Твой первый

Никогда в жизни Шерлок Холмс не ненавидел своего старшего брата сильнее, чем когда получил от него один из самых дорогих подарков - свободу. Они никогда не были друзьями, их разделяла свойственная братская неприязнь, но сейчас Шерлок готов поклясться в том, что на этой невинной детской брани возвысилась несдвигаемая поражающая ненависть, та самая, с которой он, казалось бы, так давно, будучи под порошком, в наркотическом забвении шептал на ухо своему любовнику "Убей его, убей его." Джеймс Мориарти мог дать ему намного больше, чем глава всея Англии. Все, что когда-либо Шерлок получал в знак благотворительности от Майкрофта, меркло по сравнению даже с обычными яблоками, красными спелыми яблоками, присланными из Лондона, которыми Холмса кормил самый бессердечный человек в его жизни. Тогда он не мог оценивать эти его жесты должным образом - ему мешали предрассудки, наркотики, физическое недомогание. Он даже не задумывался о том, насколько на самом деле сильна его привязанность к своему врагу, куда его приведет такая частая физическая близость. Нет, Шерлок никогда не представлял себе, что будет называть своим любовником Джеймса Мориарти, вечно отталкивающего своим безумием и фанатизмом злодея-консультанта, однажды разрушившего всю его жизнь. Разумеется, это было единственной причиной, по которой Шерлок упорно не хотел покидать MNDC - ничто и никто не держал его здесь, кроме лежащего в лазарете Мориарти, который даже за все это время ни разу не возвращался в сознание. Он был избит до полусмерти, словно впервые позволил себе оступиться, ведь на территории тюрьмы чертовски сложно предугадать последствия. Его раны заживали медленно, заключенные покидали и поступали в лазарет каждый день, их имена озвучивали охране по громкоговорителю, и Шерлок каждый раз невольно прислушивался к нему, лихорадочно надеясь услышать имя Мориарти, услышать то, что его наконец выпускают. Без причины заключенных никогда не допускают в лазарет, а ключом, подходящим к любому замку, к любому коридору, к любому человеку, всегда был сам Мориарти. Шерлок остался один, и кроме того, что в одиночестве в огромном переполненном корпусе становилось небезопасно, у него начиналась героиновая ломка. И он не мог переживать ее в прохладной пустой камере, извиваясь на полу в конвульсиях и обливаясь потом, потому что к нему перевели нового сокамерника - крупного, нервозного Мартина, осужденного за убийства и бандитизм. Одно его присутствие на верхнем ярусе, кровати, откуда раньше доносилось едва слышное дыхание спящего Мориарти, приводило Шерлока в ярость, в бешенство, это было вторжением в его святыню, а не невинным паломничеством. По ночам его трясло в лихорадке, спать стало невозможно. Превратившись в механизм натянутых нервов, Шерлок бредил, ходил по камере, прислоняясь к ледяным стенам и пытаясь прийти в себя. Все труднее становилось оставаться в сознании, контролировать себя, сосредотачивать мысли на чем-то, кроме получения новой дозы, постепенно Холмс начал входить в тот мандраж, в котором остальные заключенные зверски избили Джеймса. Едва ли он в состоянии вспомнить то, с какой животной силой он вжимал подушку в лицо дергающегося Мартина, желая вместе с кислородом лишить его жизни. Он не должен здесь лежать, это не его место, это непозволительно, ведь Джеймс должен к нему вернуться. "...люди теряют возможность ходить." Нет, Шерлок не был в состоянии представить себе нечто подобное, ведь подсознательно он даже никогда не считал Мориарти простым смертным. Нет, они оба богоподобны, им невозможно сломать позвоночники, никто не в силах лишить их способности передвигаться. Так думал Холмс, пытаясь придушить своего соседа, и он сильно себя переоценивал. Сумев освободиться, огромный разъяренный бандит мог сделать намного больше, чем просто сломать переносицу, если бы на подозрительный шум не отреагировал караульщик. Он не был удивлен, обнаружив Ш16Х01 с разбитым, измазанным в собственной крови лицом, бьющегося в подступающей агонии. Он действительно пытался убить спящего сокамерника, и если бы корпус №4 уцелел после пожара, то его бы незамедлительно перевели на строгий режим. Но Шерлоку Холмсу была дорога только в лазарет. Ему было необходимо что-то, что могло бы ненадолго ослабить боль, приглушить чувство того, что он распадается, разлагается изнутри. Как правило, заключенным раньше времени приписывают статус безнадежных пациентов, но Шерлок Холмс, находясь при смерти, отбывал последние дни своего заключения, и невозможно было допустить, чтобы из тюрьмы он отправился под суд в бессознательном состоянии, во время героиновой ломки. Он лишился сна, лишился возможности есть, словно вернувшись в прошлое, когда в первые дни заключения в MNDC любая пища мгновенно покидала его желудок. Невозможно было забыться, отключиться, он метался на простыни, изнемогая от жара и обезвоживания, даже не осознавая того, что где-то среди окружающих его больных находится сам Мориарти, к которому он так рвался, которого ему так хотелось увидеть живым. Шерлок даже на мгновение не задумывался о том, что все, что происходит сейчас с ними обоими - это целиком и полностью вина Мориарти. Ведь он не реагировал на крики Шерлока, на его безумные мольбы, когда вкалывал ему героин. Это было его очередным планом, бессмысленной схемой, может быть, он даже ожидал того, что это убьет их обоих. Но Холмс продолжал чувствовать себя, а следовательно, существовать. Разум на время вернулся к нему, когда прописанные ему обезболивающие и транквилизаторы, если не ясность мысли, то ясность зрения точно. Этот "возврат" начался внезапно ночью, на второй или третий день его пребывания в лазарете. Он обнаружил себя, истощенного и обессиленного, на узкой скрипящей койке под белым потолком. Сделал первый осознанный вдох и медленно восстановил в памяти прошедшие события. Даже сейчас, очнувшись после длительной убивающей ломки, после попытки убийства своего сокамерника, Шерлок Холмс остается сам собой - он умен и рассудителен, он знает, где находится и что, вероятно, его ждет, но окутывающее чувство беспокойства наталкивает его лишь на одну мысль. "Мориарти. Мориарти." Его длинная сутулая тень плывет по лазарету, неслышно ступая босыми ногами по полу, Шерлок подобен слепому щенку в поисках материнского тепла, среди всех спящих страдальцев он ищет лишь одного, того, из-за которого здесь находится. Они никогда не спали вместе. Шерлок не жмется, не ластится к нему, он огромными стеклянными глазами таращится на бледное лицо спящего мужчины, на следы от ушибов на его лице, почти зажившие разбитые губы. В его голове нет ни единой мысли, когда он протягивает руку и едва ощутимо касается пальцами скулы Мориарти. Ему кажется, что он не видел его с тех самых пор, когда тот, сжимая его руку, выстрелил себе в голову. Ему хочется видеть его живым. Ему хочется чувствовать его живым. Трясясь в агонии несколько суток подряд, Шерлок не знал о том, что Джеймс Мориарти уже очнулся. И он не ожидал того, что тот, слабо нахмурившись во сне, едва приоткроет глаза и встретится с ним сонным, совершенно не осознающим происходящее взглядом. Джеймс Мориарти никогда не выглядел таким беззащитным, но, облизывая бледные пересохшие губы, он медленно восстанавливал этот безумный образ, и у Шерлока подкашивались ноги от осознания происходящего. Он никогда не мог адекватно реагировать на это пошлое прозвище "мой мальчик". Но не сейчас, когда этот в очередной раз оживший ирландец, незаметно растянул губы в улыбке. - Привет, мой мальчик. У Холмса кружится голова, ему хочется широко и искренне улыбнуться, но нет сил демонстрировать свою человечность - он делает глубокий вдох, на придыхании отвечает несвойственное ему "привет" и совершенно не сопротивляется своему порыву забраться под одеяло к Мориарти. Он делает это молча, лишь шуршит простынь и визгливый матрац, поджав под себя ледяные ноги, Шерлок с мрачным выражением лица прислоняется к Джеймсу своим телом, передавая ему мелкую дрожь, и внимательно смотрит в его лицо. В тусклом свете отдаленных светильников он кажется призрачно зловещим, но даже в этом больно образе Холмс находит для себя что-то знакомое, родное. Это все Мориарти, всегда он. Довел их до этой черты, приставил к точке невозврата. Но они все еще живы. У Джеймса сухой неповоротливый язык и шершавые губы, но когда они целуются, Холмс об этом забывает. Он не задумывается о том, что происходит, впервые в жизни в его голове не осталось ни одной лишней мысли. Ни злости, ни непонимания. Никто никогда не был ему ближе, чем Мориарти, смысл чьих действий ему не всегда был понятен. Шерлок вновь гладит его по лицу, незаметно притягивает ближе к себе, ему так привычно чувствовать физическое и моральное давление со стороны своего партнера, но сейчас этого не происходит. В коридорах один из караульщиков отбивает шаг, и Шерлок реагирует на это - распахнув глаза, отодвигается в сторону, его нетрезвый разум сосредотачивается на том, что вокруг них находятся спящие заключенные, что в любой момент сюда может зайти посторонний, и что в этих нежностях, в которых он погряз, нет никакого смысла. Да, Джеймс выжил после зверских избиений. Но он остался самим собой. И когда Холмс присаживается, а после собирается покинуть свое место, Мориарти со свойственной грубой силой хватает его за запястье, заставляя недоуменно обернуться. - Останься. "Зачем?" - этот вопрос всплывает на мгновение в голове Шерлока, но он тут же избавляется от него. Молча ложится обратно, прикрываясь одеялом и устало взирает в темные глаза напротив. - Ты слез с героина? Джеймс Мориарти задает неправильные вопросы. Выражение лица Шерлока остается неизменным, будто он не реагирует. Он не хочет думать о том состоянии, когда ему было настолько плохо, что хотелось убить виновника своего недуга. Но он отыгрывался на невинном убийце Мартине. И потому он оставляет Мориарти без ответа, с холодным молчанием разворачивается к нему спиной. Он уверен в том, что в их отношениях нет таких жестов нежности, никогда не было, поэтому он вздрагивает, когда Джеймс, прижавшись к нему со спины, обнимает рукой за поясницу. - Шерлок? Его голос хриплый, звучит возле самого уха, его руки просто располагаются на теле Холмса, не ища в нем необходимую усладу, Шерлок ощущает его сердцебиение, невольно вслушивается в него. Им вдвоем тесно на этой кровати. - Ты ведь почти убил меня, - Холмс вновь подает голос, в нем слышна едва ли опечаленная усмешка, противореча своим словам, Шерлок ненавязчиво касается своими ладонями рук Джеймса. Только ему он привык говорить правду такой, какая она есть. - И я хотел сделать это с тобой. Сильнее, чем когда-либо. - Мы не меняемся, мой мальчик, - Джеймса не трогают эти слова, он упирается лбом в затылок Холмса, окутываясь теплом его тела, делясь своим собственным и вновь желая погрузиться в сон. Будто их ночные беседы об убийстве друг друга ему нравятся или как минимум устраивают его. - Тебе приятно быть моей жертвой. - И мы опять выжили, - Шерлоку приходится игнорировать бегущие по спине мурашки, не вздрагивать от этих ощущений, а лишь подчиниться им. Он хочет убедить себя в том, что абсолютно ничего не чувствует. - И это опять целиком и полностью твоя вина, Джим. "Джим" звучит непривычно для Мориарти, он чувствует несерьезное обвинение со стороны Холмса. Некоторое время молчит, давя на своем лице широкую улыбку и принюхиваясь к необычному запаху его волос. - Я думаю, что я поплатился. Ведь я не чувствую своих ног. Лишившись ровно половины своего тела, Мориарти так и не почувствовал какой-либо печали. Должно быть, она присутствовала до того момента, когда он увидел стоящего возле своей кровати британского гения, только что очнувшегося от героиновой ломки. Когда они лежали вдвоем, в этих нелепых бессмысленных объятиях, Мориарти не имел возможности видеть то, как губы Холмса кривятся в подступающих рыданиях, и как его туманные глаза наполняются слезами. Он игнорировал то, как дрожат его плечи, когда крупные капли катились по лицу. Шерлок рвано вздыхал, как будто пытаясь кашлянуть и прочистить горло, и с силой хватался за его руки. Он до последнего не хотел верить в то, что уже произошло, случайно, спонтанно и непоправимо. Образ Джеймса Мориарти - это безумный ирландец в костюме от Westwood, в начищенных блестящих ботинках разгуливающий по жертвенному Лондону, засунув руки в карманы. Джеймс Мориарти не может не уметь ходить. Джеймса Мориарти невозможно представить в инвалидной коляске. Шерлок не мог остановиться. Вина и злость наваливались на него, а человек за его спиной продолжал спокойно дышать ему в затылок. - Успокойся, Шерлок. Но Шерлок не может. Он сжимает зубы и дышит глубже, но сделать это невозможно. - Заключенный, выходящий досрочно, не должен плакать. Конечно, Джеймс Мориарти знал все и обо всех, от него невозможно прятаться и невозможно обманывать, но сейчас Шерлок жалел об этом, как никогда в жизни. И как никогда в жизни, он не хотел покидать место своего заключения и оставлять здесь своего врага с минимумом защиты, с минимумом надежды на выживание.