Сказки Анволы

— Знавал я одну не, тоже из ваших была, — дед Ясавэй потянулся за солью, посыпал белыми снежинками оленину. — Все мы думали, в жилах у ней вместо крови огонь бежит! Дима хохотнул и откусил мяса. Кончики пальцев покраснели, тонкая алая капелька покатилась по ребру ладони, мужчина поймал ее языком. — Ты смеешься, а она со мной как-то оленей увязалась искать. Я все говорил жене: посмотри ты за девкой, дай ты ей хоть что! А она у меня че-то за ребятишками ушла — в тот год сынки хорошо спрятались, таки в школу не поехали, — старик не без гордости глянул на сидящих рядом уже взрослых сыновей. У одного из них жена ждала первого ребенка — твердила, что будет дочь. — Я ей все: не ходи ты, Ася, не ходи, я ж чего — пятеро всего отстали, думал, быстро догоню, приведу в стадо. Надо было спешить — серые хозяева бродят тут день и ночь, а зимой-то совсем уж звереют. — Потерялись-то они как? — Дима тоже за солью потянулся — вкуснее. Стадо Ясавэя теперь было мало, и он понять не мог, как можно было потерять пятерых. Старик хитро улыбнулся, черные глазки так и сверкали из-под узких век. — Ты не смотри щас-то! Я тогда молод был, сынки на большую землю еще учиться ездили, у меня стадо было! Они переходили как раз — ягель кончился на стоянке, — и мы за ними потянулись. Зима-то лютая была — уж сколь перевалило, не знаю! А только выли всюду по ночам волки — звезды в небе, и те от их воя двигались да катились далече. Я боялся ее брать — не, она не и есть, да не наша еще! Мне, говорит, интересно посмотреть, как вы тут живете, а волков я не боюсь. Я-то ружье взял — дедово еще было — так волков не очень трусил. Один раз пережил, — дед кивнул на изувеченную руку, — и другой переживу. Морозу боялся. Паны, сава, пива — все жена дала, еще когда она только приехала, а все равно ж! Поехали мы, одного-то скоро нашел — упрямец был, да далеко никогда не хаживал, привязал к саням. У самого уж руки почесывать от морозу перестало, я и посмотрел, понял — снегу быть. А уж хозяин ветров придет, так закружит тут, загуляет! Метели-то, бывало, неделями шли. Вернуться не успевали. Я на нартах шкуры поправил, ложись, говорю, Ася. Она смотрит — а глаза у нее, что небо весной! — зачем, говорит. Втолковал, что вот — метель, переждать надо. Сам лег на снег, в одну руку ружье, в другую хорей. Я привыкший так-то на снеге спать был… Метель занялась, снег-то мелкий да частый, вскоре и стемнело, идти только гибели искать. Лежим сколь, у меня уж три сна прошло. Открываю глаза, чувствую — нога онемела, отлежал, думаю. Нет, отморозил! Посмотрел — пимы не те надел, старые. А холод страшный был, думаю, ежели я уж подмерз, она-то там как. Смотрю: Ася-то спит. Ногу и так, и сяк — не отходит. Я к не: жива ли, говорю? А сам ногой-то еле двигаю. Она глаза открывает, что, говорит, дедушка? Я и рад, что жива, и трясусь — небось себе отморозила что-нибудь! Ляпнул про свою ногу. Она ахнула, рукавицы стянула — веришь нет: руки горяченные! Ух, у ней пламя по венам текло! Глазами на меня смотрит — что льдами выжигает — да говорит: давайте греть! Руками осторожно ногу-то мне мять стала, сверху еще свои пивы натянула, меня слушать не хотела — стоит в этих носочках тоненьких на снегу и хоть бы что. Дочь мороза была, говорю, у нас бы уж звалась Тецьданю. — Как добрались-то? — Все кончается, и метель повыла да кончилась. Ногу мою согрела, сама вся горяченная была. Мне всегда, говорит, жарко кажется. Все мерзнут, а мне тепло — вот как Ася говаривала. И так бывало выйду из чума, а она сидит на нарте в своей курточке этой, книгу листает. Руки без варежек, голова не крыта — и все одно: не холодно мне, не мерзну. — А что с ней стало? — А что стало, — дед Ясавэй хлебнул чаю, отставил чашку. — Пожила еще, подарков надарила и уехала. Я, говорит, еще нигде не была так счастлива, как здесь, во. Сказала, на Аляску поедет. Манят ее снега да холода. Дочь мороза, точно говорю, настоящая Тецьданю. В глазах льды, в крови огонь.