Сборник про сборную

«Ночь чернеет впереди, Свет гаси и приходи». Сплин

Дождик продолжал накрапывать. Как начался после обеда, так и шёл – мелкий, почти невидимый, не столько каплями, сколько моросью, если бы не почерневший асфальт, можно было бы и не заметить. Несмотря на пасмурную погоду и тяжёлые нагрузки, Сашка Головин радостно смеялся. Счастье переполняло его, так как перед вечерней тренировкой Роман Широков, ленивым движением пригладив мокрые, завивающиеся кудряшками волосы, повернулся к нему и сказал: - Ну что, Сашка, от меня тебе сегодня подарок. В восемь приходи. Сашка повторял про себя это «Приходи» как мантру – и не мог прекратить улыбаться. Он еле-еле дождался окончания тренировки и за ужином непрерывно ёрзал на стуле, а потом никак не мог оторваться от часов на стене, сгорая от нетерпения. Двадцатый день рождения обещал стать самым незабываемым днём в его жизни. Если честно, к двадцати годам у Сашки было всё, о чём он только мечтал года три назад, в том числе золотая и серебряная медали чемпионатов Европы в двух возрастных категориях. А теперь – взрослый турнир. И ему, Сашке, выходить в основе – на той же позиции, на которой специализировался Широков, что ни для кого не было секретом. Вышеупомянутый Широков Роман Николаевич в ресторане разместился за столом за его спиной, рядом с братьями и Игорем Акинфеевым, и тот был явно чем-то недоволен, пусть и умело притворялся, что ничего из ряда вон не происходит. Но Сашка хорошо знал Игоря и чувствовал, что он маленько побешивается от того, что что-то серой змейкой уползло из-под его тотального контроля. Но вот что? В небесно-голубых глазах Широкова плескались невинность и невиновность. С Широковым вообще-то Сашка неплохо поладил, даже не верилось в рассказы о непростом нраве Романа Николаевича, если это было правдой, то с Сашкой он отлично маскировался. Капитану сборной откровенно льстило его внимание, он принимал его с долей самоиронии, но вежливо, и, хотя держался приятельски, было ясно, что какую-то границу в общении с Головиным он не переступает. В конце концов, когда они очутились в одном клубе, Широков немного оттаял, было заметно, что он искренне рад его, Сашки, успехам, всегда готов поболтать, ответить на какие-то вопросы, встать в пару на упражнениях – если Сашка проявит инициативу. Сашка проявлял. И не встречал у него отказа. Стало быть, граница была дополнена колючей проволокой с высоким напряжением только с одной стороны – со стороны самого Широкова. Вася Березуцкий как-то раз типа случайно уронил, что для Сашки так лучше, но что конкретно «так» – не уточнил, а для Сашки это было сложновато. Головин порой совершал вылазки за линию невидимого фронта, ничего не мог с собой поделать, это было сильнее его, а Широков вроде как спускал на тормозах. А тут вдруг это – «Приходи». И понимай, как хочешь. Зависит, конечно, от того, кто здесь тормоз. Сашка стоял перед зеркалом и крутил чёлку уже с четверть часа – вправо-влево, влево-вправо, взгляд на часы, взгляд на дверь, опять в зеркало... Наверно, теперь можно идти: две минуты девятого. Лишь бы не припереться раньше времени, а то он невесть что подумает, хотя пусть думает – хуже, чем в действительности, вряд ли придумает даже он. То, что мысленно называть Широкова «он» давным-давно вошло в привычку, Головин не замечал. Широков открыл секунды через три после стука, будто поджидал его: - Привет! - Добрый вечер, – тихо проговорил Сашка. Он ужасно нервничал. В номере, который Широков делил с Игнашевичем, было сумрачно и прохладно, на окне тревожно колебалась занавеска, чуть слышно шуршал дождь… Сашка не знал, что под этот ненавязчивый шорох кончится его сладкое детство, но подсознательно догадывался. Широков запер за ним дверь, и у Сашки, замершего посреди комнаты спиной ко входу, по этой самой спине пробежал табун мурашек. А потом развернулся и ещё раз пробежал. А затем Широков положил руки ему на плечи. - Сашка… Широков напрочь игнорирует «с», томно постанывает на первой «а», тянет «ш» в бесконечность, перекатывая по губам, смакует на кончике языка «к» и захлёбывается второй «а». Головин ничего не просит и ни о чём не спрашивает, просто зажмуривается и повинуется. Меж тем его тащат куда-то вбок, а он, соответственно, тащится. - Стой вот так. - Да, – Сашка с трудом разлепил глаза. Одно-единственное слово выжимает из него все силы. Роман прижимает Сашку к стене, для надёжности вцепившись в косяк приоткрытой двери в ванную комнату, удерживая его поперёк груди и при этом как бы приобнимая. Поза очень неуютная – его локоть оказался прямо на солнечном сплетении. И всё-таки вторая рука у Широкова свободна, и он быстро пускает её в дело, то есть в расстёгнутый вырез Сашкиной футболки. Пальцы ласкают ямочку под горлом, властно обхватывают шею, заставляя запрокинуть голову. Сашка сжимает кулаки и внезапно понимает, что у него-то они ничем не заняты, и тянется… - Нет, стой и не двигайся, пока я не разрешу, – чеканит Широков. Сашка поджимает губы и больше не предпринимает попыток пошевелиться. Широков кропотливо ковыряется с последней пуговицей футболки, а потом раздаётся очередной приказ: - Снимай. Хватка ослабевает. Сашка обнажает торс и театрально отбрасывает футболку в сторону. Широков одобрительно хмыкает и тут же снова впечатывает его в стену, однако теперь это контакт класса «кожа к коже». Роман едва ощутимо целует его в плечо, выводит загогулину языком по татуировке и выдыхает на ключицы поток раскалённого воздуха с примесью смертельно-ядовитых газов: - Матерь Божья!.. Враг у порога, и Сашка капитулирует: футболка сборной России – белая, как флаг признавших своё поражение, – светится на полу в полутьме. Роман гладит его по животу кругами. Его ладони тёплые, прикосновения приятные. У Сашки внутри всё трепещет, когда Широков оттягивает резинку его штанов на косточки. Мало того что трусы у Сашки тоже белые, да ещё и под ними топорщится. Там, в паху, набухает… Головин прикусывает губу – это не стыд, нет, эта стадия им уже пройдена. Это чисто волнение с лёгкими оттенками предвкушения удовольствия, это простительно. - Снимай, – шепчет ему в ухо Широков и во второй раз ненадолго отпускает, давая свободу движения. Сашка выползает из штанов, тёмно-синяя мягкая ткань падает к его ногам, но Широков почему-то не торопится его обнять, он стоит и выжидательно молчит. Сашка не понимает, в чём причина. Он сделал что-то не так? - Снимай-снимай, – командует Широков со смешком, до Сашки доходит, и он вспыхивает от смущения. Полностью раздеться ему удаётся только при помощи обеих рук – по отдельности они заметно трясутся. Головин медленно наклоняется вперёд, стаскивает с бёдер бельё, на миг закрывая спиной от пронзительного взгляда Широкова свою эрекцию. Сашка сводит колени, окончательно избавляется от трусов и возвращается в прежнее положение, прижимаясь к стене, обклеенной толстыми обоями с рельефным узором; теперь он буквально жопой его чует. Роман так же невозмутимо кладёт руку обратно – словно шлагбаум опустил. Он сверлит Сашку глазами насквозь, пристально рассматривает его лицо, как будто ему абсолютно фиолетово на то, что творится ниже. В сумерках не рассмотреть, но Сашка и без того знает, как пытливо он может взирать. Не видно – ну и ладно, всё к лучшему. - Ну-ка, поласкай себя, Саааашка… – предлагает Широков. Головин сжимается и чуть-чуть дрожит; это из-за порыва холодного ветра из окна. - Сааааш, – настойчиво просит Роман, и от такого напора Сашка теряется, робко проводит по прессу. Его угловатая, почти квадратная кисть гораздо светлее загорелой кожи на руке Широкова. - Не стесняйся… – уговаривает Широков, его голос звучит успокаивающе, и Сашка наконец подчиняется: сжимает основание члена так, что кончик торчит из кулака. - Расставь ноги, – советует Роман. – Ну, так же проще? Головин кивает, соглашаясь. Рука плотно охватывает наполовину налившийся член, в паху ворочается смутное желание. - Что ты как этот… – с упрёком ворчит Широков. – Как в первый раз… Подрочи себе, Саш. Сашка вжимается в стену и судорожно облизывается. Боже, что он делает… - Яйца возьми для начала, – подсказывает Роман. – Расслабься. Всё хорошо. Саша отворачивается в сторону, разводит ноги и запускает руку глубже в пах. Пальцы неловко скользят, пачкаясь в смазке, а возбуждение накатывает всё сильнее. Прощупываются венки. - Все делают так, Сашка… Спокойно. Головин жадно сглатывает и продолжает трогать себя под наблюдением Романа. Сашка слышит его прерывистое дыхание. Не так уж ему, молодому парню, и много времени надо, чтобы возбудиться, потому что он хочет, безудержно хочет, правда, пока сам не до конца понимает чего... В отличие от Широкова. Этот свои цели определяет чётко: - Я хочу видеть, как ты это делаешь, Саша. Ты такой красивый сейчас… Сердце бьётся не в груди, а где-то в животе. Сашка находит смелость посмотреть на себя. Стояк такой, что одной рукой орудовать уже неудобно, головка вся наружу, нахально выпирает из складочек кожи, влажно поблёскивает. Внутри всё горит от напряжения. Саша ловит себя на том, что перестал бояться и улыбается. - Да, так, молодец, – подбадривает Роман. Вот бы Широков поцеловал его… Сашка пытается дотянуться до его губ, но тот микронным движением головы отстраняется. Обидно. Фактически Широков к нему ни разу пальцем не притронулся, а он… а он… а он дрочит себе и того и гляди кончит. - Саш, мне очень нравится. Если бы Роман хотя бы положил ладонь на Сашкин кулак… погладил бы его… завалил бы его на постель, блин, да пусть бы и на пол! Вот этим своим равнодушным голосом велел бы ему сию минуту встать на четвереньки и развести ноги – и Сашка бы встал и не стал бы задавать вопросов… Но чёрт, Широков же даже не раздет! Головин зажмуривается и… - Ааааххх!.. Лучший подарок – тот, который сделан своими руками. О Господи. Широков выпустил косяк, и Сашка чуть не упал, настолько неожиданно это произошло. Роман встаёт перед ним и смотрит ему в лицо, не мигая. - Ты этого хотел? – спрашивает он. - Я?.. Не знаю… Не совсем… - Сашка, ты же понимаешь, что есть запрещенные вещи?.. - В смысле?.. - Мне нельзя. - Что нельзя? – Сашка в отчаянии. Широков красноречиво переводит взгляд вниз. - А мне?.. - Ванна в твоём распоряжении, – сухо произносит Роман. И тут Сашка осознаёт: Широков не предлагает ему вымыться перед … этим самым, нет, максимум, на что можно рассчитывать – это ополоснуть руки. - Всё было бы добровольно, – испуганно бормочет он. - Я знаю. И всё-таки – нет, Саша. Не надо. Забудь об этом. Прошу тебя. Так будет правильнее. Поверь. - Зачем тогда?! Широков бережно берёт его пылающее от гнева лицо шершавыми ладонями: - Сашка, милый, хороший… Именно поэтому сегодня. Ты уже большой. Должен понимать… Я не имею права... Даже если ты хочешь… Он нежно обводит Сашкины губы кончиками пальцев, и Головин лишь в последний момент сдерживается от того, чтобы, пошло причмокивая, не засосать их в славных традициях порнофильмов. Если бы Широков сейчас надавил ему на плечи, принуждая рухнуть на колени, и, приспустив штаны, притянул бы его за затылок к своему паху, он бы покорно раскрыл рот. Вместо этого Роман говорит: - Я не тот человек, кто тебе нужен, Сашка. Прости. Это провал. Сашка недоумённо хлопает глазами. - Ну, если не хочешь ты, пожалуй, в ванную пойду я, – и Широков закрывает за собой дверь. Сашка сползает по стене на свою одежду и с остервенением вытирает ладонь о бедро. В ванной комнате включается вода. Она будет литься, пока он не уйдёт из номера.