modern fairytale

Если бы Эва смогла, она бы забыла обратную дорогу в Осло. Но вынужденная ездить в родной город каждый год, она все четче выбивает в своей памяти путь до аэропорта, перелет в несколько часов, а потом уже и яркая вспышка в качестве аэропорта, что резким ударом, словно топором, разделил ее жизнь на две части. Мун забрала с собой из родительского дома небольшую коробку с личными вещами, помимо нескольких чемоданов с одеждой. Русоволосая окончила университет в одной стране, нашла работу в другой, а вышла замуж - в третьей. Однако нигде себя Мун не могла найти. Все не то. И даже ее частые срывы муж никак не мог оправдать. "Работа", - вторили они в один голос, прикрываясь нелепым оправданием. Все, лишь бы спасти брак, и ради маленькой дочки, что целыми днями пропадает в начальной школе, лишь бы порадовать мамочку и папочку. Эва все еще помнит вечно громкую улицу, что находится через два квартала от её дома. В конце находится небольшой домик из серого камня. Мун помнит, как по пьяни перелезала через забор вместе с бутылкой, а потом уже заходила через черный вход, сразу направляясь на второй этаж. В спальню Кристофера Шистада. Но сейчас, спустя даже десять лет, она отчетливо помнит, что пятая ступенька скрипит, собака никогда не лаяла, когда девушка заходила в дом, а фонтанчик, что стоит на втором этаже всегда работал. Эва до сих пор помнит, спустя даже десять лет, как он провожал ее холодным взглядом, молча. Пока Мун срывала связки, колотила его кулаками и плакала навзрыд. Кристофер Шистад болью отзывается. Ее сразу передергивает в один из вечеров, когда в голове неоновой вывеской чуть ли не мигает «Стоп». А дочка переводит взгляд с одного напряженного родителя на другого, будто смотрит теннисный матч. На глазах слезы; вилка в ее руке трясется, будто у наркомана во время ломки. Мун натянуто улыбается, стараясь не смотреть на дочь. А муж прячет свой жалобный взгляд, потому что это не то, что Эве нужно. Никто уже не знает, что ей нужно. В том числе, и она сама. - Извините, - тихо бормочет Эва, уже даже не сдерживая свой всхлип. Закрыв лицо ладонью, резко встает из-за стола, со скрипом отодвигая стул. - Мама! - Оставь ее. И муж прекрасно знает, куда она. Знает, что она чуть ли не месяцами, каждый вечер, закрывается на чердаке, включает старый плеер и воет белугой, думая, что ее не слышно из-за толстых стен. Закрывает глаза, когда вновь накрывает с головой пучина прошлого. И Мун уже не может с этим бороться. Отталкивает психологов, не думая, что ей кто-то сможет помочь. Никто. А на сердце выбито Шистад. Вот и сейчас, она вновь мчится на чердак, доставая коробку из закромов. Края уже настолько потрепаны, столько раз переклеены скотчем, но Эва все равно не смеет выкинуть ее. Буквально швыряет на пол все ненужные сейчас, ничтожные записки, диски и плакаты. Слезы градом катятся по ее щекам, а руки помнят ту бархатную коробочку, местами уже потертую, а механизм там ни к черту. Достает дрожащими руками фотографию с рваными краями, лицо на которой соскоблено канцелярским ножом. Но это и неважно. Он навсегда засел в памяти. Его образ, его улыбка, его глаза. Смахивает большим пальцем капнувшую слезу. И глупо улыбается, понимая, что даже если бы она сейчас рванула обратно в Осло, приползла к нему на коленях, слезно моля, то ничего бы не изменилось. Кристофера Шистада не воскресить. Кристофера Шистада не достать больше из-под земли. И где-то одинокое надгробие, на котором цветы меняют каждую неделю, молчаливо дожидается русоволосую. Только у нее не хватит смелости приехать. У нее не хватит смелости признаться себе, что она могла остаться. Насильно. Доживать с ним последние дни. Вычеркивать из его мыслей диагноз, что поставили врачи. Могла привязать себя к нему. А не уезжать, замаркировав опухшее лицо от слез, купив билет, разозлившись где-то в глубине души. Эва понимает, что он хотел как лучше. Для себя. Не для неё. До самой смерти Кристофер Шистад был эгоистом. И даже после. Ведь именно там, именно с ним осталось сердце Эвы Квиг Мун.