Тебе пора.

      - Доброе утро, мистер Дж…       - Иди к чёрту!       - Мы с Вами уже обсуждали это, не правда ли? – Немолодой мужчина в белом халате поверх дорого костюма-тройки терпеливо улыбнулся своему собеседнику, педантично устраивая руки ладонями вниз по обе стороны от лежащей на столе медицинской папки. Внутрь он не заглянул, и так едва ли не дословно зная всё, что в ней написано. Строго говоря, в этой карте вообще не было необходимости, но хозяин уютного кабинета с панорамными окнами слишком любил порядок, чтобы пренебрегать им даже в мелочах. Исключением были разве что эти окна: руководство клиники не раз и не два предлагало ему сменить кабинет на нечто «более защищённое» или хотя бы укрепить окна решётками. Но, во-первых, хозяину кабинета нравилось именно так, как есть, а во-вторых, его… гости и без того были стеснены в свободе, чтобы ограничивать их столь явно.       - Сгинь! – Гости, к слову, такую заботу о себе не ценили, и этот не был исключением. Нахохленный, словно загнанная в угол крыса, разом увеличившаяся до размеров кошки, он сидел в кресле напротив и скалил зубы, прожигая хозяина кабинета ненавидящим взглядом. В самом начале он пробовал кидаться на него, целя в горло покалеченной рукой, но пара крепких санитаров и убойная доза успокоительного, которая на несколько часов превращала пациента в овощ, быстро научила того худо-бедно себя контролировать. Осталась лишь ругань. И незамутнённая ненависть в ярко горящих глазах на исхудалом лице.       - Не в этот раз, мистер Дж…       - Скажи честно, крокодил, что сделать, чтобы ты оставил меня в покое?       Обменявшись приветствиями (каждый на свой лад), хозяин и гость обменялись ещё и улыбками. Но если одна из них сияла безукоризненной вежливостью и почти искренним участием, другая больше напоминала хищный оскал. Нездоровый даже по здешним меркам. Киллиан Джонс был одним из самых «тяжёлых» пациентов клиники, но доктор Голд никогда не боялся сложностей. Даже санитары, что вначале почётным караулом стояли по обе стороны от Джонса с успокоительным наготове, были выдворены им за дверь, дабы не мешать установлению тончайшей, словно паутина, ниточки связи между доктором и его пациентом. Доверие – самая хрупкая вещь на свете. Особенно, когда его нет. Но доктор Голд отличался завидным терпением, а у Киллиана Джонса… у Киллиана Джонса впереди были месяцы, если не годы, не занятые ничем, кроме этих сеансов. Однажды ему надоест скалить зубы и он сдастся. Хотя бы из любопытства. Рано или поздно они все так делают.       - Поговорите со мной, и тогда, возможно…       - Нам не о чем говорить, Тёмный!       - Я так не считаю. К примеру, Вы уже не впервые зовёте меня Тёмным. Вероятно, это что-то да означает, ведь так?       Он издевался. Проклятый Румпельштильцхен издевался над ним! Сидел тут, весь прилизанный, подчёркнуто аккуратный и благодушный, наслаждался бессилием капитана и собственной властью. Впрочем, власть у Тёмного была всегда, но раньше у Киллиана хотя бы имелись в наличии его крюк и свобода, что как нельзя лучше подходили для того, чтобы раз за разом пытаться отомстить проклятому крокодилу. Было время, когда Джонс жил лишь этой местью, дышал ею, пил вместе с ромом, видел за горизонтом. Паршивая жизнь? А не ваше собачье дело! Любая жизнь будет лучше клетки, в которой он заперт.       Мир без магии. И крохотная комнатушка с единственной койкой и отхожим местом… Лучше сдохнуть и пойти на корм рыбам, чем так жить! Но даже смерть более была ему недоступна – непонятно как, но все неуклюжие попытки Киллиана свести счёты с жизнью пресекались надзирателями в белых одеждах. Смешно. Раньше Джонс считал белый синонимом чистоты, теперь же от его обилия было больно глазам, а к горлу то и дело подкатывало отвращение, которого прежде удостаивалось лишь одно существо во всех известных ему мирах.       - Означает. – Кривая ухмылка, отрывистая речь и взгляд, устремлённый туда, где над безупречным воротничком рубашки пульсирует едва заметная жилка. В мгновения, подобные этому, Киллиан чувствовал себя зверем и был почти счастлив в своей иррациональной вере, что уж теперь-то никто не встанет между ним и добычей, попросту не сумев уловить стремительный рывок. – Тебя. То, что ты есть. И то, что ты делаешь.       - Делаю с кем? С Вами? – Он был спокоен и подчёркнуто внимателен, этот треклятый Тёмный. Пожелай он - и сердце Киллиана Джонса, отважного капитана «Весёлого Роджера» рассыплется пеплом в холёных пальцах. Но ведь не пожелает. Скорее всего, просто подаст знак своим слугам. Как-то же ведь они узнают…       - И со мной тоже. – Воздух вдали от моря всегда был чересчур сух для Киллиана, и он закашлялся, с наслаждением замечая, как крохотные брызги слюны оседают на безупречном лакированном столе, за которым восседал Тёмный. Плюнуть бы в эту рожу, раз уж крюк у него отняли. Забавно, но прежняя сверкающая физиономия раздражала Джонса чуть меньше, чем нынешняя. Возможно потому, что тогда всякому сразу становилось ясно, что за существо перед ним. Теперь же оно притворяется человеком. Играет. И Киллианом, и остальными. Выродок.       - Но не только, - подытожил Румпельштильцхен, поправляя папку, лежащую перед ним, однако тему эту развивать не стал. Точно издевается. Помнит ведь, что натворил. Помнит и наслаждается, оттягивая миг, когда воспоминания облачатся в броню слов, без жалости раня поверженного противника… Поверженного? – Вы считаете, что я причинил Вам вред, мистер Джонс?       - Да, чёрт бы тебя побрал, да! – Спокойным. Крюк изо всех сил старался оставаться спокойным, но эта тварь даже фею доведёт до белого каления!.. И своей мерзкой ухмылкой, и самим фактом существования. Пусть бы и в чёртовом мире без чёртовой магии.       - Вот как? И что именно я сделал? Расскажите, мистер Джонс.       Уцелевшая рука сжалась в кулак, зубы отчётливо заскрипели, а взгляд… Киллиан не мог видеть себя со стороны – единственное зеркало, что было в этой комнате, он расколотил ещё во второй свой «визит», нового вешать не стали – но если бы видел, ненависть в его сердце наверняка окрасилась бы ужасом. Настолько похожими друг на друга давние враги ещё никогда не были. И плевать, что один из них ведёт какую-то игру, а второй… вторым играют.       - Что. Именно. Ты. Сделал? – Свистящим шёпотом повторил Крюк, подаваясь вперёд. Напряжённый слух пирата уловил движение за дверью. Как?! Как, чёрт бы их побрал, они узнают о том, что творится за треклятой запертой дверью?!! Он же разбил зеркало! – Кроме того, что ты убил её? Убил Милу! Ты…       Он так и не завершил бросок, откинувшись в кресле и без сил сползая по неудобной спинке. Эмоции – истинные и навязываемые изо дня в день – столкнулись с противным скрежетом металла о металл. Столкнулись и разлетелись прочь, замерев уродливыми грудами покорёженных повозок (вот ненависть, вот гнев, а вот – отчаяние), на которых в этом унылом мире предпочитали передвигаться люди. Киллиан видел такое однажды из крохотного окна своей до отвращения чистой камеры. Правда, пришлось забраться на койку с ногами и как следует вытянуть шею, опасно балансируя на самом краю. Балансируя и не сумев удержать равновесия. Какой позор для капитана Крюка, что даже в самый жестокий шторм стоял на палубе своего корабля, словно влитой!.. Хорошо, хоть мистер Смит и остальные его люди этого не видели, иначе он точно лишился бы рассудка. Зато на шум прибежали тюремщики (по местному – санитары) и, сочувственно охая, водрузили заключённого (которого здесь именовали «пациентом»… дурацкий мир, и слова в нём дурацкие!) обратно на койку, после чего миловидная феечка в белом (неожиданно, правда?!) торжественно наклеила ему на лоб какую-то липкую метку…       …Уж лучше бы он утонул или остался пленником Неверленда. Пэн! Кажется, Киллиан даже услышал смех бессменного лидера потерянных мальчишек… и только спустя какое-то время понял, что смеётся он сам.       В их первую встречу крокодил сказал, что Киллиан болен. Быть может, так оно и есть? А, впрочем, какая ему разница? Ненависть живёт сама по себе. Ей плевать, как чувствует себя сердце, в котором она черпает силу. Так или иначе, но плата будет взыскана. Душа в обмен на душу.       Душа… У всех есть душа: у человека, у зверя, у корабля. Да даже у этих нелепых повозок с гордым названием «автомобиль» наверняка имелось какое-то подобие – Киллиан отчётливо слышал стон всякий раз, когда хозяева заставляли их срываться с места, торопясь убраться подальше от двухэтажного здания за кованой оградой, ставшего тюрьмой в том числе и для него самого. У всех есть душа. Нет её лишь у Румпельштильцхена. Но почему никто, кроме капитана Крюка, не замечает этого?! Возможно, однажды Тёмному надоест эта игра, и тогда герои восстанут против злодея? Впрочем, когда это герои побеждали? В мире – что с магией, что без – можно рассчитывать лишь на себя. Даже если от себя осталось так мало. А герои… герои обычно умирают первыми, оставляя злодеев разбираться, кто из них меньшее зло.       - Я хочу убить тебя, знаешь? – Голос Киллиана надломился, лихорадочный блеск в глазах сделался ярче. – За Милу. За себя. За Белоснежку и её принца. За всех, чьи жизни ты разрушил. И за тех, чьи ещё не успел. Я хочу убить тебя, Тёмный. И я убью. Вот всё, что тебе нужно знать обо мне. Остальное вспоминай сам.       - Но как можно вспомнить то, чего никогда не было, мистер Джонс? То, что является лишь плодом Вашего воображения?       - Плевать, Тёмный. Мне на это плевать. А теперь прикажи, чтобы меня отвели обратно в камеру…       Дверь за Джонсом закрылась уже четверть часа тому назад, а доктор Голд всё ещё оставался на своём месте, неотрывно глядя туда, где прежде сидел его пациент.       Киллиан Джонс. В прошлом рыбак, ныне безработный, живший в убогой лодчонке, который вот уже несколько лет пьянствовал в захудалом баре на пирсе и задирал всех, кого ни попадя. В результате одной из таких драк он потерял руку: в глубокий порез, перемотанный кое-как и залитый дешёвой выпивкой с эффектом обезболивающего, попала инфекция, из-за чего кисть пришлось отнять. Незавидная участь, но, увы, не уникальная. Да только вот бедолага ещё и спятил, возомнив себя злодеем из детской сказки.       На самом деле, в жизни чего только не случается. Даже то, что на первый взгляд кажется невозможным. Наверное, поэтому психиатрия никогда не останется за бортом медицины, а старинное здание за высокой оградой, возведённое в позапрошлом веке, которое местные предпочитают обходить стороной, старательно следуя правилу «не вижу - значит не существует», не опустеет. Однако в случае мистера Джонса не было ничего особенного, чтобы оставлять его у себя, не отдавая на растерзание молодым коллегам… и всё же Голд поступил именно так. Одна навязчивая мысль не давала ему покоя: коль скоро пациент причисляет себя к злодеям, кем он считает его: того, кого раз за разом называет Тёмным? И что за теория «большего зла» будоражит больное воображение? Что это за сказка такая, в которой зло вообще принято сравнивать? Разве смысл не в том, чтобы хотя бы на страницах детских книг, словно зёрна от плевел, отделить от него добро, если уж в реальном мире сделать это выходит до обидного редко?       Но, что самое главное, доктор Голд всё никак не мог понять: а праздное ли это его любопытство? Или же не любопытство, но страх? Страх, что вспомнят и остальные…