Белая бабочка (White butterfly)

В старом поместье Фудзимия зима быстро вступила в свои права. Хуже всех приходилось Наоэ – он заболел из-за холода, и по распоряжению Баба носил маску как у ниндзя, чтобы смягчить и согреть воздух. Более того, по причине слабых лёгких ему также приходилось покрывать грудь целыми слоями гусиного жира и трав, и ему воспрещалось покидать дом кроме тех случаев, когда это было абсолютно необходимо. Когда сестрицы собирали Наоэ в купальню, то заворачивали его в футон. Ая наблюдал за всем этим спокойно – происходящее его немного забавляло. Из Лунного святилища вернулись Фудзи и Тэзука, готовые объяснить всем и каждому, что деревянная резьба совсем не держит тепло от жаровни, поэтому святилище слишком холодное, чтобы жить там зимой. Их появление означало, что комнаты, пусть и многочисленные, придётся делить заново. Фудзи решил, что ему нравится кукольная комната, ведь она была в стороне от остального дома и выходила, насколько ему было известно, только на главный двор. Протесты, что это была комната Аи, были встречены тихими уклончивыми посулами и деликатными уговорами, так что в конце концов остальные участники спора были вынуждены отступить. Ая стоически заявил, что будет счастлив занять любую другую комнату или даже спать вместе с остальными слугами в пиршественном зале, но против этого решительно выступила Рукия. Она противилась такой перемене гораздо сильнее Кроуфорда. Когда Рукия что-то забирала себе в голову, все тут же забывали сколь маленькой и хрупкой она была. Благодаря своему упорству, сравнимому лишь с натиском стихии, она всегда добивалась своего, и там, где её брату приходилось выпрашивать, уговаривать и даже запугивать, Рукия просто подавляла своим напором. Даже супруг иногда уступал её властности, хотя она едва достигала ему до груди. Правда, при желании она могла уговаривать не хуже Фудзи. Так, Рукия решила, что будет лучше всего, по крайней мере, в зимнее время, если Ая расстелит свой футон в комнате Кроуфорда. Этому было несколько причин, и одна из них – желание соединить их, чтобы предотвратить нежелание Фудзимии оставаться с онмёдзи наедине. К тому же это означало, что потребуется меньше жаровен. Сама Рукия спала в одной комнате с сестрицами и своим йокаем Фарфарелло. И Ая, и Кроуфорд стояли на своём до тех пор, пока Рукия не начала изображать из себя в добродушную милую маленькую идиотку. И прежде чем они поняли, что случилось, оба уже согласились из страха, что по их вине она будет лить слёзы. И онмёдзи, и Фудзимия согласились, с ужасом понимая, что Рукия ими манипулирует, а они ничего не могут с этим поделать. Кроуфорд ложился спать поздно. Он часто засиживался у лампы, читая приходящие ему письма, в то время как Ая уже лежал в постели и притворялся, что спит. Его футон был напротив ложа онмёдзи, их разделяла только жаровня. Фудзимия лежал на боку, отвернувшись от золотого света лампы, и разглядывал собственные руки. Он засыпал только после того, как Кроуфорд возвращался в свою постель, а его дыхание успокаивалось. Иногда онмёдзи замечал, что Ая не спит, и желал ему спокойной ночи, иногда нет. Кроуфорд не делал ни единой попытки прикоснуться к нему, и единственными знаками внимания были тихие пожелания спокойной ночи. Каждое утро после пробуждения их ждал дымящийся горячий чай и холодный завтрак. Его всегда накрывали на маленьком столике рядом с дверью в отгороженном ширмами углу комнаты. Кроуфорд и Фудзимия ели вместе. – Все думают, что мы следуем «мужскому пути» [1], – без обиняков сказал Ая, разбивая над своим рисом яйцо. – Что беспокоит тебя? – спросил Кроуфорд, сделав глоток чая. – То, что все так думают, или то, что мы этого не делаем? Фудзимия покраснел на мгновение, и не только от воспоминаний о жгучей боли, которой сопровождался его первый раз, но и от ужасающего страха, что ему захочется сделать это снова. Он хотел исполнить свой долг, ведь он был наложником Кроуфорда. С той самой ночи, когда закончились уроки Рукии, он хотел этого, ни один из них не касался другого. Иногда Ая думал, что хозяин желал его, но сдерживал себя. – Иногда, хозяин, – Ая всегда был осторожен, называя его так, но в его голосе не было и тени раболепия, – я хотел бы исполнить свой долг перед вами, но бывает так, что я боюсь этого. Служанки хихикают у меня за спиной, и когда я упоминаю об этом при сестрицах или даже при Фудзи, они спрашивают, почему я просто не накажу их. – Ты вправе сделать это, – ответил онмёдзи, – в моей семье ты почти равен Рукии. – Я знаю, но они простые девушки, которые не знают как лучше, – ответил Фудзимия. – И мне не станет легче, если их высекут, – улыбнулся он. – Я предложил тебе мизуагэ, и ты отказал мне, – сказал Кроуфорд, – а потом, сойдя с ума от ревности, я причинил тебе боль, но я не хотел этого. И я понимаю, почему ты боишься моего прикосновения. Ая нахмурился, отложив палочки. – Я смущён, хозяин. Я слышал, что плотская любовь – это что-то чудесное, а вы причинили мне боль. Вы причинили мне такую боль, что я думал, что умру. Лицо онмёдзи потемнело, но он ничего не сказал. – Потом сестрицы показали мне, что это такое – быть, – он запнулся на слове, – любимым, и моё тело ответило, и я был к этому не готов. А когда я вчера вечером шёл из купальни, то видел Тэзуку и Фудзи. Кроуфорд закатил глаза, в таком зрелище не было ничего необычного. Если эти двое думали, что они одни, то невинные прикосновения превращались в объятия, а зачастую и в полноценный проникающий секс. – Фудзи полагает, ты завидуешь ему, и думает, что причина, по которой ты наблюдаешь за Тэзукой, состоит в том, что ты желаешь его. – Нет, – потрясённо воскликнул Ая, – нет, я не … Кроуфорд улыбнулся, иногда Фудзимия был очаровательно юным. – Чего ты хочешь, Ая? – спросил он. – Я не хочу этого, – сказал со вздохом Фудзимия, – я не хочу таких чувств и таких решений. – Ты знаешь, о чём просишь? – сказал онмёдзи. – Да, – ответил Ая, – я хочу, чтобы вы были моим хозяином не только на словах. Кроуфорд чуть не прыснул чаем. – Ты хочешь быть моим питомцем, как домашняя собачка? – спросил он недоверчиво. – Чтобы я относился к тебе так, как ты относишься к Кими, решая, когда ей мочиться и что есть. Фудзимия опустил голову. – Да, хозяин, это должно казаться глупостью с моей стороны, но я хочу не больше свободы, чем моя собака. Кроуфорд вздохнул. – Мне это не интересно. Если ты хочешь сдвинуть наши футоны, я не буду тебя останавливать, – сказал он резко. – Но я не притронусь к тебе в порыве страсти, пока ты первый не прикоснёшься ко мне. – Он встал. – А теперь, с твоего позволения, у меня есть и другие дела, требующие моего внимания, – извинился онмёдзи. И вышел, оставив смущённого Аю одного. Тот сунул палочки в недоеденный тамаго-гохан, затем проглотил свой чай и тоже покинул комнату. Фудзи любил заниматься каллиграфией на смотровой площадке – оттуда открывался прекрасный вид на озеро. Площадка давала ему очень хороший обзор всего происходящего и в то же время укрывала от непогоды. Вокруг шеи Сьюске на манер плаща повязал плотную шерстяную шаль, оставлявшую свободными руки и плечи. Он сидел, поджав ноги, за маленьким столиком и покрывал изящной вязью иероглифов один свиток рисовой бумаги за другим, одновременно наблюдая за тем, что творится внизу, где Тэзука упражнялся с мечом. Это было волнующее зрелище, как высокий сильный Бучо со спокойной грацией переходит от одного ката к другому. – Я знаю, что ты смотришь на него, – сказал Фудзи. Его кисть ни разу не оторвалась от листа бумаги, пока он по памяти переписывал длинное и сложное стихотворение. – Почти везде, где мы бываем, люди смотрят на него. – Улыбка Сьюске была слегка зловещей, а глаза прищурены. – Но я знаю, что он мой, и никогда не предаст меня. – Я, – пробормотал Фудзимия, – я не хочу его, я… Фудзи рассмеялся. – Только дотронься до него, и я убью тебя. Он не предаст меня, но я чувствую твой взгляд на том, что моё, и я не посрамлю доверия императрицы, уступив мальчишке. – Я … – быстро пробормотал Ая. – Красивый, хоть и по-другому, чем он. Опасные вещи часто такими и бывают. – Фудзи опустил кисть на искусно вырезанную подставку. – Он и сам может тебя убить. – Я, – ответил Фудзимия, – я принадлежу Кроуфорду. – Эти слова успокоили его. – Я знаю, – сказал Сьюске с невинной улыбкой, постукивая по щеке чистой кистью, – ужасная дилемма, правда? – он наклонил голову. – Только дотронься до него, и если Бучо не убьёт тебя, тогда убью я, а если этого не сделаю я, то это сделает Кроуфорд. И в твой смертный час он не будет к тебе так же милосерден, как при жизни. – Фудзи засмеялся. – Есть только один способ спастись – ты должен поклясться ему, что он тебя не интересует. – Не интересует, – заверил Ая. – Ты доказал бы это? Ты говоришь одно, а сам так смотришь на него, и ещё я знаю, что ты не разделяешь страсть Кроуфорда. Мне известно, что он удовлетворяет своё желание с сестрицами, ведь ты не позволяешь ему прикоснуться к себе. Это потому, что ты смотришь на моего Бучо? – Всё, – запротестовал Фудзимия, ярко покраснев, – всё совсем не так. Я… – Ты дашь мне доказательство своей честности? – спросил Фудзи. – Да, – быстро ответил Ая. – Тогда положи сюда руку, – сказал Фудзи, – левую, и я отрежу её. Фудзимия прижал руку к груди. – Но, – сказал он, – я принадлежу Кроуфорду, если хозяин даст вам позволение отрезать мне руку, тогда вы это сделаете. Сьюске засмеялся. – Ну, наконец-то хоть немного твёрдости. Иди к Кроуфорду, скажи ему, что ты хочешь, чтобы он взял тебя, скажи ему, что ты хочешь, чтобы он прикоснулся к тебе, скажи ему, что ты хочешь, чтобы он пробудил в тебе желание, скажи ему, что ты хочешь, чтобы он разбудил в тебе мужчину. – Он встал. – Но сначала, повернись и опусти ворот своего кимоно, я хочу написать ему послание. Ая сделал, как было велено, но Фудзи со свистом выдохнул воздух. – Utsukushii to saiai [2], – произнёс он. – Так вот как он отметил тебя, но ты холоден, ты не понимаешь, от какого дара отказываешься. Фудзимия не стал поднимать воротник кимоно и поклонился Сьюске. Он сделал глубокий поклон, так, как говорил ему Сион, нужно кланяться императору, и ушёл. Фудзимия спустился по лестнице и вернулся в библиотеку, где Кроуфорд чаще всего проводил время. Онмёдзи сидел у распахнутых дверей, прислонившись к деревянному косяку, и, держа в руке чашку с чаем, смотрел на трепещущую на ветру вишню, росшую около Лунного святилища. Он размышлял, а стоявшая слева жаровня бросала на него багряные отблески. Кроуфорд казался очень высоким и очень сильным. Одна часть аиной души хотела, чтобы сила хозяина охватила его, покрыла и защитила, а другая напоминала, что это человек, который должен отомстить предателям за смерть родителей. Такатори послали его соблазнить этого человека и заставить его действовать в их интересах, но Ае это не удалось. Кроуфорд, казалось, едва заметил присутствие своего наложника. Фудзимии хотелось бежать отсюда и найти утешение в одной из тайных комнат, которые он берёг для себя, но господин Фудзи, кажется, думает, будто он желает господина Тэзуку, в то время как при одной мысли о чем-то подобном сразу вспоминалась долгая и изнурительная болезнь. – Я бы сказал, что ты выстудишь комнату, – протянул онмёдзи, – если бы сам не сидел у открытых дверей. Ая сглотнул и начал развязывать свой оби. – Я хочу, чтобы вы взяли меня, хозяин, – сказал он, используя те слова, которые велел сказать ему Сьюске. – Я хочу, чтобы вы прикоснулись ко мне, я хочу, чтобы вы пробудили во мне страсть. Вы знаете это, я хочу, чтобы вы пробудили во мне мужчину, я хочу исполнить свой долг. Кроуфорд посмотрел на него, посмотрел по-настоящему, так, словно оценивал его взглядом с ног до головы. – Нет, – спокойно ответил он, – если в тебе взыграла страсть, позаботься об этом сам, сегодня у меня другие заботы. – Затем отвернулся к вишне, которую хлестал ветер. Фудзимия не стал завязывать свой оби. – Возможно, хозяин, в этом я могу вам помочь. Мой отец управлял этими землями, и хотя у меня нет его мудрости и его опыта, я могу попытаться. Кроуфорд снова посмотрел на него, а затем нахмурился. – Здесь и у стен есть уши, Ая, здесь нет никого, кому я могу доверять. Фудзимия секунду смотрел в пол. – Следуйте за мной, хозяин. Есть радости плоти, которые могу показать вам только я и никто другой. – Я сказал тебе, нет, – отрезал Кроуфорд. – Хозяин, – снова начал Фудзимия, – я знаю тайны, столь сокровенные, что вы будете горько сожалеть, если не узнаете их. – Он старался быть осторожным, но не получалось. – Ая, ты не можешь показать мне ничего такого, чего я не знаю. Фудзимия наклонился к его уху и прошептал. – Я знаю секреты этого дома. Мы могли бы пойти туда, где нас никто не услышит. Я не могу доставить вам удовольствие, но вы мой хозяин, и я постараюсь помочь вам. Кроуфорд развернулся и, прижав Аю к полу, оседлал его так, что Фудзимия оказался у него между ног. – Покажи мне, – прошептал он ему на ухо, – если мы сделаем это вот так, то никто ничего не заподозрит. Все будут думать, что твои посулы плотских утех покорили меня, и я не смог устоять перед тобой. Не дёргайся, – сказал он, проводя языком по аиному горлу влажную горячую линию, и ведя её всё выше, к самому уху, – когда я прикасаюсь к тебе. Ая кивнул, и Кроуфорд поднял его, устраивая так, чтобы бёдра мальчика обхватили его собственные. – Говори куда идти, – прошептал онмёдзи. – В коридоре, – сказал Фудзимия, в то время как язык онмёдзи обводил контуры его уха, – в самом конце ниша для футонов, там фальшивая стена, прижмите меня к ней, и я открою механизм. Кроуфорд кивнул и, уткнувшись лицом в шею Аи, понёс его. Иногда он на секунду прижимал Фудзимию к стене, и тогда тот смеялся. Это, казалось, удивляло онмёдзи сильнее, чем то, что Ая открыто предлагал себя. Казалось, что Фудзимии это нравилось, что он наслаждался этим, и это ещё сильнее сбивало Кроуфорда с толку. Рядом с нишей для футонов, он с силой толкнул Аю к дальней стене, и тот рассмеялся ещё громче. Его бёдра сжимали спину онмёдзи, а левая рука шарила вокруг, пока не нашла на деревянном каркасе стены небольшой выступ. Стена качнулась назад, открывая маленькую прихожую, и только когда Ая закрыл и снова запер дверь, он слез с колен Кроуфорда. – Это, – сказал Фудзимия, – один из секретов дома, потайной двор и храм. Прим. переводчика 1. Я рискнула заменить слово «трахаемся» на словосочетание «мужской путь» (нансёку), которое означает гомосексуальные отношения. 2. Если меня не подводит память, то это означает «прекрасный и любимый».