Взломщица

        Сумеречье оказалось самым пугающим лесом из всех, что когда-либо видела Яснотка. Не сказать, чтобы она видела их много, но всё же… В окрестностях Шира они были в основном светлыми, лиственными, и опасных зверей там не водилось, если не забредать совсем в глушь. Конечно, нехорошие слухи ходили про Древлепущу, но там она была всего один раз, когда гостила в Заскочье, и гуляла только днём и совсем недалеко от опушки. Даже леса, которые встретились в путешествии, были сами по себе не такими уж страшными (если исключить варгов и троллей). А хорошее место Сумеречьем не назовут!         Кроны здесь смыкались столь плотно, что под ними даже в ясный солнечный день царил зеленоватый сумрак. Воздух был застоявшимся и душным, будто в подземелье, потому что вглубь чащи не долетало ни ветерка. Это угнетало даже гномов, привычных к пещерам, что уж говорить о хоббитянке, проведшей большую часть жизни среди зелёных холмов Шира.         Не слышались голоса птиц, не попадалось никаких животных, только иногда на деревьях мелькали белки почти чёрной масти. Кили подстрелил одну, и тогда все убедились, что Беорн предостерегал их не просто так: мясо имело столь неприятный запах, что проверять его съедобность никому уже не захотелось.         Отряд экономил пищу и воду, а ночью не разжигал костра, потому что, стоило развести огонь, темнота вокруг наполнялась шорохами, в ней вспыхивали разноцветные глаза не всегда в чётном количестве, и это продолжалось до тех пор, пока пламя не гасили. Обитатели чащи, кем бы они ни были, просыпались по ночам, и свет их привлекал.         Гномы постоянно были настороже, ожидая нападения, поскольку были уверены: в таком месте это случится рано или поздно. Между ними царила атмосфера общей собранности и мрачности, которую обыкновенно распространял вокруг себя в основном Торин. На стоянках выставляли двух часовых, и ни в дороге, ни вечером никто не пел песен; хотя Кили нёс с собой подаренную Беорном лютню. Тому она оказалась без надобности, и он с лёгкостью её отдал, а молодой гном никому ничего не сказал и просто добавил её к своему снаряжению.         Тропа, которую оборотень на карте изобразил прямой линией, на самом деле изрядно петляла, и оставалось только надеяться, что действительно в целом шла в нужную сторону. Определить направление по солнцу или звёздам не представлялось возможным: ни того, ни другого было не видно. Иногда дорогу перегораживали буреломы, и тогда приходилось лазать, потому что проверять на практике другое предупреждение, насчёт «сойти с тропы», путники не рискнули.         Несмотря на то, что двигались они не слишком быстро, идти было тяжело, и к вечеру Яснотка иногда уставала так, что уже ничего вокруг не замечала. Так она в одном из буреломов лишилась плаща… Обычно она шла не последней: за ней нет-нет, да приглядывали, чтобы не отстала и не потерялась, но здесь, в общей сутолоке с перетаскиванием через поваленные деревья поклажи (этот бурелом был выдающейся величины), вышло так, что лезла она после всех. Нет, про неё не забыли, и Бомбур даже подождал её и помог спуститься с последнего бревна на землю, но он, как и она сама, не обратил внимания, что плаща на ней уже не было. Прочное сукно не порвалось, даже зацепившись за ветки, а вот фибула подвела — от рывка расстегнулась. Измотанная хоббитянка не обратила на это внимания. Спохватилась она только часом позже, на стоянке, и возвращаться, ясное дело, не стала. Одной не дойти, а кто бы составил ей компанию? Нет, с учётом того, что летние ночи не так уж холодны, плащ того не стоил.         И, как будто было мало всего прочего, на пятый день пути по лесу у неё опять начал болеть живот. Как по расписанию. Организму было глубоко плевать на то, что «и так всё плохо». У Беорна она смогла запастись нужными травами, вот только без костра и горячей воды толку от них не было никакого. Настроение и самочувствие, таким образом, были просто отвратительными. Оставалось только идти, глядя в основном под ноги, и валиться на землю на привалах. Пожаловаться кому-нибудь — немыслимо. Возможно, будь здесь Гэндальф, она бы обратилась к нему… но только не к гномам!         Однако то, что с ней что-то не так, не осталось незамеченным. Вечером второго дня этих мытарств к ней подошёл Балин и без предисловий спросил:         — Вы заболели, барышня?         — Немного, — призналась Яснотка, не вдаваясь в подробности.         — Помочь чем-нибудь?         — У меня есть с собой травы, мне бы их заварить… но мы не разводим костров, — она вздохнула. Запрет разжигать огонь, чтобы не привлекать внимание местных обитателей, был разумным. Но ей-то сейчас от этого не легче!         Балин покачал головой и отошёл; Яснотка не обратила внимания, куда, а зря, потому что вернулся он с командиром отряда. До неё донёсся обрывок фразы:         — …заварить лекарственные травы.         — Зачем? — Торин остановился в паре шагов и пристально посмотрел на неё. Выглядел он весьма хмуро: то ли от усталости, то ли от недовольства, что его отвлекают подобными делами. Но Яснотке сейчас было совсем не до королевского недовольства.         — Мне нездоровится, — она снова попыталась избежать деталей. Как будто не знала, с кем говорит…         — А именно?         Есть вещи, которые благовоспитанные девицы не обсуждают ни под каким видом. Яснотка сглотнула и напомнила себе, что, во-первых, благовоспитанные девицы не бродят по лесам в сомнительной компании, а во-вторых, игнорировать вопрос командира и неразумно, и бесполезно.         — Женское недомогание, — щёки всё равно горели, несмотря на все самоуговоры. Имейте совесть, не загоняйте барышень в такие ситуации! Немного морального удовлетворения принесло то, что на лице Торина на секунду мелькнуло выражение «лучше бы не спрашивал». Есть вещи, о которых мужчины предпочитают не знать.         — Дальше идти можешь?         «Два дня как-то шла! — всплыла в голове сердитая мысль. — И никто даже ничего не заметил».         — Могу, но…         — Барышне плохо, разве вы не видите, ваше величество? — почтительно, но настойчиво вмешался Балин. Яснотка посмотрела на него со смесью неловкости и благодарности.         — Заваривай свои травы, — после недолгого размышления коротко бросил Торин хоббитянке, и, перебивая её благодарности, повысил голос: — Фили, Кили! Разведите костёр. Как можно более незаметно, и только чтобы вскипятить пару кружек воды. Как закончите — сразу тушите. Всё ясно?         Братья отозвались один из центра лагеря, а второй — откуда-то из ближних кустов:         — Ясно, сделаем!         Они нашли углубление в земле и споро, пока ещё не стемнело, развели маленький бездымный костерок, на который водрузили самый маленький из котлов. Пока грелась вода, к ним успел сунуться Дори, чтобы, пользуясь случаем, раскурить трубку. Она тут же пошла из рук в руки, потому что пристрастие к табаку имела как минимум половина отряда, а Беорн не курил, так что пополнить запасы в его доме не удалось. Вот и вышло, что только у Дори осталось несколько щепоток, которые он сохранил до подходящего момента. Правда, по впечатлению Яснотки, подходящесть тут была только в том, что разожгли огонь. Но, говорят, курение успокаивает нервы… Пробовать она, впрочем, не собиралась. Всё равно её нервам пара затяжек явно не поможет!         В сгущающихся сумерках она закинула в кружку нужные травы, а после старательно не обращала внимания на то, как юные дарования не самым приличным способом заливают огонь.         Травяной отвар помог, и хотя бы выспаться Яснотке удалось лучше, чем в предыдущие два дня. Но утром неугомонные братцы зачем-то растолкали её раньше, чем проснулся кто-либо ещё. Они, надо понимать, были на дежурстве.         — Ну, вставай давай! — Кили ухватил её в охапку и практически дотащил до места, где они с Фили вечером разводили костерок. Старший брат уже сидел там… и снова разжигал огонь. Хотя она точно помнила, что разрешение вчера было только на один раз.         — Эй, вы что? — Яснотка наконец более-менее осознала окружающую реальность. Насколько вообще можно что-то осознавать ранним-ранним утром. — Вам ведь достанется! Зачем?         — Мы же помним: когда ты в прошлый раз пила эту свою траву, — «отраву», кажется, сказал Кили, — то каждый день утром и вечером заваривала, и даже за обедом иногда. Значит, от вчерашней сегодня толку не будет. Надо заново.         — Но вам не разрешили разводить костёр второй раз!         — Ну и что? Не видит никто.         Логика, что ни говори, железная. На это Яснотка не придумала возражений, тем более что, если бы ей сейчас удалось заварить лекарственные травы, грядущий день стал несколько менее отвратительным. К сожалению, дотянуть его хотя бы до «терпимого» не могли никакие травы. С мрачной атмосферой леса, крайне урезанным пайком еды и тяжёлым рюкзаком можно было только смириться и постараться уделять этому поменьше внимания.         Несмотря на опасения Яснотки, диверсия прошла успешно; костерок затушили до того, как кто-либо проснулся, а она ещё успела подремать с полчаса до общего подъёма. Скудный завтрак, недолгие сборы — вещи на привалах никто не раскладывал — начинался новый день путешествия, сейчас кажущегося бесконечным. Причём явно получалось то, что можно назвать «дурной бесконечностью»…         Отряд уже готов был тронуться в путь, когда Торин, задержавшись рядом со своими племянниками, негромко сказал:         — «Никто не видит» не значит, что никто и не слышит тоже. В следующий раз почувствуете разницу на своей шкуре. Всё ясно?         Фили и Кили ошарашено переглянулись и синхронно кивнули.         Яснотка, которая нечаянно — действительно нечаянно, она никоим образом не подслушивала! — услышала замечание, предназначавшееся вовсе не ей, сделала выводы и вечером обратилась к командиру с вопросом «а можно?..». Тот почему-то был совершенно не в восторге от такой дисциплинированности.         Прошло двенадцать или тринадцать дней с того момента, как отряд вступил под сень мрачных деревьев — Яснотка поняла, что сбилась со счёта — когда путь преградил мощный поток. Он был шире всех прочих, которые им встречались до сих пор, а вода в нём текла тёмного, почти чёрного цвета. Надо полагать, это был тот самый Чёрный ручей, о котором предупреждал Беорн. Хотя по ширине поток вполне мог называться рекой. И путники были бы рады последовать предостережению, но как перебраться на другой берег, не входя в воду, если моста нет и в помине? Наверное, кончилось бы тем, что кто-нибудь всё же полез в воду, если бы Яснотка, которая от нечего делать (в обсуждении вариантов переправы от неё толку не было, это она понимала) разглядывала противоположный берег, не заметила в тени между корнями маленькую лодочку. И, дождавшись паузы в громогласном споре между Двалином и Глоином, сообщила об этом.         — Мисс Бэггинс, твоя наблюдательность похвальна, но от этой лодки нам будет мало пользы, — рассмотрев ситуацию, заключил Торин. — Добраться до неё можно только вплавь, и это возвращает нас к вопросу, что…         — Нет, дядя, погоди! — прервал его Кили, до этого момента что-то прикидывающий про себя. — Не обязательно вплавь. Тут не очень далеко, можно попробовать подцепить её верёвкой с крюком. Или, может быть, стрелой.         Сперва идея поддержки не нашла: гномы не слишком привыкли полагаться на стрельбу. Но что они теряли, если бы попытались? Когда эта простая мысль дошла даже до самых упёртых, на берегу развернулась бурная деятельность. По большей части, впрочем, бессмысленная, потому что по делу требовались только верёвка, крюк и кто-нибудь меткий.         Верёвки среди снаряжения имелись, а вот с крюком вышла проблема. Гномы некоторое время ломали над этим головы, а потом очень по-гномски заменили его топором. Небольшим метательным топориком, который единственный остался у Двалина из всего изначального набора оружия. Он и бросать собрался сам, но его сумели переубедить: самым метким в отряде был всё же Кили.         Первый бросок оказался неудачным, топорик плюхнулся в воду, и вытягивал его молодой гном с явной опаской, не уверенный, что будет, если он тронет мокрую верёвку. Второй — слишком высоким, и верёвка чуть не запуталась в низко наклонённых ветвях. Наконец, третья попытка увенчалась успехом: топорик то ли воткнулся в борт, то ли зацепился за него, как крюк.         После первой попытки вытянуть лодочку до гномов постепенно дошло, что раз её до сих пор не унесло течением — значит, она привязана. Тогда за перетягивание каната взялись уже всерьёз Кили, который просто не хотел бросать начатое дело, Глоин, а также Бомбур, как самый увесистый.         То, что в итоге порвалась именно нужная верёвка, то бишь, чужая, могло считаться чудом. Лодка со всеми возможными предосторожностями (довольно странными после того, как сильно её только что дёргали) была перетащена через речку. Размеры плавсредства не впечатлили даже Яснотку, которая в своей жизни видела очень немного лодок. Пожалуй, и та, с которой старик Хоб рыбачил в запруде, была больше и крепче! Как в эту скорлупку собирались загрузиться нагруженные железом гномы, оставалось за гранью понимания.         Командир отряда, впрочем, придерживался другого мнения и сказал переправляться по трое. Сам же и отправился первым рейсом, прихватив с собой Фили и Глоина. Точнее, сперва все ещё немного пошумели, разбираясь, как переправляться на лодке без весёл. Решение в виде второй верёвки, заброшенной на дерево на том берегу уже прицельно, положило конец спорам, после чего началась сама переправа. То, что никто не свалился в воду, не уронил вещи и не опрокинул лодку, по мнению Яснотки, тоже выглядело чудом.         Торин, Фили и Глоин, как только выбрались на берег, обнажили клинки. Лес на другом берегу не выглядел ни на каплю более дружелюбным, так что нападения они ожидали ровно так же, как все дни до того. Хоббитянка, самовольно влезшая на второй рейс — уж очень ей хотелось поскорее разделаться с пугающим моментом, а жёсткой очерёдности установлено не было — в основном старалась не путаться под ногами и немного помогала разгружать вещи. Отряд переправлялся дисциплинированно и чётко; на том берегу Двалин и Бомбур до последнего стояли с оружием в руках и убрали его, только погрузившись в лодку.         Переправа прошла успешно… и тут-то и случилась неприятность.         Ни разу за всё время пути через лес отряду не встретились крупные звери. Однако сейчас на тропе выше по склону раздался топот копыт, а через мгновение между деревьев возник несущийся во весь опор олень. Прежде, чем кто-нибудь успел хоть что-то сообразить, он врезался в столпившихся на берегу гномов, буквально раскидав их в стороны, и одним прыжком перемахнул через поток.         Но он всё-таки не остался невредимым: Кили, который стоял чуть в стороне от всех, и потому удержался на ногах, выпустил ему вслед стрелу и попал в основание шеи. Зверь пошатнулся… но, увы, уже на другом берегу. О том, что мясо местной дичи может оказаться негодным в пищу, оголодавшие на скудных пайках гномы не подумали, и вслед исчезающему в подлеске оленю полетела весьма выразительная брань.         Браниться, пожалуй, они могли долго и изобретательно, если бы Яснотка, которая после падения сползла по мокрой глине к самой воде, не взвизгнула:         — Бомбур тонет!         Олень, пролетая мимо, толкнул его ровно в тот момент, когда он переходил из лодки на берег, так что он рухнул в воду, да ещё и отпихнул от берега судёнышко, которое тут же унесло течением.         Хоббитянке-то только и оставалось, что верещать, потому что, протяни она руку барахтающемуся толстяку — только сама улетела бы в воду. Да и просто не достала бы. К счастью, её услышали сразу, и Двалин, всё ещё державший в руках смотанную верёвку, бросил её утопающему.         Вытащили Бомбура быстро… и, когда он оказался на берегу, гномы уставились на него в неверии. Он спал. Крепко, как будто отдыхал на мягкой перине после сытного ужина, да ещё и похрапывал. И сжимал конец верёвки так, что вытащить её никак не получалось. Двалин, сплюнув, вытащил нож и попросту обрезал её, оставив кусочек в руке товарища.         — Чёрный ручей, вода которого навевает сонливость и отнимает память, — в наступившем недоумённом молчании озвучила Яснотка всплывшую в голове фразу. Всякие легенды и истории она порой запоминала точь-в-точь, дословно, и из напутствий Беорна эта фраза задержалась в голове крепче всего.         — Вот ведь надо же было! — сердито буркнул Глоин, досадуя то ли на неуклюжесть Бомбура, то ли на его же невезучесть, то ли просто на обстоятельства.         — И что делать будем? — более практично высказался Кили.         — Носилки.         Короткий ответ-приказ Торина вызвал ещё один всплеск всеобщего недоумения: взбудораженные происшествием гномы не очень-то быстро соображали.         — У нас нет возможности дожидаться, пока он проснётся, и, надеюсь, никто не думает, что мы можем его бросить, — под сердитым взглядом командира любой, у кого возникла даже тень подобной крамольной мысли, должен был немедленно устыдиться.         После этого гномы, наконец, принялись за дело и быстро соорудили из здесь же нарубленных деревцев носилки. Но то был последний всплеск энтузиазма, потому что дальше их пришлось использовать по назначению: тащить тяжеловесного товарища. На это требовались четверо, а остальным пришлось разделить между собой часть их поклажи. Если бы не то, что мешки уже изрядно полегчали, им бы пришлось совсем плохо.         Единственное, что могло здесь порадовать Яснотку: её в «вахту по носилкам» не включили. Но с учётом всего прочего это было слабым утешением.