Сборник "Hemerocallis"

Энви / Она, Ласт

Ласт внимательно смотрит на Энви и давится от желания его ударить, а лучше насадить на свои острые клинки и провернуть прямо внутри градусов на сто восемьдесят, чтобы накрутить его внутренности на лезвия, заставить гнуться от боли и смотреть на себя. Она не понимала, что именно рождало в ней эти чувства; то, что он все меньше времени проводил с ней и Глатони, а может то, что он так увлеченно рассказывал пустоголовому толстячку со знаком уроборос на языке о своих очередных приключениях с Маднес. И пищал, как гиена, заливаясь смехом, когда глаза вечно голодного гомункула светились от восторга и удивления, настолько насколько это вообще возможно у таких, как они. ― Ласт, ты слышала? Это так весело! ― и на слова брата брюнетка реагирует медленнее обычного, чем все-таки вынуждает встрепанного весельчака посмотреть на себя. ― Чего заглохла? Или ты оглохла, пока меня не было? ― губы наглеца растягиваются в издевательской усмешке, заставляя красотку поджать губы всего на долю секунды, но по их истечении лишь как бы незаинтересованно откинуть волнистые, черные как смоль волосы с плеча за спину. Игнор бесил Энви больше всего, приводя того на первую ступень своего бешенства, вынуждая щурится и почти шипеть при разговоре: ― Ласт, я с тобой говорю вообще-то! Обжорство пугливо жмется в угол, беспорядочно пряча лицо в больших ладонях, лишь бы не слышать, не слушать тяжелые шаги Зависти, когда тот направляется к сестре. И тут уже не так важно, насколько он привязан к ней, потому что его он боится сильнее. ― Не слишком ли ты много времени проводишь с Маднес? ― А тебе какое дело? Твое дело о нем печься да просьбы Отца выполнять. ― Раньше и ты был с нами, со мной, ― она внимательно смотрит на него, изгибая губы так, как можно было видеть только перед смертью. ― Надоело, с вами скучно, однообразно, а с ней… Весело! ― его голос звенит в ушах Ласт, словно той выстрелили в лицо в упор. ― Дочь моя, у меня для тебя задание. Подойди, ― четко и глубоко звучит голос Отца, и она ему внемлет. ― Проследи за ним. И Ласт подчиняется безропотно, даже не споря и не пытаясь, потому что в этом есть и ее личный интерес. Потому что что-то внутри гниет заживо от одной мысли, что Эн променял их с Глаттони на кого-то другого. Что кто-то другой пробуждает в нем ненависть, цинизм, что кому-то другому рассказывают глупые сплетни и шутки. Брюнетка находит его не сразу, но быстро, в расчете узреть с ним рядом Безумие, но не видит. Той чертовки нет с ним вовсе, что бесит еще больше одновременно с мыслью о том, что он лгал. Врал все это время, что возвращался к семье, врал ей и рассказывал байки малышу Глатони, врал обо всем и всем! Энви был не один, да и одет в обычную штабную форму офицера, в которого так часто обращался, идя в кабинет к Расту. Он вертелся на кухне с какой-то девчонкой, то уворачиваясь от кастрюль, то подавая сковородки. Размахивал руками и что-то оживленно рассказывал… этой… такой несуразной и бледной на фоне Похоти. Красноглазой и совершенно не сексуальной, как ей думалось. И он рядом, с горящими глазами, смеющийся и глупый. Она видела, как брат прижимал беловолосую к столу, утыкаясь ей носом в шею, а после отскакивал в сторону, уклоняясь от оплеухи, задиристо скалясь. Расстояние с трудом позволяло расслышать их разговор, но на секунду ей казалось, что им было весело. Испачканные в муке или еще чем-то таком, что Ласт никогда не трогала да и не знала. А самое в ее понимании отвратительное заключалось в том, что он позволял этому человеческому созданию трогать себя, гладить по волосам, плечам. Подобное зрелище вызывало лишь приступ ненависти у гомункула с уроборосом между ключиц. Когда к ночи, подобравшись ближе, видела еще больше отвратного в ее понимании, почти сгорала от желания выпотрошить ту, что была с ним… рядом. Ту, что так сильно сжимала оголенные плечи Эн, ту, что сейчас жадно хватала вспухшими губами воздух и выгибалась под прикосновением и тяжестью рук гомункула. Еще хуже стало лишь, когда он с холеной усмешкой и явно с удовольствием чувствовал прикосновение человеческих губ, чьих хозяйку звал Заккерией, на своем бедре, прямо на татуировке, а потом выше. Ласт дышала глубоко и выдыхала так, что ломило грудную клетку, раздираемая, кажется ревностью… от того, что он позволил какому-то жалкому человеку делать с собой подобное. Ее надламывало от воспоминаний того, как он отзывался об этих червяках, сейчас ютясь с одним из представителей «Этого» в постели. И она решила прийти потом, когда Энви там не будет, чтобы решить по-своему. Только вот не вышло, он сам нашел ее быстрее, днем позже, у этого же дома, весьма злобно хватая брюнетку за шею и поднимая над землей. Похоть лишь подергалась немного, но не пыталась выбраться, смотря в яростные, такие же, как у нее, фиолетовые глаза сверху вниз. ― Чего ты тут делаешь? Отираешься уже второй день. ― А что тут делаешь ты? ― увилисто интересуется она чуть сдавленным голосом. ― Не твоего ума дело, ― с подрыкиванием отзывается гомункул, ― Что ты видела, говори! ― Эту убогую я видела и тебя с ней тоже. Отцу не понравится… ― со смешком, растягивая губы в оскале, потому что чувствует, как пальцы родственника сжимают горло еще сильнее. Чувствует, что задела что-то очень важное для него, а будь посвободнее, так вообще бы уже хохотала во весь голос, высмеивая злобу и ненависть, плещущуюся в его глазах. Рожденную мыслями о человеке. ― Убей ее, делов-то, ― добавляет Ласт. В этот момент она ощущает болезненный удар, потому что брат резко швыряет ее в стену, уже через секунды наступая голой ступней ей на лицо, а рукой беря за волосы и оттягивая, почти срывая скальп, вынуждая ее и кричать, и смеяться от боли. Глаза гомункула, что правил балом боли, сейчас пылали ярче ночных фонарей, пока он рвал Похоть на куски, словно мясо, а не что-то живое. ― Не смей ее трогать. Она принадлежит мне. Ты поняла? Мне и никому другому, ― он уже стоял ногами на ее запястьях, чтобы та не смогла его атаковать, выламывая их своим весом. И она видела сквозь кровь, что та светловолосая девушка была тем необходимым, тем идеальным, тем, кого он искал всю жизнь, потому что только она была сосредоточением всего того, чему он так завидовал, того, что хотел и пожрать, и сохранить, и чем хотел владеть. Только это «жалкое» человеческое создание могло удовлетворить и утолить ту зависть, что разливалась по его венам, ту, из которой он был рожден и соткан. Потому что Заккерия, будучи ишвариткой, чей народ он уничтожил убийством ребенка, была переполнена пониманием, сочувствием, любовью, привязанностями, дружбой, искренностью и всем тем, что было обратным. Настолько удивительной в своей ненависти и жажде мщения, что никакая псевдосестра не сможет отобрать это у него. И ради этого он будет наслаждаться каждой минутой убийства Ласт. Которая могла лишь смеяться от боли, горечи предательства и смерти. Потому что не могла принять его таким… больше не могла.