешим ходом, даже если это займёт неделю времени. Он не долго держал взгляд насупленным, видя мою категоричную решительность и неотступность от своих идей. Старик и сам знает мой характер, который до этого послушно выполнял его приказы, а сейчас бунтарски стремится его ослушаться. Он это понимал. Поэтому сдался и снисходительно вздохнул устало в вечерний воздух, закрыв глаза и недовольно покачивая головой. — Я прибуду за тобой следом на рассвете, — сказал он серьезно, заставив меня дернуться в седле. Я не ожидал от него такого быстрого согласия. — Если я тебя не увижу… — замер отец, — то сам знаешь… Я сглотнув ком в горле, кивнул ему. Продолжал верно смотреть на отца, пока он неторопливо опустил поводья, показывая, с каким трудом ему это удалось. Знаю, он переживает, боится не столько за себя, сколько за своего сына. Но он не понимает, что я собираюсь изменить ход тех ужасных событий. Отец думает, что это всего лишь картинки в моей голове, которые не имеют ни малейшей достоверности. Проверить это можно только до того момента, пока не прольётся первая кровь. Лучше избежать этого. — Спасибо, — последнее, что я сказал отцу, прежде чем вылететь через раскрытые ворота. Копыта отбивались от брусчатки оглушающим цокотом, от которого я успел отвыкнуть, спустя такое долгое время. Я почти не оглядывался назад, но знал, что отец провожал меня взглядом, пока я не скрылся из его вида, растворяясь в городском мотиве. Я мчался на Зеро быстро, удивляясь своей выдержке и виртуозности, обводя на скаку фигуры зазевавшихся горожан, пока не ушёл далеко за пределы городских стен. Пересекал поля подсолнухов, догорающие в последних лучах заката. Стекал быстрой мглой по холмистой змеиной тропе, и я стал так же рвано дышать, как и Зеро, устав от долгого часового бега. Пот заливал глаза, стекая с густых бровей, давая повод, чтобы остановиться на одном из холмов и перевести дух. По старой памяти вспоминая момент, когда я вместе с родительским экипажем пробирался по этой самой тропе. Помню, как и сейчас, нога пыталась выскользнуть из стремени, если бы не квадратный каблук. Ноги и спина так не болели, поскольку я не поддавался в такой долгий бег, удерживаясь в седле ногами. В то время лил дождь. Было сумрачное небо, окрашивающее день в вечер. И сейчас я, как и в тот день, остановился на пригорке, высматривая пики замка, которые даже в небесной ночи умудрялись кидать холодный блеск. Я так же смотрю сейчас на эти белокаменные башни, отдающие синевой в ночи, видя загорающиеся огни в высоких окнах и блеск хрустальных куполов его садов. В мыслях затерялась ностальгия, вспоминая этот прекрасный цветник и его колонны с светящимися куполами, готовыми эту красоту уберечь от холодного и пасмурного неба. Вспоминаю и сладкий запах трав и лица тех, кого желаю встретить в его стенах, позабыв и былые трудности, когда я был в них заточен. Меня одолевают смешанные чувства. С одной стороны нежелание, с другой — любопытство и сильное побуждение помочь Теу, увидеть прежние мотивы, по которым я болезненно скучал. Было много боли, но выкинуть из памяти и хорошие моменты об этом месте было бы несправедливо по отношению к тем, кто эти хорошие моменты и создавал. И я не могу оставить их. Я хочу помочь, может быть не только Теу и Агне… Когда я думаю об этом, стараясь изобразить свое стремление более благородно, то в голове не вырисовывается их образ, а только раскалённые янтарные глаза, готовые поглотить тебя без остатка. Любой бы отступился, избегая падения в эти омуты, но я, почему-то, бегу к ним навстречу, не давая им навек погаснуть.