У нас два обличия

За время этого рискованного похода, понял одно — я не могу пожелать Дариусу смерти. Я нагляделся медленных и мучительных смертей в военных лазаретах. Наш каструм был отдалён от военных действий и находился на горной возвышенности, соседствуя с тёплыми лугами, где мы пасли и тренировали наших лошадей. Кажется, что наш гарнизон миновала эта военная волокита и бойня. Служба была больше похожа на работу в деревне: ухаживание за лошадьми, тренировки, уход за оружием и продовольствием. Готовка и уборка — всё ложилось на крепкие мужские плечи, так как омег и женщин не брали на военную службу даже в качестве рабочего персонала. Тогда-то я впервые понял тяжесть военных будней. Не только по причине отсутствия внимания к слабому полу, но из-за тесного знакомства со смертью. Мне было шестнадцать, когда только поступил в академию, а уже к моим восемнадцати годам я был сослан в военный лагерь. И служил довольно хорошо, даже старшие неохотно, но молча признавали мои успехи, затягивая потуже свои пояса, не желая мне уступать. Поначалу, никто не хотел «ставить меня на место» или принижать мои достижения и заслуги, дожидаясь, когда я сам сломаюсь. За меня говорило имя моего отца, который в прошлом был прославлен боевыми успехами. Это не позволяло мне ослабить хватку: с одной стороны, я не хотел уступать заслугам отца, а с другой — не хотел затеряться в его тени. Ещё на руку мне благосклонно шло и история моей семьи её заслуги. Однако и слухи о младшем сыне альфе разлетались куда быстрее, чем заслуги рода Дорасес. Разбалованный и самовлюбленный альфа, не способный продержаться и дня, ощутив беспощадный быт военного ремесла, — таким меня ожидали увидеть в академии и в последующем военном лагере. Сначала так и было. Каждый такой комментарий был плевком в мою спину, и когда я стал показывать свои клыки, демонстрируя свою силу и упрямство, то все злые слова испарились, стоило только в ответ рыкнуть. И имя моей семьи снова стали ставить в почёт, смотря на нарцистичного, но упрямого и не лишённого альфьей силы отпрыска Дорасес, ведь мои старшие братья не смогли отдать долг своему народу, предпочтя службе семейное благополучие и помощь отцу. По закону, который появился за последние сто лет войны, из семьи знати на фронт отправляли только одного ребёнка пола альфы или беты. Это делалось ради того, чтобы династия не прервалась. Но связи с тем, что демонов по численности было больше, чем людей, у нас были проблемы в отстаивании своих территорий. Даже наша хитрость не помогала в борьбе, что в итоге привело к налогу на бездетность. Я бы сказал, что это было бы производством пушечного мяса, если бы только дворянские семьи не отправляли своих сыновей на войну наравне с простым людом, и налог не обходил и их стороной. Ведь в военное время каждый равен другому, подобно цепи, звенья которой олицетворяли каждого солдата, будь тот дворянином по происхождению или сыном пастуха. Но, будучи откровенно честным, у простых людей не было права отправить только одного сына. А если быть ещё честнее, — я бы даже сказал, будучи развязно честным! — не все шли на эту войну, сбегая в другие скромные поселения. И эта практика распространялась не только среди простого небогатого народа. Из вельмож чаще всего шли на войну именно младшие сыновья, так как первенцы уже успевали пустить корни и заняться семейным делом, как я и говорил о Эване и Викторе, отдающих долг своей семье. Но, как говорил мой отец, некоторые из дворянских семей отпускали на войну и по несколько сыновей, приписывая их в ряды добровольцев. Но это не в нашем случае, так как мы не желали привязывать к себе лишнего и ненужного внимания. Этим занимались богатые семьи ради того, чтобы прибавить к себе престижа в глазах королевской семьи и кинуть пыль в глаза остальных. Но не секрет, что некоторые из вельмож пытались от долга перед людской расой откупиться и не идти на войну. Некоторые ухитрялись даже отправить вместо себя прислугу, отдав на время своё имя, лишь бы не идти на поле битвы. Однако наша семья сильно чтит военное дело, а ещё больше семейные ценности и её благополучие. Но, опять же, как говорит отец, — «никогда не знаешь, когда пригодится это ремесло», и, вспоминая эти слова, я не могу с ними не согласиться, даже после того, как война с демонами прекратила бушевать и наступило новое столетие — мирного времени и сотрудничества между нашими народами. Дружба не зародилась, только сотрудничество. Нельзя выкинуть из памяти народов столетнюю бойню. Это рукопожатие со скрипом зубов. Даже спустя шесть лет перемирия и перехода в колонию, став «под крыло» бывших врагов, наши отношения не наладились. Но незадолго до этого мирного времени отстаивать честь своей семьи пришлось мне, встав на замену своим братьям. Точнее я сам вызвался, как бы в порыве ссоры с отцом, причину которой уже не могу вспомнить. Помню только то, что отец ставил себя в пример, тем самым упрекая мою вседозволенность и легкость, с которой я получал всё, стоило только пальцем указать. Моя мальчишеская гордость вскипела тогда, как клокочущая похлебка. Я выдал, что пойду служить раньше него. Слово за словом, он согласился, но после того, как я пройду военную академию, где нужно было учиться два года. И после истечения моего обучения, меня перекинули в гарнизон подготовительного плана. Весь этот путь из академии в военный каструм — это учение ради учения. И всё благодаря отцу, который позаботился о моей шкуре. В военном лагере я задержался ненадолго. Войне пришёл конец, словно всё шло мне на руку. Я не успел познать кровавое военное дело, как говорил Габриэль, и не стоял в ряду строевой колонны. Спустя всего полгода моей службы к нам в плен поступил раненый демон. Тогда ещё продолжались битвы с демонами, пока Дариус не сверг Асура и не закончил эту резню между нашими расами. Но незадолго до этих событий, мы несли большие потери, и я был глубоко поражён тем, как наш гарнизон ещё не перекинули на фронт. И принимая поражение за поражением, мы были рады, когда к нам поступил пленный трибун демонской армии. Он получил ранение ноги, которая за время его доставления к нам в гарнизон стала гнить. Этот запах было не передать. Чтобы спасти ему жизнь и получить от него сведения о демонской разведке, было принято решение ампутировать ногу. Наши обезболивающие средства не помогали демону. Для него быстро сварганили деревянный кляп, обмотав его толстой кожей кабана в несколько раз, чтобы демон не сломал зубы. Но в итоге это не сильно помогло. Я никогда не слышал более оглушающий и душетерзающий крик, который отдавался холодом в моих трясущихся поджилках. За тканью палатки лазарета невозможно было удержать этот крик, который было слышно в каждом углу лагеря. Даже кляп не помогал — он его перегрыз за несколько минут, как дикий волк свою лапу, угодившую в капкан. Впервые, за время службы, я почувствовал жалость к своему врагу. Перехотелось после этого возмущаться, когда меня не брали в поток, для отправки на фронт. Не хотелось тогда спать и есть, увидев страдания врага, чувствуя угрызения совести. До этого в лазарет поступали только наши, и я им соболезновал не меньше, чем ему. Но настоящий ужас войны я увидел в лице этого демонского отродья, который гордо не хотел сдавать своих, даже после ампутации ноги и угрозы смертью. И его чуть не казнили, если не неожиданная новость о свержении Асура повстанческой армией, члены которой были смешанных кровей и рас. Но что больше удивило, так это то, что командовал повстанцами демон, восставший против своего же народа. Не секрет, что победе повстанцев поспособствовал мой отец. Но без греха не обошлось… Некоторые богатые семьи из людской знати, даже в такое время, сотрудничали со своими врагами, работая на демонскую корону, но тщательно это скрывали. В большинстве родов, которые не нагрели места возле трона Короля Фауста, были свои способы заработка. У кого-то шелкопрядные мастерские, у других шахты, а у нас флот, привозящий на торговлю вещи и дефицитное сырье из поселений на южных островах. Отец со стыдом признавал, что под давлением войны, стал скупать с юга железо для оружия, которое потом переходило в форт Тигрис, где из него выплавляли клинки. Когда я это впервые услышал, то меня переполнил гнев. Это казалось полнейшим лицемерием. Он отправляет на фронт своего сына, но при этом поддерживал другую сторону. Но так мне думалось сначала, и это стало одной из причин быть ему обузой, привязывая к себе толпу слухов, чтобы очернить не только имя своей семьи, но имя отца, который так наплевательски относился к своему родному сыну. Но тогда я мало разбирался в его мотивах. Начал рубить сгоряча, пока не узнал, что это было всего прикрытием с его стороны, чтобы втереться в доверие демонов. Отсутствие опыта и догадок, спустя время, подтолкнули меня поговорить с ним, после разговора в саду. Я не мог додумывать ответы за ним, и я в который раз убеждался, что мой отец не такой плохой человек, как казалось мне раньше. Оглядываясь назад, я тогда не знал, что этим демоном-повстанцем будет Дариус. Тогда я услышал только его имя — имя будущего короля, политический и военный аппетит которого в будущем будет не утолить. Новый король покусится на власть над всей Восточной Триадой, но не столько старыми методами. И как бы я не хотел его очернить, но он, по правде говоря, хороший правитель, раз смог удержать покорность повстанцев и их верность в своих руках, в которых, вскоре, стал удерживать и скипетр власти, свергнув своего отца. Вот только к его спине медленно подкрадывался убийца. Переваривая это в голове и жонглируя воспоминаниями и мыслями, я недовольно и устало потряхивал головой, как тут чуть не упёрся головой Зеро в крепостной бом, удерживающий главный вход во дворец. Город обтекал дворцовые стены, оставив большую её часть темному лесу, который скрывал за собой Нижние сады второй стеной, не давая подкрасться к дворцу с тыла. Когда я пролезал тот туннель, я хорошо запомнил толщину этих стен и дикое нутро леса, где пытался скрыться от всадников. Однако сейчас меня провожают сквозь эти самые стены те самые королевские стражники. Остановившись в крепостном дворе, окружённым дюжиной охраной, которая не опускала копья даже в такой поздний час, когда весь город погрузился в глубокий сон, мне разрешили войти через завор, когда я произнёс своё полное имя. Стражники, будучи немного сонными, тотчас подорвалась, показывая, что меня здесь давно ждали. Они проводили меня в главной двор, приближённый к центральной стене, за которой уже скрывались Нижние сады. Я шёл пешим ходом, ведя Зеро за поводья. Ноги в коленях и бёдрах дрожали слабостью. Когда только спустился с седла, то колени обессилено согнулись, притягивая меня к земле. Но я выстоял эту секундную слабость и выпрямился, после похлопав по боку своего верного коня, который тоже с мужеством пережил эту суровую поездку. Спустя недолгое моё пребывание в окружении тихих и несокрушимых стен, доходящих высотой до размера столетних сосен, я, подустав выискивать в темном небе их конец, уже слышал знакомый такт строевых шагов вооружённых стражников. В руках одного из них горел фонарь-светоч, дающий свет в такой тёмный час. Как-никак было уже далеко за полночь, и мои расчеты были с большой прорехой, хоть и старался успеть к положенному времени. — Никогда в жизни не видел, чтобы так опаздывали, — проговорил о моей пунктуации стражник, держащий фонарь. — Вас ждали с первыми лучами, а не с приходом темноты. Вторая часть проговорённого им ответа меня немного удивила. Теу не оставлял надежды за своей спиной, и все же продолжает ждать меня, хоть и с таким затянувшимся опозданием. — Лучше поздно, чем никогда, — произнёс я старую пословицу, пытаясь оправдать этим своё позднее прибытие. — И то верно, — без лишних упреков согласился стражник. От света фонаря блестела росой его короткая щетина, когда он кивнул в сторону каменной арки. — Пойдёмте. От этого приглашения не мог отказаться, позволив себя сопроводить до главного входа, обрамлённого цветущими садами, пока остальные взяли на себя ответственность за моего коня, отводя его в конюшню. Кусты и деревья Нижних садов, сквозь спящий ночной купол, выглядели как бесформенные сгустки иссиня-изумрудной черноты, сквозь которую пробирались песни тропических ночных птиц. Это не столь сильно давило на уши, как столь глубоко погружало в какое-то мерцающее чувство и в дикое ощущение угрозы. Звуки гагар в ночном лесу звучат приятнее, чем это. Но что по правде нравилось мне, так это знакомый запах этих садов. Я так по этому запаху соскучился, что даже остановился у одного огромного сандалового дерева и вздохнул приятный запах его смолы, который эфирно витал в воздухе и оставлял легкий шлейф. Он был не надоедливым и ненавязчивым среди других ароматов. Его хотелось вдыхать всегда и вечно. — Не отставайте, — поторопил меня стражник, завидев мою нерасторопность. — Сейчас все спят, и я не хочу тревожить господина Авита. Он слишком много работает, что только прошлые пол часа смог зайти в свои покои отдохнуть. Я внимательно его слушал, наблюдая за его широкой спиной и за бликами от светоча, которые отображались на его доспехах из чёрного металла. Вскоре, он остановился у стены, вставив его в опору, освобождая руки, чтобы открыть огромную дверь, и снова взял в руки светоч. — Его супруг тоже переживает о здоровье мужа, как и о состоянии своего брата, — продолжал говорить стражник, пропуская меня внутрь дворца. — Он попросил, чтобы вас проводили сразу же в покои Короля, если вы припозднитесь. — А где я буду спать, по-твоему? — нагло спросил у шустрого стражника. Мне хотелось отдохнуть после от этих долгих ночных скачек. Тем более сейчас мы стали подниматься по лестницам, и мои ноги ныли как несмазанные ржавые створки. К Дариусу я хотел заглянуть попозже, желательно после разговора с Теу или Клементом. Но стражник вёл меня, поднимаясь по освещенным зеркалами ступенькам. — Соседние покои в вашем распоряжении, — ответил он, позволив мне чуточку обрадоваться в мыслях, предвкушая тот момент, когда я упаду замертво на мягкую кровать. Однако, до объятий с кроватью нужно преодолеть долгий подъём по лестнице, в конце которого я уже полз по ступенькам. Я чувствовал, как на лопатках взмокла рубашка, прилипнув к спине. И как же болели мои ноги: от кончиков пальцев, до сжатого от седла зада. И какое же счастье было, когда мы добрались до проклятой комнаты, дверь которой была обведена двумя стражниками, охраняющими покой Дариуса. Я хотел плюнуть на все и пройти дальше, найти свою комнату и лечь спать. Однако стражники расступились на посту, этим строгим жестом пропуская меня в покои. А я боялся заходить туда, словно стремаясь страшного и темного подвала или как холодного склепа. Но от раскрытой двери повеяло слабым запахом не мертвечины или сырости, а лекарственными травами и сандаловым деревом. Последний меня и поманил сделать первый шаг внутрь комнаты, заставив пересечь опасную для меня черту. Сопровождающий меня стражник, не дожидаясь, когда я зайду в комнату, поторопился закрыть за мной дверь, видя, с какой медлительностью и опаской я делал каждый шаг. Тяжелая дверь треснула по спине, подталкивая вперёд, словно пинком загоняя в комнату. Попутно с этим ударом я чуть не врезался коленом об низко стоящий столик. Когда я выпрямился и осмотрел знакомые виды, увидел сиделку, которая до этого мирно дремала в углу. Из-за моего вторжения она тихо и чуть сонно подорвалась с места, попросилась выйти из комнаты, и дверь снова открылась без знакомых ветвистых затворов. Вмиг закрылась, выпустив служанку, и наступила бы гробовая тишина, если только не стучавшее молотком сердце в моей груди. Поначалу я думал, что по-быстрому отыграюсь и уйду. Но меня магнитом тянуло к кровати, закрытой полупрозрачной тканью балдахина. Раньше догадывался, что Дариус имеет к ним слабость, словно он старается укрыться этой тонкой тканью от всего мира, как в шатре. Однако это работало на моём любопытстве, играя с желанием отодвинуть полог, заглянуть внутрь и увидеть знакомые глаза, которые вырисовывались в моей голове, стоит только подумать о нём. Когда я отодвинул ткань балдахина, я немного оступился, ощутив разрыв моих ожиданий. Смотря на него впервые за такой долгий срок, Дариус не казался мне больным, а просто крепко спящим. Но всматриваясь в каждую деталь его лица, я не мог оторваться и на быстро исчезающий миг, хоть из пушки рядом стреляй. С каждой минутой находил в нём новые и незнакомые доныне мне черты его лица, тела и красоты. Он мирно дышал, и от последующего глубокого вздоха трепетали его густые ресницы, а на лице не было гримасы боли, строящейся из насупленных бровей или бледности. Только недельная щетина больше выделялась на волевом подбородке. На его смуглой коже вряд ли когда-нибудь будет просвечиваться болезненная бледность, но всё же, сквозь приглушённый свет, цвет его лица отдавал оливковым отливом. Данная деталь заставила меня нагнуться любопытно над ним, ощутив его легкое и тёплое дыхание. Этот воздух обогрел мне щеки, не давая повода для беспокойства. Его ровное и тихо сопящее носом дыхание прямо говорило, что Дариус начинает восстанавливаться после яда и идёт на поправку. Я догадывался, точнее знал, что Дариус крепкий демон и сможет победить отраву. Даже мои вещие сны говорили о том, что яду не сломить его. Но я получал какое-то извращенное удовольствие, наблюдая за его сном, за расслабленным лицом и густыми бровями, словно выжидая, когда его веки приподнимутся и откроют этот жар раскалённого янтаря, за которым я проделал этот трудный путь. Но как я не выжигал взглядом в нём дыру, глаза его не приоткрылись, оставляя мне вид на его опалённую жаром кожу. Его смуглая грудь, на которой была россыпь редких волос, еле вздымалась от дыхания, не до конца переполняя воздухом легкие, словно каждый вдох давался ему с трудом. Дыхание демона словно гипнотизировало меня. Только белая рубашка на сильных и широких грудных плитах отрывала мой взгляд, приглашая прогуляться и на ней. Пара тонких её завязок были распущены и потерялись где-то в синем одеяле, укрытые им и скрывающее ранение от кинжала. Я хотел отдернуть покрывало и продолжить изучать его, но не решился, так как ослабленное тело, как казалось мне, лениво шевельнулось, словно ощущая на себе мой надоедливый взгляд. Пока я бездумно наблюдал за умиротворенно спящим Дариусом, его ресницы вздрогнули и брови немного скакнули на лбу, потом серьезно сжались на переносице, нахмурившись, словно его кто-то ущипнул. Секунда, и раскалённый янтарный взгляд вонзился в меня, даря мне ощущение страха. Этот страх был столь же быстр и молниеносен, как и столь же мал, что я только на миг дал вид, что содрогнулся от его горящих глаз. Эти глаза только на первый взгляд знакомо горели огнём, а потом немного стихли, словно успокаиваясь. — Ты? — сиплым ото сна голосом, спросил он. — Я, — подтвердил тут же, с опаской присев на край его кровати. Не став отрицать реального, я только смотрел на него своим пристальным взглядом, тихо и про себя радуясь или же сожалея, что он проснулся. Я не мог разобраться, какое из чувств испытывать, будучи переполненным ими. В моей голове и яблоку, олицетворяющее адекватную мысль, негде было упасть. Я только и мог с каменным лицом смотреть на эти восставшие из пепла и горящие огнём глаза, которые словно грели мою грудь изнутри, а убийственным биением моего сердца можно было гвозди забивать. Однако же Дариус, словно не веря своим глазам, потянулся к моей щеке слабой ладонью, желая проверить мою подлинность. Как же я хотел провалиться сейчас сквозь землю, лишь бы его согретая сном рука не касалась моего лица, опалив тёплом кожу. Но я на миг почувствовал себя снова живым, а не прибывающей в сонном анабиозе рыбкой, которая смотрит на мир через сине-зелёный цвет аквариумного стекла. — И вправду, — с прозрачной улыбкой произнёс он. Как-то спокойно Дариус позволил себе провести трепетно кончиками пальцев по моей щеке, подтверждая мою реальность. В ответ на это прикосновение, я не стал отталкивать его, позволив спокойно исследовать моё лицо. Дариус провёл подушечкой большого пальца по моей щеке. Я чувствовал, как он прогладил мои ресницы на нижнем веке, заставляя меня прищуриться. Не могу в этот момент заставить себя злиться на него. Когда полностью восстановится, то я ещё успею припомнить Дариусу все его грехи. Сейчас я дал себе слабину расслабиться и на время забыть прошлое. И эта тёплая рука не давала повода для отвращения, а наоборот создавала какое-то слабое чувство. Слабое, но отдающее легким и приятным током, проходящим по загривку, что хотелось его не прерывать. Однако придётся. — Убедился? — спросил я, стараясь эта сказать как можно холоднее. Однако постарался мягко убрать его руку, взяв за широкое запястье, и я почувствовал его содрогающийся пульс. Его рука слабо сопротивлялась. — Почти, — усмехнулся он, не отстраняя от меня своей руки, которой, без скромности, стал приглаживать пряди на моём виске. — Вижу, ты решил прятать мои метки, отрастив волосы. Я рывком отдёрнул его ладонь от моего уха, словно ужаленный. Рука бездушно упала на соседнюю подушку, словно замертво, пока демон не стал разминать кончики пальцев, ловя последние ощущение моей кожи. Но даже слабый и чуть ли не на пороге смерти, этот демон ведёт себя нагло и по-хозяйски самодовольно. На его лице лежала улыбка, которая не шла в общую картину его эмоций: глаза горели, но были слабыми и не шли в сравнение с тем его прошлым взглядом, от которого я испытывал жар. По его виду можно судить, что он всячески хочет скрыть от меня свою боль. И эта боль была не от его слабого состояния, а от того, что я так грубо отдёрнул его руку. По крайней мере, так мне казалось, что я даже стал чувствовать себя виноватым. — Теперь я точно убедился, что это ты, — как-то тихо произнёс демон, пропитывая свои слова легкой грустью, сочетая её с улыбкой. Демон оглядывал меня уставшим, но тёплым взглядом, в котором читалась еле уловимая радость, утопающая в тишине комнаты. В этом молчании и разглядывании друг друга, я стал задумываться. Возвращаясь на годы назад, когда в моем сердце зародилась устойчивая ненависть к этому демону, которую было не вычерпать из меня, я не понимал, почему именно сейчас моя обида потухла, как залитый водой костёр. Только небольшие искры, — остатки той ненависти и обиды, — витали сейчас в воздухе, готовые разжечь во мне другое пламя. И если этот огонь — моя ненависть, которая смогла дожить до этого момента, то сейчас я придушил бы Дариуса, а не стал так смотреть на него, видя в тусклых глазах такие же яркие искры, которые появились, завидев мой лик. И эти искры горели не ненавистью, а любовью… Он смотрел на меня так, словно видел святого, пришедшего за его духом. А я тем временем смотрел на него и не понимал, чему он радуется, что высматривает в моих глазах, и почему именно такая нежная и любящая улыбка застыла на его лице. Но в этот раз эта улыбка гармонировала с его янтарными глазами, говоря о их искренности. Раньше его глаза казались мне едкими и ядовитыми, а сейчас искрящимися в ночной тишине комнаты. И я стал ловить себя на мысли, что сам хочу улыбнуться. Но в душе всё равно застыла обида на демона, не позволяющая подарить ему ответную улыбку. Но Дариуса этого не ждал, будучи довольным лишь моим присутствием. — Не боишься, что я попытаюсь тебя добить? — спросил, устало нахмурив бровь. Вряд ли демон увидит моё выражение лица в этой темноте, но вышесказанные слова он точно услышит. Весьма глупо с моей стороны пытаться испугать его. Учитывая и то, как сейчас мне лень что-либо делать. Но просто хотелось стереть эту довольную улыбку, которая не торопилась сползать с его лица и так сильно мозолила мне глаза, заставляя сделать то же самое — улыбнуться в ответ. — Нет, — ответил он, не тратя и минуту, но после стал растягивать время своим молчаливым взглядом, любующимся моим лицом. — Ты научил Агну ценить чужую жизнь. Не думаю, что ты станешь отступаться от своих жизненных устоев. Я сжал челюсть, обменявшись с ним взглядами. Мои брови невольно встрепенулись от его слов, удивляясь им. Он не играл с моими чувствами к Агне, Дариус просто читал меня, как раскрытую книгу. Я пришёл сюда именно по той причине, что боюсь её потерять. Я на дух не переносил детей в прошлой жизни, но после знакомства с Агной я просто растерял всю ненависть ко всем, забывая старые обиды на своих родителей и братьев. Я не хочу, чтобы один такой лучик света погас в нашем темном и жестоком мире. — Почему ты вернулся? — Его вопрос словно обжог мой слух, повторяя мои предыдущие мысли. — Мне слабо верится, что ты переживаешь обо мне. Ему слабо верится, но в душе он хочет услышать именно отрицание своих слов. Глаза его выжидающе смотрели на меня, стараясь залезть в мою голову и прочесть мысли. Но видел он только мой опущенный взгляд, который гулял по складкам его одеяла. Дариус немного приподнялся на локтях, что на плечах натянулась белая сорочка, пропитанная запахом лекарственных трав и сандалового дерева. Из-за слабого аромата сандала я наклонился чуть вперёд, ловя носом запах. Я понял, почему именно в саду остановился у этого дерева, запах которого нёс демон на своей коже. Я желал его… От последней пролетевшей мысли в моей голове, словно от удара током, я чуть ли не отпрыгнуло от Дариуса, позволяя полностью выпрямиться в спине. Это не скрылось от него, и он как-то знакомо изогнул бровь. — Поговорим об этом, когда ты полностью восстановишься, — протараторил я, стараясь избежать этой темы. Произнося эти слова, я после не поднимал на него глаз, чувствуя, как приятно щекочет в носу только от его запаха. — Мне стоит идти в подготовленную мне комнату. — Нет, — обрезал он, удержав меня за руку, когда я только хотел встать с кровати, — я хочу знать сейчас. Я давно знаком с его демонской нетерпеливостью и жадностью до подробностей и правды, что мои наспех построенные отговорки не срабатывали перед ним. Однако же я всё равно немного отодвинулся от него, так как уже начал с любопытством заглядывать за свободный ворот его ночной рубашки, оголяющей смуглую грудь чуть ли не до самого живота. Видя, что пресс Дариуса обтянут бинтами, я не стал отрывать от него взгляд, пока Дариус, оперевшись на левую руку, тихо не зашипел от боли. Стало понятно, что кинжал проткнул именно левый бок. — После той ночи в кладовке некромантов, — начал я более издалека, — с моим сном стали происходить странные вещи. Я стал видеть другие сны: более реалистичные, пугающие и загребущие моё сознание. Сон не давал выбраться из этого пугающего мира грёз. Сначала снилось настоящее, когда я был скован льдом в кладовке; потом медленно приходили видения о прошлом, после моего возвращения домой; следом подкрались сны и о будущем… И прошлую ночь, я не мог проснуться. Я думал, что так и останусь в этом кошмаре, если бы не отец, разбудивший меня. Мне уже надоело говорить о моих способностях. Со временем начинало казаться, словно я их не боюсь, а стесняюсь говорить о них другим. Мне казались мои слова и объяснения глупыми и недостоверными, и это открывает следующую причину моего визита — я хочу знать, достоверны ли они на самом деле и что мои беспокойства — всего лишь возня на пустом месте. Но всё же те картины ещё мерцали в моей голове. Они надолго въелись в мою память, что закрывая глаза, вижу кровь и тела близких мне людей. Особенно больно видеть бездыханное тело Дариуса в этих воспоминаниях, когда я закрывал глаза всего лишь на краткий миг. Но стоило мне приподнять веки, так появлялся передо мной он реальный, живой, хоть и сильно потрёпанный. — Я не знаю, стоит ли верить этим снам, но я пришёл предупредить… — Не думаешь, что нужно начало проверить свои способности? — Он говорил чётко, но в его словах читался небольшой скептицизм. Дариус приподнялся на руках, и наши лица поравнялись на одном уровне, от чего кидания взглядов друг на друга стали более прямыми и беспрепятственными. — Я понимаю, что ты не мог со мной поделиться такой новостью, но это не та вещь, о которой стоит умалчивать. Она опасна и иногда эти сны не так приближены к реальности. — Да, знаю, — перебил я, дослушав его последние слова. — Один мой близкий родственник уже пытался сделать мне мозги на этот счёт. Но меня просто удивляет, что вы пропускаете мимо ушей то, что мой дар может быть полезен. Мне уже начинает казаться, что Дариус и мой отец родные братья, если брать в оборот не их внешность и происхождение, а характер и слова. Оба упрямые бараны. В прочем, я недалеко ушёл от них. — Может быть, что это просто плод твоего воображения. Как ты можешь судить, отличая простой сон от вещего? — продолжал упираться Дариус. — Один раз я чуть не умер. И каждый такой сон отнимает у меня силы, словно я и не спал вовсе. А то что я в них вижу… — Я сжал кулаки, не поднимая взгляда, вспоминая сюжеты этих сновидений. Услышав последние мои слова, Дариус замер, сжав квадратные челюсти, на которых сразу же стали выделяться желваки. Он перестал гореть желанием переубедить меня и стал смиренно ждать моих последующих слов. Наш спор прекратился, словно его ветром сдуло, оставив только тишину. — Мне снился темный лес, где воздух был пропитан детской кровью, — продолжил я, замечая, как сжались его кулаки и какой его страшно удивленный взгляд вонзился в меня. — Это было тот самый лес, в котором я бежал от тебя. Я чувствовал себя внутри этого сна, чувствовал холод и горечь запаха крови в холодном воздухе… Он молчал, только его скулы красноречиво пульсировали вместе с желваками. Но он меня не затыкал. Он и слова не сказал, просто выжидающе смотрел на меня, что казалось к нему вернулись прежние силы, смотря только на горящие золотым пламенем глаза. — На месте той расщелины, через которую я бежал, раньше были большие ворота на задней стороне замка, — продолжил я на свой страх и риск, стараясь на этот раз избегать его дикого взгляда. — Я думаю, что каменные блоки клали на скорую руку, и из-за этого кладка треснула, создав дыру из-за обвалившихся кусков. Я произносил слова медленно, словно боясь его реакции на них. Но той не было, кроме как сурового и замершего взгляда, застывшего на его каменном лице. Я слышал, как хрустели его костяшки, когда он сжимал кулаки. — Когда я узнал о тех воротах, то приказал немедленно заложить их и возвести на том месте сады, — хрипло говорил он, но в голосе его завибрировала знакомая тяжесть. — Это были те самые ворота, через которые уносили на корм лесному зверю моих братьев. Я приказал заложить и воздвигнуть стены повыше, чтобы эти ворота больше не мозолили мне глаза. От его тихих, но твёрдых как гранит слов, по моему загривку опять пробежал ток, сжимающий мое горло. Рот наполнился горькой слюной, принуждая меня сглотнуть её. Это всё из-за его запаха, который из слабого и ненавязчивого аромата постепенно перерос в терпкий и жаркий, мужественный, одурманивающий… Я стал ловить себя на том, что ищу что-то на открытых участках его кожи. Ткань рубашки не позволяла мне полностью разглядеть все потаённые изгибы его тела. Я понимал к чему это. У меня родилось странное желание увидеть мою метку, которую я поставил на его крепком плече когда-то давно, два года назад. За это время она успела зарасти, и от Дариуса больше не исходил тонким намёком мой запах. Да и раньше он был не заметен, так как природный запах Дариуса заглушал мой. Но сейчас демон слаб, и его запах тоже, хоть и издавал короткие порывы стойкости, когда он был зол, но всё равно, когда успокаивался, снова его запах становился ненавязчивым и слабым. Прекрасный момент, чтобы поставить на нём метку, когда мой запах будет доминировать на его коже. Я больно прикусил нижнюю губу, заставляя себя мыслить здраво. Но как бы я не старался выгнать эти странные желания из своей головы, мне всё равно хотелось воспользоваться слабым состоянием Дариуса. И я даже не знаю, какую идею они несут за собой: унизить, припечатав меткой свой запах или же покорить, проявляя свои права на Дариуса. Я не могу найти этому ответ. Наверное, всё из-за усталости. — Мне нужно идти, — неловко проговорил я, нехотя вставая с кровати. — Я сильно устал. — Ляг со мной, — сказал он, после того, как слабо схватил мою уходящую руку. — Я знаю, что не имею права с тебя что-то требовать после того, что между нами было. Но я просто прошу… Я посмотрел в его глаза. Они казались серьезными и выжидающими моего ответа. — Хорошо, — тихо согласился я. Стоило мне это сказать, то во взгляде Дариуса зажглась радость, прерывающая эмоцией удивления. — Но при условии!.. Дариус напрягся. Его зрачки напоминали чёрные блюдца, растянувшееся уже на тонкой янтарной радужке. Он, наверное, переживал, что я попрошу что-то немыслимого. Но мои требования были куда приземлённее, чем думалось ему. — Покажи свою рану. — Я не просил, по моему тону читалась приказная указка. Дариус поиграл недовольно нижней челюстью, сомневаясь в своём решении раскрыть полностью сорочку и показать мне рану. Нехотя и как-то лениво, но решился спустить воротник по левому плечу, тем самым оголив не только плечо, но и рельефный бок, слабо обтянутый бинтами. Ему каждое движение удавалось с болью. Я это видел по его пульсирующим желвакам на сжатой челюсти. Но на одной опущенной сорочке Дариус не остановился и стал расплетать не тугие бинты. И стоило им вяло опасть вниз по его талии, открыв место раны, то меня слегка передернуло, словно холодок прошёлся по моим рёбрам, словно примеряя его увечье на себе. Вокруг раны, ореолом, расходилась чёрным цветом болезненная кожа — это зона, поражённая ядом. Сам порез был от клинка рваным, цвета переспевшей сливы. Кинжал пронзил промежуток между нижними колеблющимися рёбрами. Из-за этого, — готов поспорить! — каждый его вздох раздавался в теле колющей болью. — Даже от прикосновения с тканью она горит так, словно меня раскалённым тавром припечатали, — подтвердил мои догадки Дариус. — Без пропитанных лекарством бинтов она будет и дальше гореть, пока полностью не затянется. Одной рукой легко расслабить бинты, но вот повязать их обратно на место сложнее. Дариус стал пытаться это сделать, мучаясь от боли, но стараясь скрыть даже еле заметные проявления этих эмоций на своём лице. Я не мог просто смотреть на это, наслаждаясь его мучениями, поэтому безмолвно помог ему прикрыть рану бинтами. И когда я это сделал, то он расслаблено откинулся на кровать со спущенной на одном плече сорочкой без сил и желания её поправить. Он просто закрытыми глазами выдохнул в потолок с облегчением, давая себе возможность не задумываться насчёт своего вида, ведь это было не первостепенно важным. — Как это произошло? — Я не унимался, продолжая мучать расспросами Дариус, который уже успел расслабиться, услышав мой прозвучавший не к месту вопрос. Он хотел просто поспать. Это было видно по его глазам, которые то ли мечтательно, то ли серьезно смотрели в потолок, укрытый куполом балдахина. Мне и самому дико хотелось спать, но моё любопытство ещё и оттягивало тот момент, когда я добровольно разделю кровать с Дариусом. Говорят в народе, что делить одну кровать с больным нельзя, так как часть его болезни перейдёт на тебя, будь то и не заразой, а даже раной или переломом. Я не был через чур суеверным. По правде сказать, вообще им не был, а вот сильно уставшим и сонным — вполне. Однако мне придется разделить сон не с кем-то, а с Дариусом. Да, он слаб и глупо ждать от него подлянки сейчас. Но Дариус не из тех демонов, которых можно просто простить, увидев их слабость и щенячью беспомощность. И я не чувствую сейчас к нему сильной жалости, так как знаю, что он быстро восстановится и успеет наверстать упущенные пакости своего дерзкого и самодовольного нрава, который он и в таком состоянии смог проявить, хоть и в слабой форме. — Ладно, поговорим об этом потом! — легко хлопнул я по коленям, вставая и не дождавшись ответа от Дариуса. — Куда ты? — неожиданно подорвался он, увидев, что я отхожу от кровати. Сейчас у него нашлись силы окликнуть меня, несмотря на прошлое своё молчание и нежелание отвечать на мои вопросы. — Обмыться, — лениво ответил в поисках ванной комнаты. — Я несколько часов прибывал в седле, так что сильно вспотел. Дариус проводил меня спокойным взглядом, который я чувствовал на своих лопатках, когда ещё в его спальне стал скидывать с плеч короткий кафтан, предназначенный для конной езды и охоты. Я кинул его на близстоящий стул и достал ночную сорочку и хлопковые штаны из его шкафа. Дариус тем временем всё продолжал наблюдать за мной, не ставя возражений моей наглости. Я даже заметил на его лице ухмылку, когда скрылся за дверью ванной комнаты. Мне не хотелось идти купаться, так как я нашёл силы только на то, чтобы вытереть кожу влажным полотенцем. Да и это давалось с трудом, чувствуя боль и слабость во всем теле. Но я кое-как набрал воды из заготовленного кувшина, где вода постоянно держала высокую температуру, и стал, для начала, обмывать шею и плечи, делая легкую пробу. В итоге я смог полностью помыться без полноценно наполненной горячей ванны. Просто расчесал тёплым и влажным полотенцем кожу и уже пах более прилично, а не соленым потом. Вернувшись в комнату, Дариус уже спал. В ночной тишине еле слышалось его дыхание. Он не сопел, не старался дышать полной грудью, так как его левый бок болел, стоило только грудной клетке наполниться воздухом. Приблизившись к кровати и обойдя её, я лёг на правый её край, откинув тонкое одеяло. Простынь была холодной, и моя кожа покрылась гусиной коже от зябкого ощущения. Но от противоположной стороны кровати исходило тёплом и сандалом, который скрывал за собой едкий запах пропитанных лекарствами бинтов. Мне хотелось приблизиться к центру кровати, подкрасться к его тёплому боку и вдыхать только этот запах, который так странно продолжал меня тянуть. Но смиренно растянулся на несогретых простынях, чувствуя, как приятный холодный ток прошёлся по напряжённому позвоночному столбу, и спина наконец-то блаженно выпрямилась на тугом перине кровати. Сейчас холод простыней не отталкивал, а давал расслабиться моему телу, успокаивая ту боль, которая накопилась в моём теле после тяжелого дня. Но как моё тело смогло обрести покой, то разум ещё буйствовал в моей голове, отгоняя сон. Уложившись с Дариусом в одну постель, я не мог сразу расслабиться. Уснуть рядом с ним для меня было проблемой. Глаза быстро сомкнулись от усталости, а вот в мыслях бурлили сомнения. Казалось, что я вымотан и быстро усну, но моему покою не давали мысли. «Я слишком спонтанно согласился разделить с ним сон, словно мы супруги, — думал я с закрытыми глазами. — А когда приедет отец, что я ему скажу, когда он узнаёт, в каких покоях я ночевал?» — доносилось следом в моей голове. Мысли и вопросы ложились друг на друга стопкой, пока я сам не понял, что уже заснул. И вещие сны не торопились забраться в моей слабое сознание. Снились только мечтательные сны, предвкушающие встречу с Агной, представляющие, как я её обниму и поцелую в щеку. Только это успокаивало мою трепетную душу, только ради этого я пришёл и проделал этот тяжелый путь. Ради этих иссиня-чёрных кудрей и лимонно-желтых глаз, мерцающих детской добротой и наивностью, которые хочу увидеть только такими…