Тень ищет своё место (История с фотографией, часть 5)

*** Лежанка остыла, хорошо бы протопить очаг, но не хочется лишний раз шевелиться. Вильяра смотрит в потолок Латириного логова и тихонечко, бессильно плачет. Она не сказала Ромиге, что она нагадала для своего второго наставника. Вильяра — никудышная гадалка, она могла ошибиться. Она вытянула «добычу в котле», и чёрный камушек подтвердил, что добыча — именно тот, на кого она гадала. Пусть гадание не действенно, пусть убийственный расклад — всего лишь игра случайностей! Легко это проверить: вложить побольше колдовской силы и повторить гадание. Но ей так безнадёжно тоскливо и страшно, что кровь стынет в жилах, и сердце замедляет ход, и разум соскальзывает обратно в небытие глухого сна. И воли совсем не осталось — стряхнуть эту одурь. Вильяра чувствует себя безнадёжно больной, смертельно усталой, разбитой… — Вильяра, мудрая, просыпайся! Эй! Её долго-долго теребили и тормошили, а когда она с трудом разлепила веки, сразу запечатали губы поцелуем. — Нимрин, пусти! Ну что ты делаешь? — Бужу тебя и грею, по твоему же рецепту. Не знаю, что с тобой стряслось, но ты совсем, как ледышка… Вильяра, не спать! Вильяра, посмотри на меня! А ну-ка, собери взгляд. Нимрин навис над ней, и в чёрных глазах его — тревоги больше, чем мужского желания. А Вильяре — не до удовольствий, совсем. Да, кажется, она сейчас сама не своя. — Нимрин, слезь с меня, — вяло барахтается она под навалившимся сверху чужаком, который из полудохлого кожа-кости уже отъелся до своего обычного вида. — Ни за что! — он крепко обнимает её, прямо поверх кокона шкур. — Затопи очаг, погрей воды. Или дай, я сама. У колдуньи всё же достало сил, чтобы вывернуться из нежеланных объятий и с головой замотать в шкуры самого Нимрина. Конечно, ненадолго, но возня её чуточку взбодрила. А уж как забавно Нимрин отфыркивался от шерсти… Выпутался, проморгался. Смотрит — и беспокойство из его взгляда никуда не ушло. — Вильяра, ты пробовала ещё раз звать Латиру? — Он пропал, но он жив. Эта пещерка вся зачарована им. Чары не осыпались, значит, мудрый Латира жив! — убеждает колдунья сама себя. И тут же срывается, всхлипывает. — Я гадала на него, и выпала «добыча в котле». — «Добыча в котле»? Истолкуй? — переспрашивает Нимрин. У Вильяры челюсти сводит от нежелания говорить об этом, объяснять то, что известно любому охотнику. Не может быть, чтобы она не вложила чужаку толкование простых гаданий, он и более сложные вещи у неё перенял. Или желает полнейшей ясности? — Если гадание верно, старый уже пропал. Совсем. Помогать ему поздно, — оглашает колдунья приговор судьбы, и тут же спохватывается. — Но он жив, точно жив! — Возможно, пока жив, — сурово поправляет её Нимрин, всё сильнее хмуря брови и выделяя голосом слово «пока». — Я не желаю такого Латире, однако смерть бывает долгой. Когда приносят жертву или… Вильяра, пожалуйста, погадай на него ещё раз. *** Дорога от Пещеры Совета до логова Латиры отняла у Ромиги не много времени, хотя нав и не рискнул преодолеть её одним порталом, а большую часть пробежал. Он очень спешил к Вильяре. Дурное предчувствие никак не отпускало. Вернее, уже не предчувствие — ощущение свершившейся беды, непоправимой. Но и предчувствие тоже: бед грядущих. На бегу нав послал зов Стурши. Тень откликнулся и даже не стал отпираться, что приглядывает за Ромигой по поручению Онги. Да, с самого начала приглядывал, но потерял из виду после песни, которую спели Латира с Ромигой. Потом Стурши кое-как вынюхал след на изнанке сна и по следу нашёл одного лишь Ромигу. Да, конечно, Стурши вернул своего подопечного в Пещеру Совета. А что ещё делать с не сновидцем, заплутавшим на сонных тропах? Неизвестно, куда, когда, и в каком виде он оттуда выберется! А где Латира? Да кто же знает! Может затащил Ромигу и бросил, а сам драпанул. Может, перехватил их кто-то, кому нужен был только мудрый. Или ловушка, на одного Латиру заговоренная. Стурши болтал легко и охотно, сыпал версиями и сведениями. Поймать его на малейших неувязках не удавалось. А Онге Ромига зов посылать не стал. Перед сородичем Ромиге было отчаянно стыдно: пошёл искать Иули, полшага не сделал — уже потерял проводника и основного свидетеля. Нет, вряд ли Латира — единственный из мудрых, кто знает дом того нава. Но когда ещё других найдёшь, выспросишь, уговоришь показать — или отыщешь сам? А пока известно лишь с точностью до материка: дом на Арха Голкья. Искать, не переискать! Вид Вильяры напугал Ромигу. Мудрая страшно осунулась, грива её пошла клочьями, глаза опухли и покраснели от нездорового сна и близких слёз. На поцелуй она не ответила, стала вяло отбиваться. И яснее ясного: не ради игры отбивается, а именно, не хочет. Насильничать Ромига никогда не любил, потому просто устроил небольшую потасовку в куче шкур, и даже позволил взять над собою верх, лишь бы пришибленная колдунья чуточку ожила… Ожила. Достиг результата, и ладно. На самом деле, ему сейчас тоже не до Вильяриных поблекших прелестей. Он по следу идёт, а след раздвоился. Поможет ли мудрая, или никакого с неё толку? Толк… Ну, некоторым толком услышанное всё же можно считать. Вильяра подтвердила наихудшие Ромигины подозрения. Латира пока жив, однако он — «добыча в котле». Поистине, хуже был бы только «навозный колодец». Повторное гадание выдало тот же безнадёжный расклад, а Вильяру пришлось выводить из истерики пощёчинами. С брезгливой жалостью смотрел Ромига на ту, в ком ещё недавно находил источник жизни. Теперь весь жар её потух. И всё, что Ромига в колдунье уважал, чем восхищался, к чему испытывал нежность, рассыпалось пылью. Осталась встрёпанная, кисло пахнущая нездоровьем мохнатая тварь, которая прежде властвовала над навом самым унизительным образом, но теперь воля её надломилась, а нет воли — нет власти. Он просто плюнул бы напоследок и ушёл, но они всё ещё связаны. И, сверх того, эта женщина кое-что обещала Ромиге. Нет, Вильяра нужна, и не мёртвым грузом! Колдунья что-то говорила ему про сон и связь. Если её доконала именно их связь –— может, пора разорвать странные колдовские узы, оставив данное друг другу обещание? — Вильяра, скажи, тебе плохо от того, что мы связаны? — Я не знаю, Нимрин. После того, как я искала тебя во сне, меня будто Тени выпили. Мне кажется, скоро они допьют меня до дна, и я умру. Латира долго расплетал на мне какие-то странные чужие чары, но не расплёл. Он ругался и повторял, что я должна разорвать связь с тобой, тогда, возможно, меня отпустит. А я боюсь, что ты останешься без защиты от твоего врага-душекрада. И стихии Голкья перестанет принимать тебя, как моего близнеца по духу. — Но если ты умрёшь, мне будет ещё хуже? Я правильно понимаю, Вильяра? — Уже не знаю, Нимрин. Вдруг, Тени, которые меня сосут, питают тебя? Вдруг, Иули Онга навёл эти чары на нас обоих, чтобы тебя вылечить? Он же вылечил тебя? — Вылечил. Но если ты права, при встрече я крепко набью ему морду! Сказать — проще, чем сделать, однако предположение Вильяры, довольно логичное, привело Ромигу в ярость. Что бы Онга над ними ни творил, прежде мог спросить согласия! Хотя бы у сородича! — Вильяра, скажи, а если ты сейчас разорвёшь связь, ты сможешь её потом восстановить? — уточнил Ромига. — Должно пройти не меньше луны, и нам будет труднее, чем в первый раз. — Но всё-таки, сможешь? — Да, вдвоём мы сможем. — Тогда рви её скорее, к щуровой матери! — Нимрин… Ромига, ты уверен? — Да! — Пой со мной. Короткая песнь оглушила, будто «навский аркан». Так же беспощадно выдрала нечто из самого средоточия силы, породив головокружение и болезненную пустоту в груди… Гарку учили мигом оклемываться от подобных «плюх»! Нет, энергия не ушла, по крайней мере, не вся. Самочувствие не изменилось, сознание — даже малость прояснело. Зато Вильяре полегчало резко, на глазах. «Что ты творишь, сопляк!?» — зов Онги, внезапный, как драконий помёт на голову. Не речь, а безмолвный гневный вопль! «Что я творю?» — тут же переспросил Ромига, нарочито спокойно. «Зачем ты позволил своей голки разорвать узы духа?» — Онга своей мысленной речью будто гвозди в темя заколачивал, но просьбы сбавить напор он от Ромиги не дождётся! «Эээ… Ну, например, чтобы ты больше не упрекал меня за грязную ауру. Или я просто решил, что мне пора освободиться от этого. Тебе-то что?» «Мохнатая тварь посмела просочиться в моё убежище через тебя. Я наказал её. Моим Теням по вкусу пришлась её жизнь и сила. Ты не должен был нам мешать, перерезать пуповину.» Ах, вот оно что! «Онга, запомни раз и навсегда, это моя голки! Не смей посягать на неё!» «Я вылечил тебя, а ты жалеешь для меня, нава, какое-то животное?» «Голки — не животные!» «Да что ты говоришь, маленький нав!? Или неудачники привыкли равнять себя с красной кровью?» «У нас… Да пусть она хоть вовсе — вещь! Всё равно, она моя, и точка! Не тяни руки к чужому, Онга!» «А то что, Ромига? Собственность принадлежит тому, кто готов её защищать вооружённой рукой. Ты готов?» «Да, я готов. Поединок?» «Поединок. До первой крови, с тебя хватит. Знал бы ты, малявка, как я соскучился по хорошей драке! Сейчас открою портал, приходи ко мне, помашемся.» «В твою нору? Да ни за что! Чтобы вы с Камнем опять навесили на меня поганые приворотные чары? Чьё это было? А, Онга?» «Это мой Камень хочет, чтобы меня все любили. Он глуп, но предан, в отличие от двуногих. А ты, Ромига, маленький трус. Сам предлагал поединок, теперь отказываешься.» «Я не отказываюсь! Но кто же дерётся дома? Выходи на снег, и я выйду. Или трусишь — ты? Не можешь сойти со своего любимого эшафота? Приклеился?» Мгновение заминки, и короткий злой ответ: «Выходи на снег, Ромига, я жду тебя под твоей норой! Чтоб потом за моей голки мне далеко не ходить.» Вильяра окликнула Ромигу, когда он уже отодвигал крышку колодца: — Нимирин, ты куда? Что происходит? — Я иду бить морду! Ну, или, как получится… Жди меня, Вильяра! Будь готова по первому зову бежать на изнанку сна. Пошли зов Нельмаре, другим мудрым, кому доверяешь. Ищите Латиру, а у меня пока — свои дела. Нав прыгнул в колодец, предпочитая полёт — пресмыканию узким извилистым ходом. Затормозил, мягко встал на ноги. Выглянул из устья грота — Онга уже здесь, даже странно… Разминается, красуясь отменной выучкой и мощной статью, плавно скользит по-над снегом. Нет, бросая вызов этому «живому ископаемому», Ромига не рассчитывал на лёгкую победу! Случись между навами полноценный бой, Онга снёс бы Ромигу одной магией, даже не подпустив на расстояние удара. И в смертельной схватке на оружии — маловато шансов против такого матёрого. Зато уловок, чтобы оцарапать противника в поединке до первой крови, навы со времён Империи изобрели предостаточно. Ромига знает большинство, много тренировался, и Терга хвалил его… Нет, никаких порталов! Пеший путь по снегу даёт время, чтобы ещё приглядеться к чужой сноровке и оценить противника. Очевидно: легко не будет. С половины пути Ромига начал свою «дорожку», чтобы завершить её точно напротив места, куда каноническая последовательность движений приведёт Онгу. Два нава как бы не обращали внимания друг на друга, но замерли в стойке — одновременно. Ближе, чем Ромига рассчитывал, но так даже лучше. Говорить не о чем, всё сказано. Призвали клинки, отсалютовали… Однако! Правая катана Онги — с обсидиановыми зубьями-вставками по лезвию. Такая рубит, колет — и оставляет зубцы в теле, а после боя, или казни, легко вставить на их место новые. Говорят, третий князь Нави запретил делать клинки-братоубийцы, а все существующие изъял и скрыл во Тьме. Ромига слышал это от старого кузнеца… Не время удивляться, ужасаться — Онга атаковал. Поединок навов — всегда вихрь, и снег выше колена не способен их замедлить. Как правило, первую кровь пускают с одного-двух ударов... Ромига угадал атаку Онги. Уклоняясь, пустил в ход одну из любимых уловок. Успел, достал! Чиркнул противника по костяшкам пальцев на левой руке. Звонко выкрикнул, будто на тренировке: — Касание! Несколько тягучих чёрных капель канули в снег — Онга взревел: — Ах ты, мелкая, кусачая дрянь! И едва не нанизал Ромигу на свой жуткий клинок! Да, он имел право взять вторую, ответную кровь: в знак того, что спор завершён раз и навсегда. Только Ромига не захотел подставиться, потом выковыривать обсидиан из кишок! Град ударов, ни одного смертельного, но оплошай Ромига, каждый грозит серьёзной раной. И ясно уже, что вечно уклоняться и парировать он не сможет, а ударит на поражение сам — переведёт поединок в новое качество, даст противнику право раскатать себя. Поединки между навами кончаются быстро: кроме тех, где один поединщик заведомо сильнее и желает растянуть удовольствие. Онга весело, азартно гонял Ромигу по снегу. Молодой нав начал выдыхаться, Онга — даже не вспотел. В смеющихся глазах его плясали искры. А ещё он безмолвно подзуживал Ромигу: «Ну, подставься! Выбери, какой удар нанесёт тебе наименьший урон. Или я решу сам…» Да, пора заканчивать, но уж больно незавиден выбор! Левый клинок хотя бы чистый, без обсидиана, но удары им Онга наносит более опасные… Кочка подвернулась, сбила шаг — всё решилось само. Братоубийца чиркнула по предплечью, и вот уже Ромига густо кропит снег из обрубка правой руки, а кисть с клинком — у ног. Онга сразу отступил, опуская оружие: признал поединок завершённым. — Вот так, маленький нав. Мы в расчёте. Мохнатая тварь того стоила? Ромига с усилием оторвал взгляд от того, что ещё жило, но уже не с ним. Примерился — полоснул по культе, разом отсекая все поражённые обсидианом ткани. Скорее, пока распад не зашёл далеко. С запасом, чтобы, уж точно, начисто. Да, пожалуй, он сможет зачистить второй срез и приживить кисть. Будет коряво, зато быстрее, чем целиком её регенерировать. Эрли восстановили бы руку идеально и за день-другой, но где те эрли? Кровь застывает, схватывается коркой. Скоро придёт боль — он вытерпит. Смотрит Онге в глаза: тот доволен, как сытый дракон. Ромига цедит сквозь зубы: — Не одна голки — принцип. Стоили. — Ладно, ценю стойкость. Приращу твою руку обратно. Будет совсем, как новая. Идём ко мне домой. — Нет, Онга, мне нечего там делать, — отвечает Ромига, наклоняясь за обрубком и своей катаной. Распрямиться он не успел: Тьма накрыла внезапно, мгновенно. Разбудило — ощущение дивной приятности: кто-то ласково перебирал ему пальцы, сгибал их и разгибал, легонько покалывал подушечки… На правой руке? Нав от удивления дёрнулся… То есть, нет: даже не вздрогнул! Всё тело — блаженно расслабленный кисель. С трудом приподнял веки — увидел над собою пещерный потолок. Скосил глаза — увидел довольного Онгу, и веки тут же слиплись обратно. Кажется, довольство Онги и обволакивает Ромигу этим тёплым, вязким, приторно-сладким киселём. Паралич произвольных движений, паралич магии, при полной чувствительности… Ой, нет, си-и-ильно обострённой! О, сколько же удовольствия могут нести самые обыкновенные касания! Онга всего лишь гладит его по ладони — а Ромига уже заходится, как на грани оргазма. Что дальше-то будет? А дальше смыло все мысли, потому что Онга решил потрогать Ромигу везде, и каждый дюйм Ромигиной кожи отвечает ему новым наслаждением. Шея и плечи, грудь, живот — источники невыразимого кайфа. Прикосновения к внутренней поверхности бёдер взрывают мозг эйфорическим фейерверком… Когда Онга успел поднять и развести в стороны Ромигины ноги? Он, что, уже внутри?! Которой частью себя? Вроде, это ещё пальцы, но блаженство щекоткой струится с их кончиков, растекается по всем закоулкам тела, пронизывает насквозь, будто разряды тока. Ромига извивался бы ужом, бился в судорогах, кабы не был парализован. От невозможности шевелиться — ощущения лишь острее, нестерпимее… Отчаянно хочется уже какой-нибудь развязки! И Онга словно отвечает невысказанному желанию: вынимает из Ромиги пальцы и входит тем, что ему некогда откромсала Нархана. Да, Онга велик, но Ромигины мышцы — кисель, потому не больно… Боль — что это? Ромига забыл. Кажется, это антипод тому, что он испытывает сейчас. И кто-то, где-то, когда-то говорил ему, что противоположности сходятся. Даже показывал! Так плохо, что уже хорошо. Так хорошо, что уже плохо… Онга вошёл медленно, плавно, до упора — замер, давая Ромиге время привыкнуть, насладиться полнотой внутри и, заодно, тем живительным жаром, что умеют даровать колдуны Голкья… Значит, не только они… Помедлил — с тем же размахом подался назад. Ромига попытался сжать кольцо мышц, задержать Онгу в себе, но тело-кисель по-прежнему не повиновалось, значение имела единственная воля: Онги! Онга вышел — и вновь вошёл. Опять — и снова. Онга двигался с величавой, завораживающей медлительностью. Ромига дожидался каждого толчка в себя, будто Дня Владыки! Кажется, минула вечность. Такая наисладчайшая! Такая мучительно выматывающая: ритмом обретения полноты — потери — обретения — потери… Собственное возбуждение тоже нарастало: малая часть киселя обрела твёрдость, чтобы Онга поиграл и ею… О, как он умеет играть! Так хорошо, что уже плохо? Так плохо, что уже хорошо? Мелькнула неожиданно трезвая, будто чужая, мысль: чтобы разом покончить с этими дурацкими вопросами, довольно сделать крохотное усилие вот прямо сейчас — и соединиться с Онгой навсегда. Понять бы только, что за усилие: прежде, чем они достигнут оргазма! После может стать поздно… Для чего поздно? Что это? Тьма под закрытыми веками расцветает вдруг паутиной тончайших, затейливо переплетённых нитей, они тихонько мерцают и поют, будто струны на ветру… Нет, Ромига, конечно, помнит, что это за нити. Только позабыл, как читать их переплетения, не понимает музыки, не может коснуться… А вот интересно, можно ли затрахать нава до смерти? Ромига не слыхал, но уже всерьёз опасается стать первым! Онга в сексе, как в поединке, устали не знает. И ещё голосок в голове: то ли собственные мысли, то ли чья-то безмолвная речь, тихонько нашёптывает. «Ромига, ты будешь лучшим Повелителем Теней, нежели Онга. Онга — вор, ты — обокраденный. Нет, не Онга обокрал тебя. Но Онга разживается чужим. А ты станешь богат своим, едва настигнешь и покараешь своего врага. Хочешь увидеть, где враг живёт? Хочешь?» Ромига не ответил странному голоску ни малейшим движением мысли. Всеми силами он старался отрешиться от слишком ярких ощущений бесконечного секса, как в бою гарки отрешаются от боли. И всё же видение, посланное неведомо кем, накрыло его: красивый, летний город, затейливо одетые прохожие, мостовая в мозаичных узорах… Мелькнуло и погасло. Город Ромига не узнал. «Кто ты?» — спросил он неизвестного собеседника. — «Как твоё имя?» «Не помню… Тень. Просто тень.» «Что тебе нужно от меня?» «Изгони Онгу, встань на его место, повелевай нами!» «Онга-то чем вам плох?» «Онга пожрал одну из нас. Он ищет, как пожрать Голкья, потом — твой мир. Он никогда не насытится. Останови его, пока можешь!» Вот те, здрасте! Такие заявки надо обдумывать всерьёз, но увы, нечем. И всякие голоски выслушивать да расспрашивать — тоже больше нечем. Заслоняйся, не заслоняйся, а ощущения захлёстывают с головой. Плохо или хорошо? Хорошо или плохо? Кровь бешено стучит в висках, сердце готово вынырнуть из кисельного тела и убежать, куда подальше… Простая мысль, даже примитивная, всё-таки пробилась сквозь эйфорию. Ромига не просил Онгу о сексе. Ромига не сказал Онге «да». Значит, Онга — насильник, значит, враг. То, что он делает, не может быть хорошо, даже если приятно… В ответ на мысль — или само по себе? — сумасшедшее наслаждение разом обратилось в свою противоположность. Ромига попросту задохнулся болью. Сердце встало. Член Онги показался раскалённым штырём, обсидиановым клинком, раздирающим нутро. Онга сделал ещё несколько движений, прежде чем заметил: что-то идёт не так. А дальше Ромига, вроде, и наблюдал происходящее, но как бы слегка со стороны. Все ощущения ушли — осталась кристальная, ледяная, отстранённая ясность. Нет, по счастью, Онга не собирался убивать сородича таким заковыристым способом! Кажется, он даже испугался: всё у него сразу упало. Однако не растерялся ни на миг. Ударом в грудину запустил сердце, потом принялся драть сомлевшее тело за уши, заодно освободив от парализующего аркана. Тут-то Ромига и начал нормально приходить в себя. В себе оказалось неуютно, до крайности. Ромигу вырвало: кровью и желчью. На этом телесные неприятности, в общем, прекратились, если не считать слабости — и звона в ушах от ругани Онги… В кинжально острых ушах нава на грани бешенства! Ну, коне-е-ечно! Ярость опоздала на целый акт, зато теперь норовит накрыть с головой, как перед нею — эйфория и боль… Опоздала, погань! Ромига уже по горло сыт аффектами. Слишком странно здесь всё, чтобы давать волю простым реакциям: бей-беги. Слишком опасно, и ничего не кончилось! Так пусть ярость схлопнется в чёрную дыру и грызёт там сама себя. А ты, нав, тихонько переберись с Камня… Ну, хотя бы на сталагмит-табуретку. Теперь замри. Дыши. Ровно, медленно… Вот так! Нав Ромига — само торжество самообладания, уши у него круглые, и останутся таковыми, как бы не разорялся Онга… Собственно, уши — ерунда, главное, что творится посередине… — Придурок! Как! Ну как ты себя так вывернул, что едва не сдох? Я на этом Камне сколько раз пытался умереть — не вышло. А ты раз, и во Тьму наладился? Я даже не спрашиваю, зачем! Или твои голки внушили тебе, что лучше сдохнуть, чем стать ключом от силы? Так это дело у них называется, я ничего не путаю? Онга спускает пар по-своему, руганью. Кончики его ушей пока не скрылись в волосах, и Ромига помалкивает. Дышит. Думает. Он и сам не понял: что натворил, или что с ним случилось? С кем он разговаривал? Бредил, или как? Под Онгину брань размышлять всё-таки затруднительно: такие обороты, поневоле заслушаешься! — Под белой луной и большим солнцем, щуровыми болотами, прыг-скок с кочки на кочку, да под корягу — в асурский портал! Хрустальным зáмком тебе по голове и Железную крепость под ноги, лунной сталью — в печёнку, светом вековечным — по глазам. Кувырком по Большой Дороге, через сто миров, к Спящему в задницу!.. Ромига, я кого спрашиваю? Или ты, заодно, язык себе отъел? Ромига уже достаточно спокоен, чтобы открыто, искренне улыбнуться Онге. — Я ничего не отъел, а просто слушаю и запоминаю маршрут. Онга, ты потрясающе ругаешься! Ни у наших, ни у мохнатиков я таких загибов не слыхал! С кочки на кочку — в асурский портал. Это же просто поэзия какая-то! То есть, сначала под корягу… Жаль, записать нечем! Углы Онгиных губ дёрнулись вверх, однако нав не позволил себе ответной улыбки. — Ромига! Прекрати паясничать! Я задал вопрос! Отвечай! — вот это уже не сотрясение воздуха, а команда, которой трудно ослушаться. И пока незачем. — Онга, как ты думаешь, что ты со мной делал? И что пошло не по твоему плану? — Ромига тоже умеет играть голосом, чтобы трудно, очень трудно не ответить, причём, по существу. — Ты мне — вопросом на вопрос? Я вылечил тебе руку, потом парализовал и поимел… Не удержался! А ты сперва таял от восторга, будто у тебя сроду — ни одного умелого любовника. Потом вдруг скукожился и чуть подо мною не помер. Хочешь сказать, ты это не сам? Онга совсем перестал прятать эмоции. Недоумение, досада и растерянность его выглядели подлинными. Даже какая-то почти детская обида, совершенно неуместная в таком матёром и древнем! Ну, что же… — Онга, я сейчас не спрашиваю, какого асура ты меня изнасиловал. Позже обсудим и посчитаемся… Скажи, ты накинул на меня только паралич? Эйфорию — не ты? Онга потупился, дёрнул углом рта: на этот раз, вниз. Виноватое выражение ему давалось плохо, физиономия не привычна к такой мимике. Но кажется, ему, правда, было отчаянно неловко. За всё ли происшедшее, или только за часть? Помялся — ответил: — Не я. Камень. — Отлично! То есть, у нас тут совершенно случайно завязался потрясающий тройничок! И кто кого имел? Ты меня? Или твой Камень — нас обоих? Или… Онга, а точно нас было всего трое? Или, может, нас ещё со всех сторон сношали твои Тени? Уши Онги вновь заострились, и Ромига сбавил напор: — Может, объяснишь, кто они такие, эти Тени? Или что? Онга охотно соскочил с темы их сомнительного секса на отстранённую: — Каждый, на кого светит огонь или солнце, отбрасывает тень. Тени, обитающие в недрах Голкья, помнят всех, кто когда-либо ступал на этот мёрзлый камень, и всё, что происходило здесь с начала времён. Жаль, вызвать их на разговор бывает не легко, а разбудить их память и получить ответы на вопросы — ещё тяжелее. Даже теперь, когда Тени признали меня своим Повелителем. Говоря, Онга не усидел на Камне — вскочил, заходил взад-вперёд, запетлял между сталагмитами и колоннами. Голос его, мощный и полнозвучный — таким бы армией командовать — всё оглушительнее гремел под сводом пещеры. И тёмные клочья вихрились вокруг него. Онга протягивал им раскрытые ладони, они струились меж его пальцев, ласкаясь и лаская, вились вокруг головы, путались в неровно обрезанных волосах, туманом затмевали лицо. И само лицо это, мужественное и вдохновенное, вдруг показалось Ромиге маской, пустой личиной, сквозь отверстия которой струится нечто… Да, без сомнения, тоже порождённое Тьмой изначальной, вечной и бесконечной! Отчего же в голове Ромиги упорно крутятся два слова: «имитация» и «профанация»? Почему так больно смотреть на Онгу, который этим живёт и дышит? Слишком заигрался нав не в свою игру? — Онга, наверное это здорово, повелевать тенями мохнатиков на какой-то мороженой каменюке, задавать им тысячу тысяч вопросов и толковать ответы. Но когда мы с тобой уже пойдём домой, на Землю? Онга замер на полушаге, резко обернулся: зрачки его полыхнули жёлтым. — Ромига, я мог бы уйти на Землю прямо сейчас. Даже, возможно, увести тебя. Но я никуда не пойду без моего Источника. Я уже почти придумал, как взять его с собой. Потерпи ещё несколько дней, маленький нав. Конечно, подходящих Источников много не бывает, это как бы аксиома. Отчего Ромиге кажется, что затея Онги — дурная? Внятных аргументов у него нет: даже для себя. — Ну, допустим… Онга, я могу тебе как-то помочь? Сосредоточенный, оценивающий взгляд: — Я думаю над этим. — Хорошо, Онга. Только, как надумаешь, не забудь спросить моего согласия. А то исцелил мою руку — хорошо. Но я же ясно сказал, что не желаю идти к тебе! Я приживил бы кисть сам. Какого асура ты утащил меня? — Сам? — хмыкнул Онга. — Да, ты кое-что умеешь. Но ты остался бы колчеруким надолго. А я не желаю угодить под твое проклятие. — Ах, вот оно что! Проклятие… Онга, кто мешал тебе рубануть чистым клинком? Или поранить меня слегка, как я тебя? Онга снова будто бы слегка смутился: — Я проучил тебя за дерзость и глупую привязанность к мохнатым тварям. А потом уже вспомнил: кто Ромигу убьёт или всерьёз покалечит… Тьфу! Надо же было додуматься! Чем ты, малявка, настолько ценен для Нави, что на тебя наложили такое? Теперь Ромига опустил взгляд и старательно закрылся: обсуждать геомантскую эпопею с Онгой он совершенно не желал. Тем более, финала её Ромига пока так и не вспомнил. Он должен был, собирался освободить старого чела от обещания, грозившего тому неизбежной гибелью. Успел ли? Судя по тяжести и холоду на сердце, скорее, нет. А на вопрос Онги ответил предельно кратко и общо: — Просто один мой друг и наставник изо всех сил старался меня защитить… Кстати, Онга, у тебя ведь тоже кое-что подобное есть. Откуда у тебя взялась катана-братоубийца? — А я получил её по должности… Или отобрал у палача, посланного за моей головой… Или снял с трупа на поле боя… Онга с абсолютно серьёзным лицом, нарочито неспешно перебирал взаимоисключающие версии и тут же посылал Ромиге видения: одинаково яркие и достоверные. Попробуй, отличи подлинное воспоминание от игры воображения! Или все — вымысел? — Гадаешь, как оно было на самом деле? Уже не важно! Зато моя красавица пригодилась мне против Теней, что подняла на меня Нархана. Имперский форпост простоял здесь меньше полугода. Тени тех навов успели народиться, но не успели заматереть. Ещё немного, и я отбился бы от них. Новое видение: Онга дерётся против целого арната. На первый взгляд, навы, как навы. На второй — заторможенные куклы с дешёвыми мозгами. Как они его всё-таки смяли, Онга не показал: лишь как падают разрубленные тела, как закипает, пузырится чёрная кровь и стремительно разлагается плоть… Но так не бывает! Слишком быстрая, слишком сильная реакция на обсидиан! Минута-другая, и никаких трупов: распались, дымом изошли, дым всосался под снег… Нет, с навами так не бывает, точно! — Онга, те навы, с Тенями которых ты сражался… Они умерли на Голкья? — спросил Ромига, пытаясь увязать в голове неполные, противоречивые сведения. — Нет, тут тогда никто не погиб. Просто бросили форпост и ушли отсюда. А Тени не могли за ними последовать, они здесь родились и здесь пребывают, — спокойно пояснил Онга. — А ты убил тех Теней, с кем дрался? Онга сделал отрицательный жест: — Развоплотил. Нархана потом призвала всех обратно. — А куда они делись после? — продолжал расспрашивать Ромига, пока собеседник снисходит до объяснений. — Это было очень-очень долгое «после». Тени не выжили в дневном мире. В конце концов, все вернулись в пещерный мрак. — А ты сейчас можешь их призвать? Как Повелитель? Онга, присевший, было, на Камень, вновь подскочил, заметался по пещере. Фыркнул: — Могу, но не хочу! А чёрный туман так и завивался вокруг него, так и ластился! — Они до сих пор тут, рядом, но мне опротивели их тупые рожи. Навами им никогда не стать, даже убедительным подобием. Зачем мне эти куклы, когда у меня есть ты? Ты — живой! Такой маленький, нелепый, трогательный — и вдруг ведёшь себя, по-настоящему… Ромига, постарайся не держать зла! Я посягал на тебя, как на вещь… Я разучился… Я забыл, как это бывает между двумя разумными, равными… Но ради тебя… Ради возвращения в Навь, ради Тьмы-прародительницы я постараюсь вспомнить! Веришь мне? Ромига кривовато улыбнулся: он всё ещё переваривал эпитеты, которыми Онга его наградил. Очень хотелось узнать, почему нелепый-то? Однако сородич задал вопрос, требующий немедленного и точного ответа. — Я надеюсь, Онга. — Позволь мне коснуться тебя, в знак нашего примирения? Онга припал на одно колено перед сидящим Ромигой и медленно, осторожно протянул руку к его щеке. Ромига сдержал желание отшатнуться, рявкнуть: «Не трогай!» Просто слегка отстранился. — Онга, дома, в Цитадели, я сам тебя разложу и натяну. Вот тогда мы будем квиты… Коснись — и остановись на этом. — Хорошо. Ромига чуть подался вперёд. Пальцы Онги преодолели последний дюйм пустоты. Касание — просто касание. Тёплое. Приятное. Очень приятное. Такое приятное, что хочется продолжить! Длить и длить восхитительный контакт двух тел, до полного, наиполнейшего слияния… Ромига шарахнулся кувырком со своего сталагмита, вскочил на ноги, зарычал: — Онга, стой! Древний нав так и застыл на одном колене: сосредоточено, будто к чему-то прислушиваясь. — Онга, это ты? Или твоя Каменюка снова имеет нас? Кажется, Онга с трудом разлепил губы, чтобы ответить: — Я не знаю, что опять случилось… Нет, это не я. Ромига, лучше тебе уйти отсюда, пока я разбираюсь… Да, я обязательно разберусь! — Онга, пошли вместе! Домой, на Землю. У Нави есть Источник, нам всем хватает! Нечего здесь ловить! Или потом вернёмся. — Ну, нет уж, Ромига! Я с места не двинусь, пока не распутаю эту сеть. Пока не выплету ниточку силы и не протяну её между мирами. Мохнатые твари не достойны своего сокровища, а мне… Нам оно пригодятся больше. Что такое знаменитое навское упрямство, Ромига знал не понаслышке: сам такой. Но хотелось бы понять, что конкретно Онга затевает? — Ты хочешь притащить с собой на Землю этот Камень? Или правильнее — пригласить его? Любопытно, а что сам Камень думает по этому поводу? — Да, он мне дорог. Однако сам он — не Источник, а точка выхода силы. Источник — весь этот поганенький мирок. Или вся сеть Зачарованных Камней на нём. Шаманы голки сами уже достоверно не помнят, что и как они сотворили. Тени не забыли ничего, но разговорить их — мне нужно время. И мне нужно больше власти, чтобы все покорились. Да, больше… Отрешённый, погружённый в себя взгляд Онги Ромиге отчаянно не нравился. Предчувствия… Нет, благие предчувствия не посещали Ромигу уже давно: мрачные, поганые, скверные, отвратительные, ужасные. Однако нынешние, пожалуй, били рекорды. — Онга! Нав! Что ты собираешься делать? — Я думаю об этом, — Онга встал, потянулся, присел на Камень. — Ромига, иди-ка ты пока к своей голки. Стурши говорит, она соскучилась, беспокоится. А ещё ты собирался кое-кого искать, ты помнишь? — Ну, так у меня же пропал проводник! Сбежал без объяснения причин, или его похитили, я не понял. — Ах, вот оно что! Тогда, тем более, иди, ищи обоих. Шаманы голки сейчас делят власть. Мало ли кто мог подстроить ловушку твоему Латире? Этот шустрик — один из претендентов в главные. Есть или был, в зависимости от проворства соперников. — Онга, а ты можешь вопросить о нём Тени? Древний нав прикрыл глаза, помолчал. Воззрился на Ромигу сквозь усталый прищур: — Ясно одно: твой Латира не умирал. А следы он умеет путать не хуже моего Стурши. Я не буду тратить время и силы на поиски шамана, другое сейчас важнее. Иди, Ромига, тебя ждут к ужину.