Белая бабочка (White butterfly)

Императрица сидела в идеальной позе сэйдза в компании двух прислужниц. Как и кроуфордовские сестрицы, девушки носили кимоно одинаковых цветов, однако, пошиты они были так, что наряд одной был полной противоположностью другой. Если первая прислужница была одета в красное с золотой отделкой, вторая носила золотое, отделанное красным. Внешность девушек также разительно отличалась друг от друга. Если сидящая справа от её величества была прекрасна огромными тёмными глазами и длинными чёрными волосами, то сидящая слева красовалась светлыми волосами медового оттенка и большими голубыми глазами. Облачение самой императрицы было из блестящей синей ткани столь тёмного оттенка, что цветом напоминало полночное небо. В неровном свете свечей мерцала и переливалась украшавшая ткань многоцветная вышивка, в которой преобладали серебряные и сиреневые нити. Её величество стригла волосы короче, чем работники на полях, короче, чем даже Рукия. Хотя волосы Кучики были, вероятно, длиннее всего лишь на ширину пальца. Скорее всего, императрица потому находила такую длину удобной, что ей часто приходилось носить парики. Наоэ, как будто Ае не хватало собственной красоты, приложил много усилий, чтобы сделать его по-настоящему прекрасным. На Фудзимии были даже новые таби, так как Наги решил, будто те, что Ая носил на официальные приёмы — хотя сам Фудзимия и не мог вспомнить, о какой именно паре идёт речь — слегка пожелтели. Сам Ая искренне считал их ослепительно белыми, но Наоэ полагал иначе. «Ты встречаешься с императрицей», — шипел мальчик. — «Хотя для визита к императору эти таби вполне бы сгодились. И не спорь! Он всё равно будет представлять тебя без одежды». Но если голодный взгляд его величества и заставлял Фудзимию чувствовать себя неуютно, как наложник он принадлежал Кроуфорду, и тот нашёл бы множество способов защитить его добродетель. Взгляд же её величества был холоден как лёд. — Ая-но-Бара, — произнесла императрица глубоким низким голосом, - ты, конечно, знаком с моими прислужницами, Рей и Минако, — лёгким кивком головы она указала сначала на темноволосую девушку, затем на блондинку. — Нет, ваше величество, — тихо сказал Ая, — я не имел такого удовольствия. Хозяин держит меня взаперти, так что я не знаком со звёздами вашего двора. — Фудзимия не поднимал глаз от татами, которые были жёсткими и новыми, потому что к услугам императрицы было только всё самое лучшее. — Ты заинтриговал меня, Ая-но-Бара, — ответила на это её величество, — по каким же причинам он поступает так, кроме того, что ты, очевидно, являешься центром нынешних политических событий? Но ты, кажется, даже глаз поднять не смеешь. Мне интересно, неужели ты настолько великолепен в постели, как утверждают слухи, что многие могущественные люди готовы убивать и умирать ради тебя? — Я принадлежу только своему хозяину, он ревнует, если я смотрю на кого-то ещё. Поэтому те люди, что говорят о моём мастерстве, лгут. Мой хозяин запрещает это, и я никогда не ложился ни с кем, кроме него, — в его голосе зазвучали гневные ноты, и императрица, заметив это, улыбнулась губами, накрашенными помадой цвета старой крови. — Всё моё внимание и вся моя привязанность принадлежат только хозяину. Её величество рассмеялась: — Даже запретные плоды срывают, а розы, оставленные на ветке из-за остроты их шипов, вянут и умирают. — Возможно, ваше величество, — сказал Фудзимия, наконец поднимая глаза и встречая взгляд императрицы, —, но разве они не остаются всё ещё прекрасными, в то время как их лепестки вянут и становятся коричневыми, и разве не в это время они пахнут слаще всего? — Я могу лишить тебя головы за дерзость, мальчик, — ледяным тоном произнесла императрица. — Да, — согласился Ая, —, но я игрушка Кроуфорда, и если вы лишите меня головы, то получите врага, который может видеть будущее, врага, который с радостью потратит годы только на то, чтобы добиться вашего падения. И вы не будете спать по ночам, зная, что это случится, но не зная, когда. Это будет пожирать вас изнутри до тех пор, пока красота ваша не станет подобна забытой розе на ветке с шипами, и вы так не узнаете, что будет его местью. Минако-химэ засмеялась и радостно захлопала в ладоши: — Рукия была права, — сказала она, сияя ослепительной улыбкой на ненакрашенных губах, — у него под шелками есть яйца. Рей-химэ бросила на компаньонку мрачный взгляд, а затем закатила глаза. Казалось, что девушки являются полной противоположностью друг друга не только внешностью, но и характером. — Мина, — тихо упрекнула она, — мы должны помнить, что хэйка рассержена на мальчика. Мы не должны показывать, что поощряем его. Ты знаешь, как её величество к этому относится. — Да, — ответила Минако-химэ, и её голос звучал мило и нежно, — она может быть совершенно невыносима. — Её заговорщическая улыбка звала Фудзимию довериться, но он помнил Хикарин — она казалась милой и ласковой до тех пор, пока Ая не оказался на смертном одре. Женщины привыкли добиваться своего нежностью и лаской, так действовала Рукия, почему бы и Минако-химэ не поступать так же. — Я слуга своего господина, не мне решать, что людям делать от моего имени. — Фудзимия говорил, осторожно подбирая слова, но внутри у него всё кипело. Он хотел такой малости — взять со стола один из ножей и вонзить его в императрицу. Эта женщина прятала от него сестру, просто потому, что это было в её власти. — Выходит, они поступают так не потому, что ты происходишь из Дома Сна. Ая только фыркнул: — Госпожа моя, вы ошибаетесь, здесь я ничем не могу вам помочь. Её величество с грохотом поставила на стол чашку с чаем: — Ты будешь делать то, что я захочу, и при этом дерзаешь предполагать, что я хочу подобного. — Нельзя сказать, что я предугадываю ваши желания, — спокойно сказал Фудзимия, — я знаю лишь то, что вы не можете предложить ей ничего взамен. Я смею предполагать только то, что вы слышали о Доме Сна, слышали о его чудесах, — Ая изо всех сил старался говорить ровно, —, но большая часть из того, что вы слышали — ложь. Я был в Доме Сна, и посвящён в некоторые его тайны, но полагаю, что вам нужно знать: госпожа Рао — жрица, владеющая магией бога смерти. В обмен на чудеса она берёт боль и запечатлевает её на себе, так она носит боль и скорбь других людей. Её чудеса состоят в том, что она берёт боль и скорбь, и они становятся её. И когда на её коже не останется места для татуировок, она будет запечатлевать их на собственных глазах. Так она сойдёт в землю, где будет скована сном, как и все жрицы до неё. Благодаря её жертве, благодаря её боли, Идзанами держит двери в Иной мир открытыми для всех, кто умирает. Вот в чём состоят её чудеса, госпожа моя. Если бы вы были больны, она забрала бы вашу болезнь. Если бы вы скорбели, она взяла бы вашу скорбь. Есть три таких храма — Дом Света, Дом Сна, Дом Звука и Грома. Возможно, ни один из них не сможет предложить вам то, чего вы желаете? Императрица швырнула в него чашку, но Фудзимия не вздрогнул, даже когда чай забрызгал ему грудь. — Он или очень смелый, или очень глупый, — заметила Рей-химэ. — Склоняюсь к тому, что глупый, — мелодично сказала Минако-химэ. — Мой хозяин говорит, что я не слишком сообразителен, и боги благословили меня только внешностью, — спокойно ответил Ая. — Ума Кроуфорда-онмёдзи явно хватает на вас обоих, — сказала её величество, откидываясь в кресле. Оно представляло собой просто подлокотники и спинку и предназначалось для того, чтобы можно было, сидя на подушке, сохранять правильную позу. — Но не похоже на него тратить своё время на безделушки и терять голову от чего-то настолько незамысловатого как обычная красота. — Пусть я и могу позволить себе говорить за Рао-сама, она ведь моя родственница, но не могу позволить себе говорить за моего господина, ибо он не столь добр, как та, что говорит с Владычицей Смерти, — Фудзимия сидел неподвижно, как кукла мацури, как те куклы, что он оставил в родном поместье. Про себя снова и снова он повторял мантру: «Неподвижный и безмолвный, как кукла мацури, неподвижный и безмолвный, как кукла мацури». — А если я попрошу у неё красоту? — задала вопрос императрица. — Госпожа моя очень красива, — всё так же спокойно ответил Ая, — зачем ей желать большего, когда она и так обласкана богами? — А если я попрошу у неё власти? — снова задала вопрос императрица. — Госпожа моя — императрица, зачем ей желать большего? — по крайней мере, этот, последний, вопрос был искренним. — Ты встречал моего супруга, встречал его любимчиков. Ты знаешь о его пристрастиях, — её величество не спрашивала. — Как я могу сравниться с прелестью юного мальчика? — Подарив сына, — ответил на это Фудзимия, — ибо таков ваш долг. Первая ваша обязанность состоит в том, чтобы стать мостом между вашим супругом и его народом, вторая же должна быть в том, чтобы дать ему наследника. Обе эти обязанности вы исполнили превосходно, так какое значение имеет то, что ваш муж делит ложе с мальчиками, они ведь не угрожают вашему сыну. Разве у вас нет возлюбленных, от которых вы не можете иметь детей? — Ая казался искренним, но на самом деле он старался получить информацию. Кроуфорд велел ему, вернувшись рассказать обо всём, что узнает, и Фудзимия собирался исполнить волю хозяина, но сначала ему нужно было что-то узнать. То, как покраснели Рей-химэ и Минако-химэ, показало Ае, что слова его попали в цель. — Такое не возбраняется. Этого вы хотели попросить у госпожи моей Рао? Она ведь тоже красива, и в её жизни, проходящей под знаком боли, даже малое участие будет великим даром. — Он старался говорить ровно, вести себя так, как если бы был своей матерью, как если бы был Хикарин. Но её величество однажды уже раскусила его, вполне вероятно, она сделает это снова. Когда Омэми попросила, чтобы её убил Фудзимия, именно императрица поняла, что он не только сможет убить, но и убьёт. — Ая-но-Бара, ты просто безделушка для забавы хозяина или же камень на его гобане? — Я играю в го с хозяином, потому что это забавляет его, — сказал Ая, склонив голову так, как, он видел, делают куртизанки, так, как делала Хикарин, флиртуя с мужчинами из кроуфордовской свиты, так, как она делала, притворяясь глупой. — Он всегда побеждает меня. — Фудзимии не пришлось лгать, Кроуфорд всегда побеждал его. — Среди ныне живущих мало кто может победить Кроуфорда в го, — тихо заметила Минако-химэ. –У него есть преимущество, так что это нечестная игра, — рассмеялась Рей-химэ. — Он предсказывал вам будущее, госпожа моя? — изящно, по-кошачьи склонив голову, задал вопрос Ая, а затем облизнул краску на губах. — Ведь моё будущее он мне не скажет. — Мне говорили, — с переливами в голосе сказала Рей-химэ, — что нет радости жить в мире, лишённом неожиданностей, в нём остаётся только печаль. Но многое есть в мире, что не таит в себе неожиданностей. Мы знаем, что с приходом весны зацветёт сакура, а зима принесёт с собой снег. Мы знаем, что если женщина ложится с мужчиной, то в её чреве может зародиться дитя, и так она обретёт в его глазах ценность даже тогда, когда красота её увянет. Мы знаем, что написанное переживёт всех нас, а император пресытится красотой своих наложников раньше, чем она поблёкнет, а они сами обретут мудрость зрелых мужей. — Ты полагаешь, что мужчины мудры, — произнесла Минако-химэ и подлила себе в чашу саке. На мгновение её нежное запястье обнажилось и сверкнуло белизной. Это был изящный и почти бессознательный жест истинной чувственности, — и они стоят больше, нежели их семя. — Возможно, — сказала её величество, изогнув бровь и протягивая Минако-химэ чашу, чтобы та наполнила её саке, — если они могут видеть будущее.