Сказки Анволы

У кромки леса сотню, тысячу, а может, и всю жизнь Вселенной сидел ястреб. Птица хмурила перья бровей и зорко следила за выходом. Пышная зелень еловых веток мягко нашептывала ему лесные слухи и смеялась, позвякивая иголками. Стена деревьев была плотна и густа — от лишних человечков, — ведь в лесу жили странные народцы, в которых люди перестали верить. Ястреб помнил, что когда-то и сам был человеком, когда-то и он пришел в этот лес, где зелеными были и небо, и земля, мох прорастал на коре, на валунах и земле, вода в глубоких озерцах темно зеленела и часто таинственно вздыхала или щекоталась рябью, особенно в абсолютно безветреную погоду. Еще он помнил туманы, клубочками туч собиравшиеся отовсюду и перекатывающиеся в одно огромное мглистое облако. Туман был промозгл и дурманен, от запаха сырости, опавшей хвои и чаровной воды у него кружилась голова, кружилась… И он сидел здесь, на страже леса от людей (или людей от леса), не смея зайти внутрь и не пытаясь взмыть в сумрачное небо и не вернуться на толстую корягу, за которую так удобно было цепляться когтями. Иногда он видел троллей, смешно переваливающихся с одной волосатой ноги на другую и разговаривающих на странном тяжелом — будто каменном — языке. Еще очень давно он помнил, что тролли обращаются в камень при свете солнца, потому, наверное, в густой лесной мгле солнечные лучи рассеивались на тысячи игольчатых стрел, тонули в темной зелени, напитывали землю и не могли причинить вреда лесным жителям. Люди хотели забрать те деревья — из них получались отличные лодки, сани и дома, — он сам пришел их рубить, хотя неподалеку был другой лес, не такой густой и темный, годившийся и под лодки, и под дома и способный быстро разрастаться. От редких и острых воспоминаний слезились глаза, и ястреб задирал голову к небу, приоткрывал загнутый клюв и отказывался думать. — Ты все еще здесь сидишь, — сказал кто-то тоненьким каменным голосом. Птица повернула голову, цепкий взгляд выхватил мальчишку-тролля в огромной местами изорванной рубахе. Ястреб сузил глаза и порадовался темному дню и тяжелым нависшим тучам. Мальчонка-тролль разглядывал его во все глаза и притопывал на мшистом валуне. — Баба про тебя рассказывала. Я-то думал, что все это сказка-говорка, — он важно выпятил грудь в доказательство своей взрослости. — Про человеков-то она наплела нам как сетей из мха! Ястреб чуть не подавился смехом. «Человеки» рассуждали очень похоже. Не такие уж они и разные, только знать друг про друга не знают и слышать не всегда хотят. — А почему ты голый? — продолжал рассуждать тролльчонок. — Сидишь тут целый день… Вдалеке заперекатывались камни взрослого тролльего голоса. Ястреб напряг слух и уловил, как несколько тяжелых ног переваливаются в быстрой ходьбе. — Палящее солнце! — ругнулся от страха мальчишка. — Видно, мало я сон-травы ей подмешал. Тролльчонок схватился бежать, но замер, глянул на птицу. Стянул свою старую лохматую рубаху, протянул ястребу: — Хоть мою надень, не нова, но все ж не голым шастать, — он подбежал ближе, подпрыгнул, залез с камня на корягу, потянулся на носочках и напялил старую одежонку на птицу. И припустил не глядя домой, в сумрачный лес. Уже не видел как удивленно смотрел на рубаху ястреб, беспомощно открывал клюв, пока тот не превратился в рот. Рубаха была в пору — будто его, словно не было тысячи миллионов лет, которые он просидел на границе живого туманного леса. И он пошел от него — ноги сами вели по старой тропе — и думал, кому теперь елки станут нашептывать лесные слухи?