Цена ручного психопата

Лектер не медлил. Он урывал свою добычу поэтапно, холодными пальцами задирая свитер и сжимая тёплый бок. Электрическим разрядом расползаясь, треща под кожей. Он был невыносимо холодным, походил на слабость, прямо как от потери крови. Ганнибал вдыхал запах волос, всё больше распаляясь, втягивая аромат пепла и снега, крови, пота, терпких страданий, противоречивых сомнений, надежд — сладких и пряных, как глинтвейн. Психопат или человек — неважно — дышал, будто впервые, поедая, а не пробуя, столь сочные запахи, достигающие напрямую мозга. Терялся всякий смысл в пище — и эта мысль убивала каннибала. Грани необъятной, как сама тьма, сущности насыщались одновременно, Лектер потерял маскам счёт: которая из них сжимает Уилла в объятьях, которая массирует зад сквозь ткань дешёвых брюк, а какая заставляет его так часто дышать. «Это слишком соблазнительно, Уилл». Расслоившись, почти как слюда, Ганнибал понимает, что надо предпринять хоть что-нибудь. Натянуть лицо Потрошителя — скорей же, его лицо, дотянуться, быстрей — да только где там. Оно опережает дрожащие в нетерпении пальцы, высмеивает желание съесть столь аппетитного ягнёнка — а ведь это было бы так на него похоже. И секс — всего лишь совокупление, не наследие человеческого искусства. «Конечно нет, потому что Уилл Грэм сам по себе шедевр этого самого искусства. Смотри, ты своими руками выточил его». — Нам нужно связать… убийцу, — еле выдохнул профайлер. Как только можно думать о волке в объятьях тигра? — Да… Свяжем, — зачем-то согласился Лектер, замечая капельку пота на виске. Он потянулся рукой, но отказывать себе в чём-то было уже поздно, и вместо этого слизнул её пересохшим языком. Отпрянет? Нет. Видимо, конфетно-букетный период всё-таки кончился. Чесапикский Потрошитель усмехнулся. Быть единым во грехе жизни без притворства или ввернуть стрелку таймера в последний раз? Чтобы начать заново. — Скажи, Ганнибал… Кого во мне хочешь видеть ты? — блестящие чистые глаза смотрели прямо и без намёка на праздность. Психопат стёр большим пальцем влажный след и со всей внимательностью произнёс, будучи наготове: — Сильного тебя. Исключительного эмпата, совестливого детектива, собачника. Несостоявшегося меня. — Несостоявшегося? — кровавые тёплые пальцы нашли позвоночник и поднялись вдоль него, сминая чужую рубашку. — Это насколько? — Насколько ты сам пожелаешь. — И ты позволишь мне? — Всё. «Докажи», — зажёгся в ответ обезумевший взгляд. Зверь так долго плутал в нём, что, похоже, затерялся, не найдя выход. Потрошитель думает, можно ли ещё играть на этом неверии, блефовать с раскрытыми картами. Или уже поздно. Уилл пробует на вкус его губы. Сначала из простого любопытства — пока не стоило отвечать — затем настойчивей, открыто вторгаясь в рот, неумело и без почерка. Хотя, какой у поцелуя может быть почерк? Быстрый, скользящий, грубый, напористый, медленный или же вычурный? Ганнибал не умел заводиться от простых вещей. Он мог вообразить картину Боттичелли, приписывая нарисованной женщине лицо партнёрши, мог воспроизвести в голове Токкату Баха, неуместно холодную, мрачную, и под неё кончить. Всему виной стремление к эстетизму? Или попытка отвлечься от примитивности процедуры соития, так недостойной его? Уилл Грэм двинулся вперёд, оттесняя мужчину. Лектер послушно сделал шаг назад, наступая на тело и не собираясь сходить. Этот убийца ничего не значит. Возможно, для Уилла наоборот, — он передумал и потянул психопата назад, пятясь, изредка оглядываясь через плечо. Значит, первый раз будет на диване? Ганнибал-эстет обречённо сморгнул слезу. Чесапикский Потрошитель уже давно лоснился в предвкушении, восьмилетний ребёнок радостно тянул руки к кудряшкам, обожая их владельца — мужчина чувствовал всё это вместе. С остатками самообладания не позволил себе управлять — слишком часто он видел процесс в голове, слишком точно и часто — и вновь дал насладиться собой любопытным глазам. «Ах, Уилл, твоя же эмпатия тебя погубила». — Умерьте эго, доктор Лектер, — откликнулся тот совсем близко и сел на диван. Затем невинно раскинул руки, заставляя обоих чуть улыбнуться. «И погубила не тебя одного». Ганнибал надавил руками на плечи Уилла, но тот отверг их и улёгся сам, полагая, что непринуждённо. Лектер устроился сверху, склонился над ним, выдохнул в покрасневшее ухо, легко прикусил — чтобы служило напоминанием — «мы играем вслепую до конца». Не стал целовать, прежде помог снять испорченный свитер, прохаживаясь горячими подушечками пальцев по гладкой коже груди и плеч, массируя шею, возвращаясь к бёдрам всё с теми же волнами жара. Длинные пальцы почти жёстко разминали кожу, оставляя белые, а после красные полосы. Ганнибал был знатоком человеческого тела: кожного покрова, тканей мышц, костей, нервных окончаний — всё равно что художником без кисти. Он очерчивал их, будто знал всю жизнь, и такое мог позволить немногим. Любимый Богом ягнёнок определённо входил в это число. Одетый с иголочки, пахнущий дорогими духами величавой благосклонности, Ганнибал Лектер мог объяснять, как устроен мир, непринуждённо и просто, или молчаливо стоять рядом, положив руку на плечо — любое действие доставляло Уиллу наркотическое спокойствие. Душевный мир по кусочкам, как остатки обеда под целлофановой плёнкой; хотелось заслужить больше. Сесть на задние лапы и попросить, доверчиво трясь носом о штанину. Дай команду, хозяин. Разложи мой мир по полкам, хозяин. «Конечно, хороший мальчик», — перед носом восхитительный обед на мельхиоровом блюде, ароматом достигающий чувствительного обоняния. «Вот, попробуй. Всё это для тебя», — ну же, давай, а то скоро остынет. Подбеги, убедись, покружи вокруг, отгоняя ненастоящих претендентов, а затем вонзи зубы, впейся клыками в сочный кусок мяса из чужих детских травм, разорви челюстями, насладись спокойствием, утоли голод их умиротворением. «Всё лучшее только для тебя, мой мальчик». А взамен раскрой себя. Замри обнажённым, сними эту кожу, отбрось в сторону и оставайся таким. Невинным, беззащитным — тебя никто не укусит, не обидит. Стяни с себя кожу, они ведь заставляли тебя делать это по кускам — безвозмездно, ненасытно. «Я буду с тобой. Я умею сдерживать голод». Чесапикский Потрошитель уткнулся лбом в напрягшийся живот. Уилл посасывал его пальцы, недовольно покусывая, абсолютно точно играясь с ним. Хотелось сказать: «плохой мальчик», но на это уже не оставалось сил. Ганнибал втянул уникальный запах кожи и вернулся к процессу. Будто потрепал пса по кудрявой холке. Огладить внутреннюю сторону бедра, Грэм раскинулся так естественно, что уже ничего не может быть достаточно для утоления первобытной жажды обладания. Он смотрит, сам возбуждаясь от собственной открытости, адреналин кипит в нём: что же будет дальше? Сдержит ли дьявол своё слово? Чего стоит это слово? Слюна не заменит смазку, сколько бы её ни было, но Ганнибала скручивает от голода, и вязкость его слюны кажется вполне достаточной для этого. Второй палец крайней фалангой зашёл за тугое кольцо мышц — Уилл всё понимал, изо всех сил стараясь не мешать скользкому проникновению в себя, и закрывал лицо рукой. Вторую протянул вперёд и Лектер подставился, позволяя трепать себя по голове, как того же самого пса, каким казался до этого Грэм. Потрошитель мысленно подвывает, отрубая себе голову. Лектер думает, что достаточно постарался, и пристраивает член ко входу. Уилл смотрит на него из-под пальцев и скалится, пытает его же обещанием. Сфинктер сокращается, сжимая головку, и Грэм довольно выдыхает, глядя, как партнёр ласкает его член и двигает бёдрами вперёд, заставляя закинуть ноги себе на плечи. Только почувствовав успокаивающее поглаживание по бедру и тепло ладони на грудной клетке, Уилл судорожно вдохнул и откинулся назад. Член вошёл наполовину, заставляя часто дышать и самого Лектера. Вечно уложенные пряди давно растрепались и липли на лицо, Грэм даже вспомнил его в крови, как тогда, на кухне, и будь под рукой нож, он вернул бы сейчас ему «улыбку». Уилл схватил его за волосы и потянул на себя, заставляя стиснуть зубы. Хотелось извернуться и укусить, прокусить чёртову сонную артерию, прикончить его прямо так, в этой позе. — Сильнее… — беспокойство в хищных глазах заволокло кровавой пеленой. Ганнибал вошёл до конца и сжал рёбра Грэма, его вздымающиеся бока, отнимая жадный вздох. — Убей меня, как ты этого хочешь… Уилл… — Но сначала… дай кончить… да?.. Потрошитель проступил, будто клыки у вампира, наделяя Ганнибала почти безумной улыбкой. Он потянулся к Грэму и провёл по его щеке костяшками пальцев. А затем начал истово вдалбливаться в него, шумно дыша, сдавливая горло Уиллу, склоняясь к нему и невыносимо близко ухмыляясь, вгоняя бедного собачника в краску. А тот дрочил себе, наслаждаясь процессом и неотрывно глядя на сломавшего ему жизнь человека. — Доктор… Лектер… — позвал он. Но тот вбивался всё сильнее, задевая под жаркие выдохи простату, глядя куда-то ему в живот, безымянный, пустой. Выеденный желанием заполучить. Диван ходил ходуном, не рассчитанный на двух ополоумевших социопатов, раздирающих друг другу спины, шепчущих обвинения и просящих друг у друга прощения. Уилл ударился головой о бортик дивана, прежде чем кончить. Ганнибалу было мало удовольствия, его раздетая до мышц сущность сквозила неудовлетворённой похотью, жаждала света, тянула руки в поисках опоры. Грэм не мог спрятать его за маской, как не мог спрятаться сам — он чувствовал всё, начиная с распирающего изнутри члена и заканчивая подтёками одиночества чужого разума. — Ты… принадлежишь… мне… — прошипел Уилл. Он выдохнул это в три приёма, ногой упираясь в мешающую спинку дивана, лопатками ёрзая о бортик, занося руку с края обивки. Он со всей силы врезал Ганнибалу по скуле, наверное, из самой неудобной позиции в своей жизни, заставляя кончить. Грэм понял, что ему пытались сказать. При первом появлении в этом доме, нет, ещё при спасении. Маньяка можно не только убить. Маньяка можно приручить. Главное, знать цену. И Уилл её знал.