VIR0L0GY

За спиной Марка закрываются золотые двери. На них нет ни ручек, ни замков: они открываются, когда хотят, и закрываются, когда попросят. Пепел все еще бьется в ноздри — крылья бабочек у ночника. Грязное небо завороженно падает вниз. Рваная материя. Свернувшиеся в раковину улитки под ногами — мир замер, мир ждет конца. Марк касается камня, и вороны садятся на мхом обросшие перила. Время не собирается возвращаться в это богом забытое место — быть может, его здесь и не было, как не было станции. Поезд… Шумит паровоз. Его смог. Угли топят механику сердца. — Апокалипсис — вот он. Грядет. — от колес инвалидной коляски хрустят камни. Эд давит стебли цветов. Желтые тюльпаны, красные розы — их нанесло из полей. Линдси танцует — ей не жалко цветы, ее ноги — здоровы — ей не жалко и чайные листья. На руках у Сноудена фарфоровая чашечка. В ней зеленый чай с молоком. Эд предлагает. Зовет. Его бледные руки сжимают весь мир. — Наш кошмар и не начался. Смог приходит и уходит, мы остаемся. Зачем? Ты не спросил себя? Трескают стены. Меж стен летит прах. Перед замком развешены нити — на них мясо гниет и туман. Марк зарывается в руки. Его свитер не пахнет. Гниет. Море грешников бьется об скалы. Их шторм… где-то озеро Коцит. Их лед. — То, что мы здесь, — лишь расплата. За равнодушие к близким. И преданность к целям. Мы предатели, Марк, и мы предали всех, — будто ангел трубит гудок поезда. Шум колесный и тягостный звон. В спицы Сноудена бьются лучи. По ресницам Линдси катится, плача, рассвет. — Ты идешь, Марк? Ведь поезд уедет. — Я уйду, Эдвард. Дай посмотреть. На востоке здесь солнце, а там?.. — Там пустое пространство. И хмель. И дурман. Он растет там, и Павел просит… скрыть его с глаз моих. Пчелы носят пыльцу — я не знаю, я жив или нет. Он просит меня говорить — и я кладу палец к губам. Он просит здесь ходить, я сижу здесь. Видно, замок его — Нотр-Дам. Видно, я для него Шанидар. Возьми ручку. Печатай. Ботнет. Дальше Линдси. Процессор. И смерть. Скажи это им, там, на станции. Поезжай наверх. Близко город. И (серая) смерть. Снова стены трясутся… Маркнет… Марк уходит, закутавшись в плед. Чернильные кляксы расплываются на горизонте. Цветы на венах больше не растут — стебли их тянут кровь, чтобы жить. По прожилкам она затекает в бутоны. Набухают бутоны. И листьями шепчут — пора. Под ногами трава, гравий, сплавы ограды — коль железо касается кожи, оно жжется — Марк помнит, что боль… Боли нет здесь. Тоска есть, и слякотный вечер молчит, словно Вардо свою пластинку запустил и играет на скрипке — он умеет? Марк помнит? Зачем… Ядовитые травы колосятся. Наперстянки у кромки дорог. Их рты чавкают, часы показывают девятнадцать — скоро поезд прибудет. Вода. Течет ручей слов у обочины. И канава. И гравий. Маркнет?.. «Мы возвращаемся. Эдвард… Ты прости меня, Эдвард, прости». Дышать легче и замок оставлен был. Шире дорога, к югу от границы, на запад от солнечной Линдси. Ее руки гладки, и на кончиках пальцев — луна. «Поднимался Марк вверх. Шагал в гору». Сбилось стружкой дыхание. Смрад… Где же рельсы? Надежда не ждет. Шахта лифта грохочет, сквозь слепленные веки Марк видит сосудистый шквал, перепонка сосудов дрожит, ресницы вздымаются вверх — Сноуден-боты и бледные люди, тьма за стенкой, и тихо, как в спальне, ностальгия заела — карман! Номер в кармане. СавЕрин. Черно-белая сепия. Мим. Он молчит, буква выделена — лучше вЕрь, Марк, а лучше — провЕрь — страх соленый, как ветер морской — снова в кошмар? Он мог бы помочь… — Подожди, — его глас так спокоен и сер. Глаза теплые, карие, как мягкий плед. Он не просит помочь и стоит. Инвалидной коляски как нет. Его запах — лимонный щербет, свежий хлеб и шальная корица, а рубашка так выглажена, что крест распятия встал кривее, чем складки на ней. — Не покидай нас всех, Марк. И я не уйду. Мне незачем. Случившееся нуждается в обсуждении, и если Павел не узнает сегодня, он узнает завтра. А завтра он точно узнает. — Ты болтливый! — Марк слышит свой голос. — Ты болтливый, а с кем говоришь? Он не слышит тебя! Павел спятил! — Ты о чем, Марк? — Он спятил! Ботнет! — Что… еще? — Линдси Миллс! Ее смерть. Воцаряется молчание. Ты открываешь глаза. Сноуден жив. Его кожа блестит. Глаза выкачены, словно Маркнет… где-то рядом. И ищет. 《 МОЛЧИ 》 — Кто тебе сказал о ней? — Линдси Миллс. Ты… и Павел. — Когда? Вы с ним виделись? Вы не друзья. — Это глупый вопрос. Ваш ботнет. Он стоит на сердцах. Я это видел, когда… — …ты провалился, но Миллс… я не знал ее. — Врешь. — Замолчи. Я не знаю ее, но она… — Ты любил ее, Эдвард. Любил! Как ты можешь не помнить? Скажи любому боту это имя. Глянь, что будет. — Им необходима программа самоуничтожения, Марк. Это просто случайное имя… Может, прошлое Павла — не знаю, но тебя только доставили привязанным к креслу, с выкаченными глазами и потным лбом. Сходи в туалет и умойся, жаль, что здесь нет свежего воздуха. Мы высоко. Приведи себя в порядок, Марк. Нет никакой Линдси Миллс, — руки Сноудена трезво ровны. — Истерика… — Марк, бывает… Что-то случилось. Один бот умер, и все… ты знаешь, что в сети может произойти все. К сожалению, никто из нас до конца не знает, как работает то, что мы сами делаем… успокойся, Марк. Выпей воды. Отпустите его… — Он лягается! — Скажи мне, ты тоже бот? — Сноуден. — Это Сноуден. Обычный. Но тсс… — Линдси Миллс, Линдси Миллс! — Не молчи! Эй, Марк, скажи, что с тобой? — работяги простые. Их мысли пусты. — Я молчал? — Говорил. 《 ЛИНДСИ МИЛЛС 》 Это имя, — его губы двигаются, как на картинках в мониторах сноуботов. Семирамиды сады — его руки, как лозы, в ногтях — винный привкус. Белое игристое — он играет, ничто не поймешь, — это имя ни о чем не говорит. Но звучит так красиво, Марк, будь оно женское — я бы влюбился. — Вот, ты веришь… Ура. Но… я не добрался до станции. И там был ответ на вопрос. — Марк, не было станции, был только лифт, и эти парни скрутили тебя в нижнем офисе и доставили вот сюда. — Им не плохо? Кессонка… — Нет-нет, Паша сделал все здорово… — Где телефон? — Кому ты хочешь звонить? Отдышись, Марк. Вардо может испугаться. — Мне к Ассанжу… — Зачем? — Вардо говорил, что ты много перебиваешь. — ремни ослабляются. Марк встает, разминается. Садится назад. Утыкается в ногти. Ему стыдно. Он глуп и сердит. Сноуден двигает воду к нему. За окнами клубятся облака. — Это выше, чем мой небоскреб? — Намного больше под землей, — Сноуден смеется блаженно. Его зубы искрят. Марк любуется. Он теплый, изящный — и жив. — Так зачем тебе Ассанж, мой друг? Сноуден снова смеется. Дрожит. Истерично, красиво. Сбоит. Хорошая голограмма. Прекрасная. — Я сам не знаю, почему его вспомнил. Это какой-то рандом — я редко до этого бывал в дипвебе, и каждое путешествие для меня, — Марк издает такой неловкий хохоток, что дрожит вода в его стакане, — как ребро, отделенное от Адама. Создается прекрасное… — Думаешь? — Я уверен! Ведь познание — суть. Даже если приходится чувствовать боль. Я уважаю катарсис. Даже боги спускаются на землю. Напомни об этом Павлу… — Опять этот сон? — 《 МАРК ПРОСНИСЬ 》 — Если б мог, я проснулся. — жалобно стул лебезит под ногами, и лампа — новая свежая лампа жужит над головой. Марку тоскливо. Если б это был сон… — Марк, мне пишут, что Павел пришел. Мы идем? — Сноуден мается с пуговицей на рубашке, его ловкие руки вдевают ее то туда, то обратно, Марк завидует — — Можно последний странный вопрос? — Да, конечно, — Эд кладет перед собой учебник по психиатрии. Ярко-желтым подчеркнута строчка: «Поддакивать бреду. И не молчать». Марк трясет головой. Книги множатся. — Ты точно живой? — Я живейший. Ты можешь потрогать. Сноуден протягивает руку. Цукерберг облокачивается об нее и с кресла встает. «Да, живой». Ноги немощны. Мышцы ослаблены. На подкорке — тревожная музыка. Закрываются двери им вслед, Марк забывает на столе стакан воды и какие-то бумажки, Сноуден выше на две головы. Они идут по коридору, и оба здороваются. Кондиционер работает лопастями, обдувая вспотевшую спину… и цветы на руках?..

《 (≫>ваш сон не закончился<≪) 》