Сказки Анволы

Лето прошло прохладным и грустным, порадовав лишь парой недель настоящей теплоты. И зима грозилась получиться такой же: с бесконечными оттепелями-дождями, душным воздухом и только крохами снега. Такова была гармония живого. Но если в душевном календаре зима уже запорошила белым пухом все темные дни и мрачные ночи, а природа лишь позволяет ей подкрадываться внезапными заморозками — можно звать снег и приманивать свеже-колючие холода. И судя по теткиной тетради, для этого вполне годились немецкие рождественские кексы. Правда, Рождество у тети приходилось не как у всех нормальных людей (собственно, она ничего не делала, что делали нормальные люди) на январь или, на худой конец, на двадцать пятое декабря, а на Йоль, или Коляду, что и было размашисто брошено и подчеркнуто чернилами на выцветшей бумаге. Штоллены готовились не один день и вызревали неделями в темных деревянных шкафах в самой глубине, у суховатых, не видевших света стенок. За день-два нужно было замочить сухофрукты в роме. Наглый домина прятал от нее теткин алкоголь: днями она замечала пыльные бутылки то в погребе, то в кухонном буфете, пару раз даже в книжном шкафу и за ящиком бурно разросшегося котовника, а как собиралась использовать хоть каплю (для выпечки) или всю бутылку (на вечеринку), они исчезали прямо у нее из-под носа, проглоченные ли стенами на ее глазах или превращавшиеся в мираж под ладонями. Уже пошел декабрь, а снега все не было: изредка хмурость и тусклота облаков выжимала куцые снежинки, тут же заливая их премерзким дождиком. Дни тянулись медленно, длинно и серо, настроения не было никакого, только глухая тоска съедала пыль городских домов да иссохшиеся травы в поле, когда она возвращалась в дом, а после оседала тягостным туманом на сердце, изредка радуясь от уютных посиделок у печки или клубясь яростным недовольством от выходок дома. Он тоже был недоволен: все скрипел старым деревом, натужно покряхтывал от промозглого ветра, шипел почем зря, плевался горячим маслом во время готовки и не хмурился только в спокойные вечера, которые она проводила за книгой. В этот же раз она так разъярилась, вновь не обнаружив ром, что пригрозила сжечь в пепел каждую досочку негодника, на что тот — совершенно нехотя — выдал бутылку какого-то странного бальзама, крепкого, с ощутимым травяным ароматом. Так пахла эта затяжная осень: несвеже, мрачно, переспелыми подгнившими полевыми цветами и дождливыми сумеречными утрами. Под звуки сыпнувшего ливня промывала она в кипятке изюм и сушеную клюкву, под пряный промозглый ветер, залетающий в окна, заливала их густым темным настоем, оставляла настаиваться и разбухать. Не было для нее хуже времени, чем состарившаяся осень, тянущаяся бесконечно и мучительно, все обещающая уйти, подарить долгожданные снегопады, ослепительные сугробы и кусачие морозы, но обманывающая липким холодным дождем. Через день она поставила тесто. В тетради было выведено: как мука летит из сита моего, так и снег сыплется из небесных оков. Пока просеивала, все шептала-смотрела на мучные звездочки, оседающие пухом в дышащем теплом тесте. Как жгуч имбирь, как ядрен изюм, так и холод за окнами будет силен. Тесто получилось тяжелым, тягучесть вымешивалась-выминалась с каждым движением руки, лопалась клюковка под тяжестью ладони. Осень пыхтела, старилась — из нее вылеплялась зима, свежая-колкая, морозцам по лужицам зазвенела, снежок на ледок посыпала. Стояли штоллены перед жаром — большие, пузатые, с изюминами навыкат, еще росли, хорошели. На сердце улеживалась прохладная гулкая свобода. И дышать стало легче, и даже дом перестал сердито сопеть где-то под старыми половицами. Выпеклись кексы румяные, одурманенные, пошел-побрел по дому добрый хмельной дух: стены защекотал, дверями похихикал. Осталось маслом жирненьким смазать горячее печево да сахарной пудрой посыпать. Сколько пудры сыплю — столько снега ляжет. Не пожалела — все, что было, истратила: запорошила, укрыла хлебный румянец, одеялом сладким забросила. Теперь только укутать понадежней — и в темноту, к сухим бессветным стенкам буфета, за деревянную старую дверцу. Пусть за окном метелит долгожданный снег, шуршатся мучные снежиночки, смеется ветер в незапертых окнах — веселится юная зима, входит в силу, морозит инеем наружное дерево дома, а тот знай себе вздрагивает вихревыми ночами: то ли пощекотал кто пушистым хвостом, то ли волки чересчур близко завыли. Слижет ночь остатки сумрачного дня, придет время достать сладкое из закромов, праздновать самую короткую ночь и новый годовой поворот. Сбылись теткины слова: сладкий йольский кекс — на снежную зиму! Может, в тетрадках отыщется и волчья лунная песня?