VIR0L0GY

«Нужна котомка за плечи, скромный хлеб и фляга, полная воды»… Переступая порог, Джулиан Ассанж догадывался, что тем же путем ходило много глупцов и чуть меньше — безумцев. Он относил себя ко вторым, не к первым, а душа его рвалась в путь, а мышцы жалобно тянули. Бездна, открывшаяся за дверью его скромной тесной комнатушки, облизывалась и клацала зубами, что сверкали остротой на небосводе. Сердце Джулиана екнуло, когда он ступил в темноту, — земля на секунды ушла из-под ног, а позже восстала из небытия, зыбкая и насмешливая. Джулиан вдохнул свежий воздух, и легкие его сначала отказались принимать бесценный дар — слишком резок и чист был ветер, слишком сладко пах долгий путь. Чу! Карусель зазвенела и засмеялись вдалеке дети, лишь потом запели ночные птицы, заухали совы и зашуршал вокруг тростник, запахло кувшинками. Вот они, кувшинки, прямо под ногами! Джулиан нагнулся за одной и сорвал в дорогу, доверив ей быть у груди — в верхнем маленьком кармане на рубашке. Тотчас она оплела его ребра и почти пробралась к нутру, распластала внутри свои огромные круглые листья — дышать стало куда тяжелей, но Джулиан знал не понаслышке, как движения сковывает рыцарский доспех. Он улыбнулся себе — хитро и ласково, бодря, — вдруг зарядил дождь, но и тогда улыбка не спала. От извилистого дерева, раскинувшего лианы над головой героя, Ассанж отломил длинную палку и, подобно слепому, принялся ощупывать почву пред собой. Она колыхалась, подобно Дальнему Океану, тому, что не видали, возможно, даже крейсеры первопроходцев — Джулиан успел лишь сделать несколько шагов… «Славься, славься, отец Дагон!» Воспоминания были больны. Телефонная вибрация в кармане явно не сулила ничего хорошего. Это звонил Кевин Митник. Холодную гладь телефона не могли унести из-под пальцев ни мягкий затхлый воздух, ни шорох подножной травы. Это грубое, разрывающее, нечестное вмешательство — если бы Джулиан творил свод законов, он бы безусловно запретил… Завыло вдалеке болото, завыло страшно и голодно, призывно, маняще; колыхнулись кувшинки, готорые зажечь свои огни, по которым путешественники шли прямо в пасть своей смерти; а значит — надо было отвечать. — Здравствуй, здравствуй, Мендакс! — говорит по ту сторону Кондор высоко-высоко. Голос его похож на рвущуюся ткань. Он сидит сейчас в своем офисе на вершине огромного небоскреба и смотрит оттуда на облака, и черпает их руками; кондиционер жужжит, редактируя свежесть воздуха, а на столе у Кондора стопка заказов, которые он не спешит выполнять, и жалоб, кои он никогда не прочтет. Наверняка стучит ксерокс из соседнего помещения — там трудятся усердные работники, бессменные сыновья хаоса, наверняка булькает кулер с водой, изрыгая на свет свое чрево, наверняка горит лава-лампа в самом темном и мягком углу. Ноги Кевина лежат на столе. Он — опять — высоко говорит: — Я слышал, куда тебя занесло — я всегда слышу первым, как бы ни старались сплетники и дураки с этим спорить — и я вот что думаю: ты решил повторить судьбу Адриана? В самом деле считаешь, что у тебя больше власти? Больше сведений, больше правды в руках? Каждый из нас так думал — и каждый ошибался; Адриан Ламо, маленький стервец, пробрался в самое нутро моей паутины и выкрал информацию по делу Архитектора, знаешь, было несмертельно, но неприятно… Так вот, ты в самом деле думаешь, что знаешь больше? Голос его исказился и потух. Болото заурчало глухо, утробно, застонала земля, неспособная вы́носить чужеродное. Землю Джулиан успокоил, прижимаясь к ней холодным лбом — впитался в кожу сырой аромат мха, и мокрые волосы к ней прилипли, но топь зато замолчала — Ублаготворенная. Дверь позади незримо закрылась — с ней растворился смысл сожалеть и раздумывать о сделанном. «Теперь я точно либо безумец, либо глупец», — одними губами произнес Ассанж. Светлячки приняли эту мысль очень живо и закружились вокруг, восславляя героя дивным неведомым танцем. Сомневаться было ни к чему и не время — и все-таки Джулиан не мог сделать ни шага. Бездна скалилась, нависая сверху и глядя из хтонических глубин в отражении стоячей воды, — это шелестел по миру своим незримой, умной и страшной мыслью отец Дагон; и Джулиан не боялся его, но боялся тех, кто в его власти. Сны — ключ и врата, плоть и кровь Джулиана, хлеб и соль и пространство со временем — рассказывали, что топь кончается в нескольких километрах отсюда, и там стоит Дом, но что если во снах доля истины была такая же, как в бравадах Кевина Митника? Джулиан смотрел в бездну, и бездна смотрела в ответ. Телефон завибрировал вновь. «Привет снова, друг! Связь оборвалась, я ничего не мог сделать, хотя пытался, черт возьми, я чуть не устроил пожар в наших дата-центрах — забавно, не правда ли? Я никак не могу помочь — будет настоящим чудом, если это сообщение дойдет. В связи с последними событиями я убедился, что Марк оказался прав. Давным-давно на одной из конференций Белой Сети он сказал: «Нужно искать союзников», — а я только наживал себе врагов… Адриан — замечательный парень, но мог ли я ему доверять так, как доверяю тебе? Вряд ли! Так вот, слушай, я не могу дозвониться до тебя и не могу дать инструкции, но попробуй это приложение: attached file: QUAGMIRE_BEASTS_AND_WHERE_TO_FIND_THEM.adlm [x] Не волнуйся — эту штуку создал Адриан во время одного из трипов в Даркнет. Надеюсь, это облегчит тое путешествие, куда бы ты ни шел, но будь осторожен: иногда наши собственные творения обращаются против нас. Шифр имеет два ключа, один из них принадлежит мне, а другой — Ньюэллу, и если промахнешься…» «Приложение запрашивает данные о вашем местоположении» «Разрешить доступ?» [ок] vs [cansel] [ok] vs [cansel] [ок] vs [cansel] Влажные пальцы заскользили по экрану, целясь вправо. Трясина затихла в ожидании, и эта ужасающая, пронзительная тишина проползла под одежду, оставшись мурашечной дрожью в коленях. Трясина затихла, то ли готовясь рухнуть от тяжести чуждого времени, то ли ожидая, пока встрепенется и поднимется над небосводом самое огромное из чудовищ. Джулиан не видел, куда он нажал, и ему сделалось смешно — как много это решает, — казалось, нигде в этом мире больше невозможно быть покойным. Он смеялся почти до тошноты, пока Мэннинг тихо не засмеялась вслед где-то над ухом — это зажужжали ночные стрекозы. Треск их стеклянных крылышек нарастал, как сонм парящих ангелов. Больше стоять нельзя! Из темных терний души, в противовес игривому ожиданию природы, поднялось это твердое знание. Джулиан крепко сжал свою белую трость. Пробуя землю, он продвигался вперед, и порою топь останавливала его, умоляя ее успокоить, — из ниоткуда взрастали коряги и цепляли его за грудки, за одежду, за руки и ноги, за бедра его и за плечи; он шел неспешно, выверяя каждый шаг, но изнутри ему казалось, будто он бежит, бесславно покидая поле битвы. Твари Ньюэлла стекались со всех сторон, они выли, гоготали и смеялись, подкрадывались — их чешуйчатые брюшка склизко шуршали среди листьев и корней, от совиного ухания трясся теперь весь лес — она, словно маяк, упреждала его о добыче, и Джулиан бежал, освещая свой путь фонарем. Лязгали кувшиночные пластины на его груди, дышать было тяжко и хрипло, но он не мог сдаться сейчас, в самом начале пути — когда тварь впилась в его ногу, он едва не взвыл — хрупкая кожа ободралась, обнажая мышцу. Он, как подкошенный, рухнул. Болото залилось хохотом — нарастающим крещендо охотников, чья жертва попалась в капкан. Они обступили трясину и смотрели за Джулианом — их немигающие круглые глаза светились красным, как огни видеокамер, а зубы — белым, как у бездны. Джулиан провалился по пояс. Доспех быстро тянул его вниз — от игры в героя и мягкой бодрящей улыбки вышло больше вреда, чем пользы; было тесно, словно Джулиан все еще находился там, в своей тесной и маленькой комнате, и пыль сдавливала его грудь, и ультрафиолетовая лампа ровно и скользко растирала лучи по коже; глухое отчаяние, что захлестнуло его в тот момент, он мог побороть лишь от страха. От трепета ногами он проваливался лишь глубже — любой, кто тонул в болоте, вспомнил бы недобрым словом притчу о двух лягушках в сметане, и только в одном она была права: «Не смей умирать раньше смерти», — вторил Джулиан, уцепившись за лиану. Тонкая и скользкая, доверия она совершенно не внушала, но думать было некогда — он тянул ее на себя, пытаясь выдрать ноги из трясины, до той поры, пока она не оборвалась, оставшись целиком у него в ладонях. Выхода не оставалось. Он протянул руки и обперся об палку, двигая себя к берегу, и твари загоготали голодно — и Ассанж понял: там, на берегу, у него не будет времени опомниться — придется бежать. Грязная болотная вода разъедала раны на ногах, шипя, как кислота в стакане, боль не пронзала — тянула на дно вместе с тяжелой, опутавшей ноги тканью, Джулиан, полз, полз и полз, извиваясь как червь — не как Бог… Вспышка грянула сверху, когда дряблым воздухом уже невозможно было дышать, а твари готовились приступить к трапезе — сидя у кромки воды, они тянули мокрые раскровавленные носы к кистям Джулиана, капали на них своею сгустившейся гновью и скалились, скалились, скалились… Вспышка грянула сверху — от тварей не осталось и следа. «Мы снова и снова побеждаем в этой неравной борьбе, и пусть же так будет всегда!» — вскрикнул из темноты кто-то. Смеясь, Он странствовал легко, ибо Ему был открыт доступ всюду — Джулиан встречал Его порой во снах. О Нем было известно немногое — только то, что Он благоволил Марку и представлял собой пронырливую и разумную посланническую силу, сродни Гермесу в греческих сказаниях. Он нес в этот мир мысль Дагона, а значит — был быстрее света и звука, быстрее времени, но, что еще важнее, быстрее самой Смерти. О Нем было известно немногое, но этого, на удивление, оказалось достаточно. Когда Джулиан вылез на берег, он с удивлением обнаружил, что по воле сонного странника земля стала ровной и твердой. Сегодня на его стороне был Бог, и Бог этот выродился из машины. Дальше Мендакс шел, наслаждаясь рассветом, пока впереди, наконец, не замаячил Дом.