Ближе

Нельзя войти в одну реку дважды. Кто это сказал? Аристотель? Гераклит? Что ж, Гераклит, твое счастье, что в твоей Древней Греции не было коварной болотистой речушки под названием Кэмерон Монахэн. Из тех, знаешь, рек, в которых вода подернута тиной, а на дне ил - выходишь из нее, а всё тело перемазано, и волей-неволей приходится зайти еще раз - просто ополоснуться, думаешь, только по пояс, но в итоге еще сильнее увязаешь ногами в склизком дне, а вода такая теплая, мягкая, что выходить уже совсем и не хочется, хочется нырнуть, окунуться с головой, уйти на дно. Интересно, как бы ты тогда запел, умник. Ноэль встряхивает головой, отгоняя нелепые мысли. Какая всё-таки заманчивая, удобная позиция - позиция пострадавшего. Выставить себя жертвой - я, мол, не хотел, сопротивлялся как мог, но что поделать, все мы люди, не так уж легко противиться своим слабостям. Насколько легче становится дышать, если смотреть на всё под таким углом, сколько можно найти себе оправданий. И ведь вроде бы всё действительно так. Действительно ведь не хотел. Действительно сопротивлялся. Полтора года - господи - ебучих полтора года держался, блокировал каждую мысль, каждый малейший порыв душил в зачатке, убеждал себя, что пути назад нет, мосты сожжены, и реки под ними тоже сожжены, и вообще всё что можно сожжено к чертовой матери. Разве это было легко? Это было трудно, иногда просто чертовски трудно, настолько, что хотелось сдаться, послать всё подальше, вернуться, вздохнуть наконец полной грудью, чтобы как раньше - не думая о последствиях, вообще ни о чем не думая, просто расслабиться, дать себе волю, впитывать, как губка, каждый момент, каждое осторожное прикосновение, каждый жадный взгляд, каждую блядоватую улыбку. Хотелось - но ведь держался же. Громоздил сотни запретов, сотни разумных доводов. Глупо, неправильно, неосмотрительно, эгоистично, нельзя. И постоянно, как заклинание, вот это - в одну реку... Много он понимал, этот древнегреческий хер. Как же нельзя, если очень даже можно, река-то вот она, рядом - руку протяни, набери номер, и входи сколько хочешь, хоть дважды, хоть трижды (а звучит-то как, господи боже). Лайла была рядом всё это время. Если бы не она - ни за что бы не продержался. Впрочем, если бы не она, держаться-то было бы, наверное, и незачем, но это неправильная мысль, шаткая, ведущая куда-то не туда. Лайла была рядом - и от этого было проще, она помогала отвлечься, забыться, и в то же время служила живым напоминанием, почему, собственно, нельзя. Потому что вот - есть человек, которого он любит, которому нельзя причинять боль, самый чуткий друг, самая потрясающая женщина, с которой он вообще-то хочет - действительно ведь хочет - провести жизнь. Но если Гераклит не идёт к реке, река идёт к Гераклиту. Что делать, если единственная преграда, отделявшая тебя от пропасти, сама отходит в сторону? Услужливо уступает тебе дорогу и даже подталкивает вниз - иди, мол, можно. Когда Лайла сама начала уговаривать его вернуться в сериал, больше всего на свете ему хотелось сказать - перестань, замолчи, ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Но естественно он ничего не сказал. Более того - поддался быстро, почти сразу, и, кажется, даже с облегчением. Ну вот же, она же сама его уговаривает. Пусть она не знает, о чём говорит, но правду-то он ей сказать не может, а других аргументов у него уже нет, значит придётся поддаться. Навешал самому себе лапши на уши - мол, теперь уже никуда не денешься, кажется даже, господи, стыдно вспоминать, мелькнуло в голове что-то вроде "ну, значит судьба". Какая грубая уловка, какой восхитительный самообман. Очень удобный приём - выставить себя жертвой. Жертвой обстоятельств, жертвой судьбы, жертвой собственных слабостей. Только вот есть загвоздка. Нихрена этот приём не работает, если твои обстоятельства, твои слабости - в тысячу раз слабее, в тысячу раз беззащитнее тебя самого. Каждый раз, каждый чертов раз Кэмерон смотрит так жадно, так отчаянно цепляется, с такой мольбой заглядывает в глаза, это сквозит в каждом его движении, в каждом прикосновении, в каждом слове - иногда Ноэлю становится почти страшно от того, насколько сильно в нём нуждаются, и хочется спросить - да что ты во мне нашёл? Но он не спрашивает, это было бы слишком, слишком жестоко, а он ведь не жестокий человек, и меньше всего на свете он хочет его ранить. И поэтому, именно поэтому он просто поддаётся - каждый раз делает вид, что может дать ему то, что ему нужно. Кэмерон нагоняет его в прихожей, разворачивает к себе, хватает за волосы, гладит по щекам, целует - губы, шею, глаза - торопливо, жадно, задыхаясь. Ноэль прикрывает глаза и прислоняется к стене, чувствуя, как наравне с возбуждением закипает внутри ненависть к себе, к собственной слабости, собственному бессилию. Конечно, он знает, что не имеет на это никакого права. Что это и есть самое жестокое - возвращаться к нему, хотя они оба знают, что рано или поздно всё снова закончится. Врать себе, что заботишься о нём, что хочешь приласкать, пригреть, быть рядом с ним, раз уж он этого хочет, что в этом нет ничего эгоистичного, ничего для себя. И вот здесь начинается самое омерзительное. О чём даже подумать стыдно, от чего чувствуешь себя до тошноты паршиво. Дело в том, что это как раз и нравится. Нравится, как он сверлит взглядом, как хочет тебя каждую минуту, как старается касаться тебя как можно чаще, тянется, как к магниту. Нравится так, что сводит зубы, что теплая приторная волна по всему телу. Хочется вмазать самому себе по лицу - уходи, заканчивай всё это, пока не поздно - ради себя, ради него - это он не может, а ты-то можешь, у тебя-то есть на это силы. Но с другой стороны - если бы были, разве стал бы он вообще возвращаться? Нельзя войти в одну реку дважды, но очень хочется. Хочется снова окунуться в это, прочувствовать так же остро, до дрожи, взахлёб, как и в первый раз. Только вот во второй раз уже не так, как в первый. Нет, ничего не притупляется, наоборот, во второй раз, наверное, даже острее, ярче, мощнее. Но в то же время болезненней, тоскливей, безнадежней. Та эйфория, запомнившаяся с первого раза сплошным светящимся накрывающим с головой потоком, исчезла. Больше не получается не думать о последствиях и побочных эффектах. Всё пропиталось какой-то горечью, смутной тревогой, легким предчувствием беды. Всё ещё, как и в первый раз, ловишь и впитываешь каждый момент, но уже не потому, что каждый момент - это момент всепоглощающего счастья, за которым ничего вокруг и не видишь, а потому что в этот раз куда более отчетливо понимаешь, что момент этот ускользнёт, исчезнет - и больше никогда не повторится.