Однажды в Чикаго

— Значит, вам «нет резона» меня тут держать, так? — вызывающе поинтересовалась Тина, стоило Грейвсу зайти в комнату. — Вам всё равно, что со мной сделает этот... этот... — она запнулась, подбирая слова, — сумасшедший маньяк? Вы слышали, что он сделал с поставщиком немецкого модафинила? В новостях об этом говорили каждый раз, стоило найти ещё одну часть его тела!.. — Тина покачала головой, и непослушные прядки мягко коснулись щёк. — В вас что, нет ни капли человечности? — она скрестила руки на груди, от волнения вздёрнув подбородок даже выше, чем было нужно. Грейвс немного помолчал, видимо, ожидая, что она продолжит. На его лице, казалось, едва заметно проскользнуло сочувственное выражение, но, скорее всего, это было скрытое раздражение. По крайней мере, Тина была почти на сто процентов уверена, что сочувствия Грейвс не испытывал. По отношению к ней — так точно. Тина смотрела прямо в его тёмные глаза, слишком тёмные, чтобы принадлежать хорошему человеку и одновременно очень подходящие к его привычной усмешке. Зрачков не было видно, как и отражения каких-либо эмоций. Если глаза являлись зеркалом души, то, очевидно, никакой души у Грейвса не было. Молчание в комнате становилось невыносимым, и Тина едва заметно топнула ногой, чтобы хоть как-то разрядить напряженные до предела нервы. Никогда нельзя показывать, что ты боишься — так говорила Серафина, и Тина не собиралась подвергать её слова сомнению. — Вы играете в шахматы? — наконец поинтересовался Грейвс, и Тина недоуменно моргнула. Шахматы. Она была уверена, что он бросит очередную саркастическую реплику, и уже почти приготовила ответ, но Грейвс в который раз заставил её спешно менять позиции. Это одновременно ужасно раздражало и... интриговало. — Весьма посредственно, — Тина подняла бровь, показывая удивление вопросом. Грейвс медленно кивнул. — Я так и думал, — и развернулся, намереваясь выйти из комнаты. Тина на секунду застыла, глядя на аккуратно подстриженный затылок. Это что, всё?.. — Ну уж нет! — процедила она и, не особо размышляя, почти бегом направилась к двери, опережая Грейвса. Она прижалась спиной к створке и упрямо сжала губы, всем своим видом выражая несогласие с его действиями. По крайней мере, Тине бы очень хотелось, чтобы её жест выглядел именно так. Грейвс остановился, с лёгким удивлением глядя на Тину. — Что это значит, мисс Голдштейн? — спросил он, чуть нахмурившись. Солнце мягко освещало левую половину его лица, сглаживая тонкие морщинки около глаз. — Вы не хотите, чтобы я так скоро покидал ваше прелестное общество? — Да! — выпалила Тина, а потом, осмыслив сказанное, тут же мотнула головой. Пряди снова мазнули по заалевшим щекам. — То есть нет! Я хочу, чтобы вы... — она в замешательстве замолкла: а чего она хочет? Чтобы он её отпустил? Чтобы не отдавал Гриндевальду? — Чтобы вы... чтобы никто не проводил со мной никаких фирменных бесед... — Тина прикусила губу, сдерживая накатившую волну страха, мурашками пробежавшую по её спине: уж больно зловеще звучало словосочетание «фирменная беседа». Грейвс хмыкнул и медленно кивнул. — Я надеюсь, что вы верно понимаете ситуацию, — начал он почти что мягко. — Вы оказались не просто не в то время не в том месте; ваша мать — ключ ко многим вещам в этом городе, и единственный путь к этому ключу — это вы, мисс Голдштейн, хотите вы того или нет, — он пристально посмотрел Тине в глаза. От его взгляда у неё по непонятной причине задрожали колени. Тина сглотнула, переступив с ноги на ногу, не прерывая зрительного контакта. Грейвс стоял рядом, не критично близко, но и не достаточно далеко для того, чтобы щиты самообладания встали на своё место. Боялась ли она именно его? Или её терзал безотносительный ко Грейвсу страх за свою участь? На этот вопрос Тина не знала ответа. — Я думаю, вы достаточно умны, чтобы знать: некоторые вещи никогда не возвращаются на своё место, — Грейвс окинул её быстрым взглядом. — И, кажется, это именно ваш случай, Тина. Она на мгновение перестала дышать. Надежда — странная вещь. Без надежды тяжело. Без грубо отобранной надежды — в разы тяжелее. Тине показалось, что краски вокруг резко посерели, а воздух стал до невозможности спёртым. Мышцы ног внезапно обмякли, и ей пришлось ухватиться за дверную ручку, чтобы не упасть. Не упасть. Не упасть. Держи себя в руках, Тина. Всегда держи себя в руках. Не показывай свой страх. Своё отчаяние. Серафина стоит совсем близко, чуть склонив голову. Тина чувствует лёгкий флёр её парфюма, к которому примешивается запах кофе. Через полчаса — встреча с владельцем участка на Огден-авеню. Этот участок, говорит Серафина, этот участок, Тина, определит твою дальнейшую жизнь. Делай вид, что он тебе не нужен, понимаешь, Тина? Никогда не показывай свою заинтересованность. Не показывай, слышишь? Через час Тина с блеском проворачивает своё первое дело — земля Хатчерса теперь принадлежит их семье. Дверная ручка неприятно врезалась в спину, и Тина медленно выдохнула, избавляясь от липкого чувства внутри. Не по-ка-зы-вай. — И что теперь? — небрежно спросила она, вдруг подумав, а смог ли Грейвс прочитать на её лице всё то, что происходило у неё внутри? — Вы убьёте меня, а тело закопаете где-нибудь в вашем шикарном парке? По лицу Грейвса скользнула тень улыбки. Если он и был удивлён относительным спокойствием Тины, то не показал этого. — Я посоветуюсь с вами по поводу места, — пообещал он, а потом добавил, уже гораздо серьёзнее: — Пока у вас нет причин думать, что это ваши последние дни. — Вы так говорите, чтобы я не предпринимала отчаянных попыток побега? — отозвалась Тина, продолжая спиной вдавливать дверную ручку: боль отрезвляла. — Нет, — он ответил сразу, но одновременно не слишком быстро для того, чтобы Тина заподозрила его во лжи. — Чтобы вы не засиживались с книжкой до трёх ночи, дабы успеть прочитать её до безвременной кончины. Тина не выдержала и улыбнулась, отведя взгляд и не увидев, как блеснули глаза Грейвса, скользнув по её обнажившимся ямочкам.