Сказки Анволы

Темнело, и незаметный мглистый туман сонно выплывал из-под земли. Рядом подремывали дома́ с желтыми глазами горящих окон, мялся под ногами свежий снег, вдали рос темнеющий забор леса, а в лесу том — волки. Скоро ударят морозы, не останется для них пищи, придется закрывать пса в доме на ночь, чтобы наутро не найти его откушенную голову. Пока лежит, нет-нет да и поймает языком снежную петельку, облизнет розовый нос. Потом опять повернется к лесу, нахмурится. За десяток километров ему в ответ хмурится старый вожак с разодранным ухом. Рыжак прищурит левый глаз, скосит взгляд и отвернется — не все ж волков высматривать. Он и на меня, бывает, косо поглядывает. Рыжак — мужнин пес, не мой, принять принял, но доверять до конца не начал да и не начнет уже — чует во мне тьму. Но не лает, не огрызается; понял, раз хозяин в дом привел, значит, умнее не связываться, тем более зла еще никому не принесла. Деревенским бы у него поучиться — те все за спиной хают меня да и в лицо не больно привечают: пришлая я, чужая. Только не из деревни другой, как обычно бывает — из лесу меня муж привел. Нашел зимой, испугался — девка в одном платье в сугробе стоит! Забрал домой, обогрел. Решил, что потерялась, и я не стала разубеждать. О родителях только спросил, да я головой лишь мотнула — сама повидаюсь, коль время придет, он и признал сиротой. Его мать, конечно, что-то заподозрила, да сын ее и слушать не стал. Я знала — она пыталась извести меня: в еду заговоренную соль подсыпала, на гребень шептала, лешего просила. Да только рожденную волком нечистое не берет — сама нечиста. В тот год тоже мороз сильный стоял, ни зверю, ни человеку добра не было. Много волков погибло, пока наконец вожак не разрешил идти к людям: те, кто смогли, оборотились, перевернулись и ушли в теплое избяное тепло к доброму печному огню. На весну, правда, возвращались обратно, я не пришла. Бесился вожак — рычал да выл, вся деревня дрожала, — что не пришла я пару с ним заводить, бегать по тающим полянкам и игриво ластиться, подыскивая норку для будущих волчат. Загрыз тогда двух молодых волков, даже к дому пришел, скалился, смотрел на меня. — Не пойду, — говорила ему. Зарычал — как есть прыгнет на меня, заставит шкуру снова надеть — защищаясь невольно перевернешься — да в лес за собой уведет. Муж вышел с ружьем, нацелился между глаз. Стоял вожак, не шевелился, только стальная шерсть топорщилась на загривке. Нажал на крючок — взвился волк, пуля ухо и распорола. Спасся, недаром же стаю за собой водит. Хмыкнул муж, меня в дом увел, ни о чем не спросил. Он молчалив, да и я не больно разговорчива. Только сядем рядышком, руками волосы его перебираю, к груди головой прижмется — сильно-сильно обнимет, и тепло становится, и сердце растопится — больше не волчье… Кошка в доме пощурится-пощурится на меня, фыркнет, спрячется в запечье. Я поулыбаюсь, поглядывая, как дрожит кончик ее цветного хвоста. Скоро окотится — октябрь теплый был, нагуляла — одного котенка себе заберу. Черненький будет, ласковый до меня, глядишь, и кошка шипеть перестанет. Не все ж ей по углам прятаться. Шкуру я уже больше трех лет не надевала. Вновь повторится — лютая зима, снежные топи, голодные волки. Разрешит ли вожак переворачиваться на такие зимы, отпустит ли от себя еще пригожих волчиц и острозубых волков? Или погубит злая зима, защекочет скрипучий мороз? Зевая, выкатилась желтая луна, скинула звездное одеялко, рассыпала огоньки, подушки облаков взбила и уложила за горизонт. Лес скалился зверем, и Рыжак все поглядывал в его сторону в свете деревенских сумеречных огней — где там вожак с порванным ухом, не придет ли опять до хозяйки?