Посиделки с вином в восточных кварталах Синдзюку

      Серый рюкзак Казуки издавал странноватый звук при ходьбе. Когда материал тёрся о ткань одежды, казалось, что начинается дождь. Это было лёгкое шуршание, не похожее на шумный, набирающий силу ливень. Будто бы мелкие первые капли срывались из облаков на голову, но самих капель не было - лишь шорох. Когда рюкзак только был куплен, Казуки всё никак не мог привыкнуть - вздрагивал, и то на небо смотрел, то асфальт разглядывал в поисках тёмных точек. Не понимал: иллюзия это или реальность, идёт ли дождь или нет?       Позже мальчик сжился с мыслью, что носит за спиной личный призрак дождя, полюбил его голос, нашёптывающий с каждым шагом о своём незримом присутствии, даже дал ему имя - Xaa-Xaa. И на всякий случай никогда не брал с собой зонт, вдруг это спугнёт приятеля. Не дело, если он решит, что Казуки ему не рад. Он был рад, ведь живых и видимых друзей у него не было, а что дано, надо беречь. И он берег. Казуки не был совсем уж психом, он не разговаривал с Xaa-Xaa (по крайней мере при свидетелях точно не разговаривал), не наделял его внешностью и историей, просто верил, что он есть. Когда тебе все время что-то кажется, рано или поздно, границы между воображением и действительностью размываются. Так было и с Казуки, он тихо-мирно жил в загадочном междумирье со своим другом и спутником - звуком падающих капель.       В итоге никогда не был одинок, но всегда - один, мальчик без зонта. Из-за взаимного непонимания между настоящим небом и фантазёром - Казуки, последний часто промокал до нитки и болел тоже часто. В школе привыкли к тому, что Казуки скорее нет, чем есть. Чересчур много больничных, а вот посещений маловато. Поэтому учителя искренне удивлялись, когда видели его лохматую чёрную макушку за последней партой, проверяли список и говорили: "Надо же!" Это вечное тягучее "Надо же" приравнивало Казуки к незаметному насекомому, вздумавшему вдруг воскреснуть из небытия и попасться на глаза. Для них он был чем-то вроде моли или большого уродливого мотылька, чем-то беспомощным, серо-бурым и малоприятным.       В отличие от преподавателей, одноклассники даже изумления не выказывали, не замечали, будто Казуки был пустым местом, абсолютным нулём. В принципе, он был согласен с общественным мнением. "Я ничего из себя не представляю", - думал он, слушая Xaa-Xaa по дороге домой. В зависимости от погоды, заболевал или нет. И всё повторялось круг за кругом, бесконечная череда ноликов, сжимающихся вокруг горла давящей хваткой.       Это была математика, Казуки точно запомнил. Потому что будь это английский или литература, он бы не сложил молнию за окном и белый плюсик на чёрной доске. А так - изображения идеально дополнили одно другое. У доски стоял его одноклассник и решал задачу. Мел ритмично постукивал, и в классе было так тихо, как бывает только перед дождём. Казуки по обыкновению смотрел на небо, и вдруг - вспышка заставила его часто заморгать, тучи прорвало ливнем, и он на миг будто ослеп, а чтоб сфокусировать взгляд, перевёл его на отвечавшего у доски.       Это было по-настоящему странно. Так странно, что Казуки сам себя ущипнул, не веря, что не спит. Парень повернул голову и посмотрел прямо на него, внимательно, глаза в глаза, а его рука продолжала выводить мелом крестик на чёрном фоне. Никто и никогда не смотрел на Казуки так. Как будто он что-то значит.       Дождь забарабанил по стеклу сильнее. Тогда Казуки вспомнил имя. Его звали Хару. Он был необычный малый, вечно менял свой цвет, как листва в разные времена года. Красил волосы в самые странные оттенки. Придёт, например, Казуки после болезни осенью, Хару - кислотно-розовый. Зимой станет нежно-сиреневым. Перед летними каникулами - ядовито-красным или даже белым, словно снег. На этот раз он выбрал пепельный. Казуки не то, чтобы следил за этим мальчиком, он просто обладал досадной способностью запоминать яркие, но ненужные подробности.       Замысловатый десерт, который ела героиня фильма в первой сцене, он мог описать точнее сюжета ленты. Какого-нибудь дёрганного мужчину, переходившего дорогу перед автобусом, память Казуки фиксировала точно, как хороший зеркальный фотоаппарат. А вот сам маршрут он забывал, и выходил на своей остановке, не соображая толком, как тут очутился.       Хару казался ему такой же деталью, вечно на виду, заметный и совершенно непонятный персонаж. Цветастый, как бабочка, нельзя не зацепиться за него, не выделить из окружения. И Казуки выделял. Да и не только Казуки. Хару пользовался популярностью - многочисленные друзья, болтовня на переменках, записочки в обуви, признания в любви от заикающихся краснеющих малышек из средней школы. Он правда на эти признания тоже краснел, смотрел в землю, и, по всей видимости, отказывал, но так мягко, что на него никто не обижался, и те же малышки приходили по второму, а то и по третьему кругу. А ещё он часто улыбался, даже вроде бы без повода, носил пирсинг на лице, играл на гитаре в школьной группе и нравился всем на свете без исключения. Но Хару не был крутым, он был невыносимо милым, как панды, котики и самые хорошие, прилежные девочки. И взгляд у него был милый, и улыбка и даже шнурки в его кроссовках выглядели очаровательно.       Тогда на математике случилось чудо. Замерший от неожиданности Казуки любовался крестообразным отблеском молний в зрачках Хару, и вдруг подумал, что именно таких мальчиков и девочек, похожих на Хару, любят мучить маньяки, за то, что слишком добрые и доверчивые у этих подростков глаза. Ангельские, будто бы они боли никогда не знали. После этого случая стали происходить столкновения, не поддающиеся объяснению. Однажды Хару поздоровался с Казуки в библиотеке. Ну не то, чтобы поздоровался, кивнул скорее. Стало страшно и сердце спикировало куда-то в низ живота, а потом подпрыгнуло в глотку, как на батуте. "Будь осторожен, он что-то задумал!" - шепнул голос дождя из рюкзака. Позже Казуки списал этот кивок на недоразумение и успокоился. "Ну мало ли, перепутал с кем-то, или, может, у него тик? Точно, у него тик, всё прекрасно".        Спасительная идея тика не сработала, и странное продолжилось. Столкнуться локтями в школьной столовке, и разойтись в стороны, как две соприкоснувшиеся по случайности волны. Смотреть друг другу в глаза в классе, и, наоборот, синхронно отворачиваться в спортивной раздевалке. Сердце Казуки, по-видимому, решило, что батутный спорт - это его призвание, а невидимый друг Xaa-Xaa научился материться. Такое происходило всё чаще, и что-то надвигалось на Казуки, что-то пугающее своей необратимостью, точно грозовой фронт, но при этом всякий раз, когда оно не случалось, на душе было гадко и грустно, и он брёл домой, пиная по дороге камушки носком ботинка и чувствуя себя обманутым.        А ещё был случай - Казуки прятался в туалете, стыдливо ел там свой бенто. Он так делал всегда, потому что ему казалось, что он некрасиво держит палочки, и выглядит отвратительно, когда жуёт. Он в принципе считал отвратительным всё в себе - глаза маленькие, нос большой, спина сутулая, пальцы корявые, волосы жёсткие, и вечно торчащие, как солома. Стог чёрной соломы, как представлялось Казуки. А ещё зубы не ахти и рот такой уродливый, что напоминал Казуки пиявку, и оттого мальчик всегда ходил с опущенным лицом, а когда говорил, порой неосознанно прикрывал губы ладонью, отчего учителям и родителям казалось, что он лжёт или что-то скрывает. И вот он ел свой бенто, сидя на толчке, как самый последний червяк на свете, и готов был поклясться, что запер дверь кабинки, а она возьми и отворись, и, конечно, по злой иронии мироздания за ней стоял именно Хару. Он изумлённо оглядел пойманного врасплох одноклассника, от неожиданности уронившего палочки на грязный пол туалета, и вроде бы приоткрыл рот, чтобы что-то сказать, но Казуки сжался в комок, уронил голову на грудь и поднял коробочку с бенто перед лицом, как щит. Хару только вздохнул и, тихо прикрыв дверь, ушёл, оставляя Казуки в одиночестве мечтать о том, чтобы метеорит упал на здание школы как раз ровнёхонько в область мужского туалета на третьем этаже. Он вообще-то был очень спокойным и даже заторможенным, как говорили учителя. Сильных эмоций никогда не демонстрировал. Но тогда почему-то захотелось в голос разрыдаться. Будь это кто-то другой, Казуки бы не переживал. И даже не побоялся бы издевательств и насмешек. В принципе, если бы Хару рассказал в классе, о том, что увидел в туалете, и все бы над Казуки потешались, это бы его не расстроило, а, возможно, даже принесло бы облегчение. Ведь Хару бы тогда оказался таким же, как все вокруг, это бы всё изменило. Но вернувшись в кабинет, Казуки не услышал смеха, пальцем никто не тыкал и не ржал, а Хару спокойно разговаривал с каким-то мальчиком, кажется, о новой игре, мельком взглянул на вошедшего, облизнул губы, и отвёл глаза. "Ну вот, теперь он меня презирает", - загрустил Казуки. "Ну вот, теперь ты влип, парень, докатились", - вздохнул Xaa-Xaa.       Докатились до того, что дни проходили в туманном ожидании чего-то, а чего - непонятно. И это в смеси с ежесекундным самобичеванием - "Зачем я посмотрел в его сторону? Почему не посмотрел? Пропустил, как он прыгает в длину, не увидел название манги, которая выпала на пол, а он быстро подобрал. А зачем смотреть, зачем подглядывать? Я больной, не надо так делать, стыдно". И прочее, прочее в том же духе. Казуки стал ещё более угрюмым, чем прежде, на любой оклик учителей вздрагивал, как будто его не к доске вызвали, а палкой по голове шибанули, на переменах забивался в самые безлюдные уголки в школе - то под лестницу, то в комнату с инвентарём, то ещё куда, лишь бы не пересекаться с Хару. Дошло до страха просто быть замеченным. И однажды он сделал невообразимую для себя вещь - когда все пошли домой, решил переждать в школе дождь. Казуки никогда не прятался от осадков! На самом деле он просто не хотел столкнуться внизу у ящичков с одним человеком.       Пустой класс, подбородок на сложенные перед собой на парту руки. Так и сидел, следил за струйками с той стороны. Тонкие водяные ленты сплетались и расплетались, и он не мог отвести от них взгляд. Сколько времени прошло, не знал. Но в помещении царил полумрак, возможно, из-за нависших над городом туч, возможно, из-за того, что было поздно. И вот - включили свет. - Казуки? - спросило от двери тёмное пятно, которое он в первый момент не смог идентифицировать, потому что на миг ослеп. Потёр глаза кулаками и посмотрел в направлении, откуда раздался голос. - Эй! - раздражённо окликнул его Хару (ну, конечно, это было он) и махнул зажатым в правой руке сложенным красным зонтом. Отчего-то губы у него обиженно поджались, брови сошлись у переносицы, - Ты чего от меня, что ли, прячешься? - Что? Ты мне? - удивился Казуки. - Нет, просто... Не прячусь... - Тогда почему не пошёл домой, чего здесь разлагаешься? - Ну... - Казуки смотрел на него ошарашенно, понимая, что это первый его диалог со сверстником, наверное, со времён младшей школы, батутное сердце остервенело билось о внутренние стенки тела, и непонятно почему, это было очень приятно. И вопреки своему страху, Казуки вдруг обрёл дар речи. Всё потому что Хару ждал ответа, он должен был ответить: - Мы все вообще-то разлагаемся. Всю жизнь. Поэтому из-за процессов обмена люди излучают свет. Из-за разложения как раз. Но невооружённым взглядом его не увидеть. Хару озадаченно похлопал ресницами, подумал, подошёл и сел за соседнюю парту, справа от Казуки. Бережно повесил зонт на крючок, отложил свой рюкзак и переспросил: - Ты серьёзно? Мы правда светимся? - Да, как гнилушки. Ничего такого в этом нет. Просто биохимическая реакция, - осмелев, пояснил Казуки, ковыряя свою парту пальцем. - Фу, ну и сравнение. Как это ничего такого? Это важно! - Хару подпёр щёку ладонью и тихо произнёс, - Куда приятнее жить, зная, что ты - сияешь. - Не думаю, что черви, рачки или грибы испытывают от этого удовольствие. А ведь их свет даже видно. - Ты не можешь знать, что думают черви, - возразил ему мальчик. - Иногда мне кажется, что могу, - казалось, что он не произносил этого вслух, но, видимо всё-таки озвучил. Иначе из-за чего Хару снова нахмурился и бросил в жёстком, приказном тоне, какого от такой милашки никак нельзя было ожидать: - А ну-ка подними лицо, Казуки! Подними и посмотри на меня.       Он честно пытался, повернулся в проход, дёрнулся вверх, повёл подбородком, взглянул на одноклассника и опять потупился. Малодушно исследуя собственные колени и носки ботинок, он ощутил колебание воздуха, оно принесло дыхание Хару пахнущее персиковым чаем из автомата. Узнал, потому что сам любил этот чай. - Ты не червяк, у тебя красивое лицо, которое не видно за волосами, и голос невероятный, который не слышно, потому что ты молчишь. На уроках, когда тебя спрашивают, я всякий раз замираю, как будто слушаю музыку. Разве можно было поверить? Но он поверил, и несмотря на недовольное шипение Xaa-Xaa из любимого рюкзака, висевшего на спинке стула, Казуки медленно вопросительно поднял взгляд на одноклассника. - Ты мне нравишься, Казуки-кун, - простодушно пояснил Хару, - Хотя ты ужасно мрачный и похож на хикки. Но почему-то меня к тебе тянет. А ты? Что ты думаешь обо мне?       Разве мог Казуки рассказать ему всё, что думал и чувствовал? Никто ещё не создал достаточно ёмких слов для того, чтоб поведать о ноликах и крестиках, о вспышках молний, о батутах и червях, и наконец, о том, что ощущает моль, заглядывающаяся на яркую бабочку. Он не умел выражать подобное вслух, мало того, давно не практиковался в общении. Поэтому перепугался, когда язык сам собой сболтнул: - Мне нравится твоя чёлка. И стёртые струнами пальцы. И глаза. И запах.       Вопреки ожиданиям Хару не обозлился, а совсем наоборот, улыбнулся так, что Казуки поверил в то, что излучать свет люди могут самым настоящим образом, и не как какая-нибудь жалкая медуза, а как тысячи тысяч электростанций. - Ну что, по-моему, неплохо для начала. Ты ведь без зонта? Там дождь ещё, хочешь провожу до дома? - Давай, - неуверенно прошептал Казуки, опасаясь, как бы Xaa-Xaa не обиделся, но тот равнодушно шуршал, когда он надевал на спину рюкзак, и никаких возражений не высказывал.       С тех пор дни дождя стали их днями. Начинало моросить, и у вечно насупленного парня, сидевшего за последней партой, на губах появлялась неуверенная улыбка, означавшая: "Неужели сегодня тоже пойдём вместе?" И он молился тучам, чтоб те не подводили и не отдавали бы земле всю влагу до последнего звонка. Косился на Хару - а тот тоже просяще смотрел в окно. Если Казуки задерживался, что случалось редко и лишь в особенных обстоятельствах, Хару сидел на скамейке возле раздевалки - розовые капельки-наушники в ушах, закрытые глаза, ручка зонта в руке. Терпеливо дожидался, покачивая головой в такт мелодии. А если она ему особенно нравилась, беззвучно шевелил губами, повторяя за солистом. Казуки бежал, соскальзывая с гладких ступеней, перепрыгивал через одну и останавливался перед одноклассником в холле, боясь его потревожить. Но Хару чувствовал, ресницы взлетали вверх, и он снова командовал: - Садись и слушай! - протягивал одну капельку наушников. Приходилось садиться близко-близко, чтоб провод доставал, их плечи соприкасались, и они смотрели в лица друг другу, а потом одновременно отворачивались. Казуки нравилась музыка, живущая в телефоне Хару, громкая, честная и надорванная. А ещё приятно было, что тот делился и спрашивал его мнения.       Потом они выходили под дождь. Зонт у Хару был очень красивый, красный, как кровь, и такой же, как его хозяин - боевой, с характером. Иногда приходилось подолгу жать на кнопку, а он не хотел открываться, иногда, наоборот, самовольно выстреливал вверх, не дожидаясь приказа. Идти было недалеко, они оба жили рядом со школой, но Казуки чуть подальше. И ему всякий раз было стыдно, что заставляет приятеля проходить большую дистанцию. Пытался отговорить его провожать до двери, убеждал, что и сам доберётся, но Хару не слушал и только раздражался на его просьбы. - Продолжишь эти псевдо-вежливые закидоны, я тебе зонт в зад вставлю, и он там раскроется, вот увидишь. - Блин, это отвратительно, - хмыкал Казуки, - Я даже представил! Ладно, не буду больше отнекиваться, веди меня, страшный и злой Хару. - Да, страшный! Ты, может, меня не знаешь. Вдруг, у меня в душе живёт психопат, который только и ждёт момента, чтобы с тобой расправиться самым извращённым способом. - Или у тебя есть злой брат-близнец! - с восторгом подхватывал оживившийся Казуки. - Или я на самом деле вампир! - Или у тебя есть вторая личность! - Лучше не одна, так круче. - Согласен, целая тусовка маленьких жестоких Хару! - Почему маленьких? Обнаглел совсем! - Ну, как тебе сказать... - Казуки посмеивался в кулак и смотрел на Хару сверху, потому что был выше на пол головы. Обычно в этот момент ему прилетало коленом под задницу. - Лучше не зли мою внутреннюю психушку, Казуки-кун, и не отказывайся от помощи. А ещё не говори глупостей, я иду с тобой не для того, чтоб ты потом промок без меня.       Эти короткие минуты вместе были сказочными, один на двоих красный купол зонта, шорох дождя отовсюду, и разговоры-разговоры обо всём. И было легко, пока Хару не переступал границу, за которой Казуки вспоминал о своём рюкзаке, о том, что на самом-то деле он - нолик, ничтожество, и не может быть нужным кому-то ещё. Разве может этот популярный мальчик дружить с ним, не говоря уже о том, чтобы... - Казуки, у нас рядом с домом открыли французскую кофейню, там такие вкусные сладкие хреновины продают. Не хочешь попробовать?       Пальцы немели и по спине бежали мурашки, панические волны захлёстывали изнутри, вызывая чувство удушения. "Ведь это он меня не с собой зовёт? Нет, конечно, ну как такое можно представить. Просто кофейню советует". - Я.… сладкое... ну вроде как не люблю, - сказал он, запинаясь. - А я люблю, очень, - растерянно протянул Хару, заглядывая в пасмурное, как туча, лицо рядом, - Особенно шоколад.       Когда Казуки нервничал, он нёс какую-то муть, а потом сам себя за это распинал. Вот и в тот момент вырвалось: - Осторожнее будь, шоколад вредный. Если съесть больше семи килограмм за раз, можно умереть от передозировки теобромина. Хару закатил глаза и засопел носом от возмущения. - Не волнуйся, столько я не съем при всём желании. Я даже одну-то шоколадку порой купить не могу, все деньги на музыку спускаю. Но в кофейню я бы сходил... - он жалобно заглянул сбоку, но Казуки этого не заметил. Как всегда, он выделил для себя совершенно не те детали.       В итоге связывающей их ниточкой осталась лишь непогода. Наверное, оба не могли придумать другого повода ходить вместе и остались напарниками по зонту. Хару решил, что Казуки нужно больше времени и свободы, и что он очень стесняется. С тех пор давал ему возможность отдышаться в безоблачные дни. Тогда он просто приветствовал его в классе, махал рукой и больше не подходил. Казуки смотрел издалека и замечал всё новые и новые детали. Часть из них нравилась, часть - нет. Например, то, что Хару никогда не врёт, даже в случаях, когда лучше бы соврать, что постоянно корчит рожицы или что грызёт ручку, когда урок по-настоящему интересный. Это шло в плюс. А вот повышенное внимание окружающих - в минус. "Нельзя быть добрым со всеми, это лицемерие или редкостная глупость", - высказывал своё мнение невидимый Xaa-Xaa. Казуки отчасти был с ним согласен, но признавал, что Хару - это, конечно, особенное дело, он не глупый и не лицемерный, просто ему не жалко своего времени и улыбки ни на кого. А Казуки было жалко. К своему изумлению, он выяснил, что, оказывается, он - жадный, и что дождливых прогулок под красным зонтиком мало, но смелости не хватало, чтоб урвать себе больше Хару. Он тысячи раз представлял себе, как круто и самоуверенно с кривой усмешкой подходит к девчонкам, которые делают губки-уточкой и вешают какую-то лапшу на уши его знакомому, и говорит: "Вы ему не нравитесь. Я ему нравлюсь!" Иногда в фантазии фигурировали более грубые фразы, иногда даже острые предметы, когда женский пол особенно наседал на Хару. Но до этого никогда не доходило, напротив, опасаясь внутренней агрессивности, Казуки вёл себя всё более замкнуто, хотя изнутри его раздирало желание изменить этот дурацкий ограниченный ритуал и позвать Хару пройтись, когда в небе светило солнце. Но он боялся отказа, и смотрел, как тот уходит то на репетицию группы, то в игровой зал с друзьями, то в кино с ними же, и всегда без него. "Надо взять себя в руки, надо ему что-нибудь подарить и позвать на свидание", - думал Казуки. "Да, пора просто перестать быть сопляком, даже мне противно за этим наблюдать", - ворчал Xaa-Xaa. Вспомнив про недавний разговор, Казуки собрал все накопленные карманные деньги, пошёл в супермаркет и накупил Хару целую гору шоколада, много маленьких батончиков, плиток и печенюшек в обсыпке. Он с трудом застегнул молнию на рюкзаке. На следующее утро впервые за время обучения в старших классах, он с радостью шагал в школу. "Зря-зря!" - ехидно шелестел невидимый друг, но Казуки его предупреждение проигнорировал. День был сумрачным, небо заволокло чёрной пеленой, но дождя не случилось. Собрав всю свою волю в кулак, Казуки подошёл к Хару после последнего урока сам, прямо в классе на виду у всех. Парень посмотрел на него изумлённо, и даже смутился, уронил учебник, попытался поднять, снова уронил, Казуки присел, чтобы помочь, в итоге они стукнулись лбами и чуть не разорвали книгу пополам, когда вставали. - Я... Поговорить хотел. Хару, ты же... - Что, Казуки? - переспросил мальчик, машинально забрасывая злосчастный учебник в рюкзак, но он плюхнулся мимо, а Хару этого не заметил, его глаза расширились до ненормальных размеров от любопытства и ожидания. - Ну же, говори или я убью тебя этой, этой... - взгляд по сторонам не дал подходящего результата. - Этой точилкой в форме маффина! Не спрашивай, как, но убью точно! - Он угрожающе помахал перед носом приятеля точилкой. - Ах, да, маффин... - разморозился Казуки, которого обилие прикосновений и слов превратило в айсберг в форме мальчика, - Я вот тебе тут купил, ты же любишь... - он раскрыл свой шуршащий рюкзак, демонстрируя шоколадное содержимое. - Ты что меня убить хочешь? - В смысле? - Ну как, ты же говорил. Не уверен, есть ли тут семь килограммов... - рассмеялся Хару, и его смех подхватили девочки, даже не зная, о чём они говорят. Просто увидели лохматого Казуки с опущенной вниз башкой и веселящегося обаяшку Хару. Рефлекс, ничего такого       Но Казуки вдруг обиделся, закинул за спину рюкзак и бросился вон из класса. Быстрее, быстрее, прочь из этого ада! Как он мог подумать, что сможет общаться с кем- то из "этих", "нормальных"?! А про другие мысли и вспоминать не хотелось. Какое там свидание! "Позорище", - хихикало его личное привидение. Но скоро голос воображаемого друга потонул в шуме реального дождя, который наконец ливанул из низких туч. И сделал он это именно тогда, когда Казуки выбежал из школы. Он шлёпал по мгновенно натёкшим лужам, в которых пузырилась вода, и вслед за беглецом из расстёгнутого рюкзака на мокрый асфальт сыпались шоколадные рыбки, маленькие сникерсы и марсы, плюхались в воду за спиной, а он пулей мчался к выходу со школьного двора. Привыкнуть к теплу, к тому, что пальцы на ручке зонта нежно соприкасаются, было ужасно легко. Оттого капли с неба теперь обжигали холодом. Текли по лицу, ползли под рубашку, Казуки приходилось жмуриться, потому что они слепили глаза. Тонкие водяные-ленты змеи повсюду. И те, что сползали по щекам были отчего-то теплее прочих. Волосы намокли сразу, повисли сосульками, прилипли к голове, плечи опустились, кеды скользили, как по льду, и он едва удержался на ногах, когда в спину прилетел тяжеленный рюкзак. Казуки покачнулся, выпрямился и обернулся назад. Хару стоял у лестницы, ведущей ко входу в школьное здание, у начала тропинки из шоколадок, погибающих в лужах. Такой же мокрый и обиженный, как Казуки, он возмущённо потрясывал своим сложенным зонтиком, как пикой, и орал: - Какого хрена ты делаешь? Куда пошёл?! - Я ухожу! - крикнул Казуки в ответ, отфыркиваясь от воды, затекающей в рот. - Ни хрена! - и Хару пошлёпал за ним, по пути собирая мокрые шоколадки и рассовывая по своим мокрым карманам, наклонялся, рубашка и пиджак на школьной форме задирались, обнажая тонкую линию кожи на пояснице, а ливень нещадно хлестал его сверху. И Казуки не выдержал, пожалел и зашагал к нему. - Перестань, брось, не надо собирать. - Хочу и буду! Мои шоколадки! А ну отдай! - он дёрнул рюкзак с плеч одноклассника, запустил в него лапу, вытащил первую попавшуюся плитку, открыл и запихнул в рот с демонстративным чавканьем: - Всё моё! Сожру и помру! - Не надо, Хару...- Казуки едва сдерживал смех. - Почему? - Я люблю тебя, - по своей привычке на нервах ляпнул Казуки, и лицо Хару несмотря на холод стало малиновым. а вот губы всё-таки посинели и задрожали. Именно на них смотрел Казуки, когда услышал сначала невразумительное: "АААААААААААА!" Потом было - "Убью!" и яростный топот ногами, поднимающий бодрые водяные фонтаны ввысь. А он смотрел на то, как Хару бесится и почему-то радовался. Видя его улыбающееся лицо, приятель бросил зонт, схватил за лацканы школьного пиджака и затряс со стоном: - Что ты за человек такой? Ведёшь себя со мной, как зонт. Когда хочешь, открываешься, когда хочешь, закрываешься. - А ты ведёшь себя, как дождь, - пробубнил Казуки, старательно пряча улыбку, - Приходишь, когда тебе вздумается и внезапно уходишь... к кому-то ещё. - А ты не хочешь, чтоб уходил? - Хару перестал его трясти и застыл, внимательно изучая мокрое довольное лицо. - Нет, конечно. Не уходи больше. Они стояли под дождём, отплёвываясь от капель, глядели только друг на друга, а мимо шли школьники под зонтиками, кто-то подбирал забытые на асфальте сладости, кто-то пялился, кто-то нет. - Хару, а ты знаешь, почему котам нельзя смотреть прямо в глаза? - Ух ты, очередная байка, - хмыкнул мальчик, прижимаясь к Казуки теснее и нарочно глядя прямо, стараясь не моргать, - Так почему же? - Потому что коты - хищники, они посчитают это угрозой или провокацией и нападут, - ответил Казуки, тоже не отводя взгляд, - Я тебя сейчас целовать буду, - зачем-то предупредил он. - Я знаю, - ответил Хару, гордо вскидывая подбородок, - Валяй уже, кот. Я, знаешь ли, задолбался тебя провоцировать.       И Казуки стало смешно и хорошо, он наклонился к посиневшим, как у перекупавшегося ребёнка, губам Хару, чтоб согреть их нежно и бережно. Но вышло иначе, через пару минут они нещадно горели, искусанные и истерзанные, а Казуки открыл в себе новую грань жадности, нападал он и правда, как кот.       И всё у них стало хорошо и правильно. Зонт на двоих, и небо без облаков на двоих. Шуршание рюкзака и один сэндвич, купленный напополам, вкусные сладкие "хреновины" из французской кофейни, которые насильно запихивались в Казуки, он кривился, а Хару ржал и облизывал крем с кончика его носа. Странные замечания Казуки про всё на свете, которые запихивались в мозг Хару, загораясь там как разноцветные лампочки на новогодней гирлянде. Крестик и нолик держались за руки (и не только), и всё изменилось. Хару повзрослел, стал ценить и экономить свои улыбки, и не раздавать понапрасну, только близким, а львиную накопленную долю - одному хмурому идиоту. Казуки перестал постоянно болеть и научился общаться с другими людьми. Правда, голову поднимал только перед Хару, но того это устраивало.       Сколько прошло времени, сказать было сложно, ведь они перестали мерить время дождями, вместо этого считали прикосновения, поцелуи, встречи, ночные телефонные звонки с "Что на тебе надето?" и диким смущённым хохотом в ответ. Эти детальки - особенные единицы измерения, их вечно недоставало. Роковое открытие случилось в тот день, к которому они шли неизбежно и целенаправленно. Родители Хару уехали на выходные, оставив его дома одного, по этому праздничному поводу он надел пирсинг, выкрасил волосы в кремово-розовый и позвал Казуки в гости. Пообещал встретить на автобусной остановке, потому что небо хмурилось, и уже тогда голос его дрожал от волнения. - Что-то не так? - спросил Казуки, негромко вздыхая в телефон. - А что вообще так? А как это так? - отчего-то психанул Хару. - Перестань париться и тащи свою задницу сюда! Я с тобой, дурак такой, секса хочу. - Ммм... минуточку... - ответил Казуки приглушённо, отложил телефон на пол рядом с кроватью, обнял подушку и прикусил, оттягивая зубами наволочку, чтоб не заорать на весь дом - его-то родители никуда не уезжали. Отдышался, вернулся, - Да, давай через час на остановке, скоро буду.       Он вышел, а вернее вылетел пулей из дома через пятнадцать минут. Все пятнадцать ушли на то, чтоб натянуть джинсы, чёрную футболку с надписью "Don't panic!" и в оставшееся время тупо стоять перед зеркалом с открытым ртом и мечущимися мыслями: "Вот это вот всё ему нравится? Серьёзно???"       В рюкзаке, освобождённом от тетрадей и учебников лежали две бутылки пива, выданные отцом, два бенто, сделанные мамой, а затем и ещё кое-что, ответственно купленное в аптеке трясущимся Казуки. Xaa-Xaa ворчал всю дорогу, говорил, что он ведёт себя глупо, не как мужик, а под конец добил вопросом о том, что в их парочке вообще непонятно, кто кого будет трахать. - Разберёмся! - отвечал Казуки, забывшись, вслух, нервно покусывал щёку изнутри и бубнил, - Без тебя точно разберёмся. Вообще, это не твоё дело!       Так он шёл, хмурился, а добравшись до остановки, где на скамейке уныло сидел, болтая ногами не замечавший его Хару, застыл в недоумении. Потому что такого просто быть не могло. Его мальчик сжимал в руках свой алый зонт с характером, и возмущённо с ним... спорил. По крайней мере выглядело так, будто он обращается именно к зонту, никого другого вокруг не было. - Кто тебя вообще спрашивал? - говорил Хару и тыкал в зонт пальцем, - Меня твоё мнение больше не волнует. Мы с Казуки сами разберёмся! - Хару... Розовые пушистые волосы колыхнулись, худенькие плечи вздрогнули, он обернулся, увидел через стекло остановки знакомую сутулую фигуру и испуганно зачастил, путаясь в словах: - Это совсем не то, что ты подумал! Я не псих. Не сумасшедший, просто привычка такая, я, ну знаешь, у меня есть друзья, но не такие, чтоб всегда можно было посоветоваться, вот и болтаю иногда сам с собой. Ладно, не с собой... Хару надул щёки, сдул, потряс головой, и жалобно взмолился: - Не знаю, как объяснить. Чёрт, не бросай меня только из-за этого. Ты не понимаешь! Казуки обошёл остановку, спокойно присел рядом на скамейку и, положив на колени рюкзак, улыбнулся: - Нет, как раз я-то понимаю, - их пальцы сплелись, и по стеклянной крыше остановки весело застучал летний дождик.