ветряные мельницы

«Нет!», – кричал он, чувствуя острую мерзкую боль. Но при том его рот закрыт, и лишь в глазах сверкали огоньки цвета вакуумного холода. Вакуумный холод внутри него, вакуумный холод выходит изо рта и через глаза невидимыми магнитными полями. В вакуумном холоде невозможно зажечь огонь, ведь нет огня без кислорода. Ему казалось, что он снова вернулся в подземелье и что над ним сейчас очередной ублюдок, что он сбился какой по счету, и просто лежит хрипящим бревном с мертвыми глазами. Больно, страшно. Стеклянные очи зеркал пошли трещинами, ломая отражение – а вместе с ними душу. Он пытался не двигаться и расслабиться, прокусил во рту до крови. Бледные дрожащие руки вцепились в чужую горячую спину, расцарапывая кожу в кровь. «Нет». Не надо, ему хватило. Ноги, покрытые синяками и шрамами, вздрагивали от каждого нового толчка, а внутри все невольно сжималось. Внутри все горело, и только выше груди до сих пор холодно. Он не мог ничего дать взамен, не мог даже ответить на неумелый до пошлости поцелуй или двинуться навстречу. Физически он, конечно же, мог, но морально… он раздавлен и переломан. Морально кости выскальзывают из-под кожи, а кровь брызжет из сжатых до разрывов сосудов. – Нет! – громко закричал он, когда жжение слилось с влагой, а в глазах потемнело. Внутри прекратилось движение. Разве это плохо? Да нет. Это хорошо. Но почему все еще не отпускает? Его мертвые глаза двигались, выписывая узоры по грязному старому потолку, а в голове разрывались на мелкие осколки зеркала, пронзая стеклянными кусочками все тело. Какие-то обломки застряли в коже, один рассек глаз, другой – прямо по сердцу, еще какой-то – большой-большой – оставил от ног жалкие обрубки; а последним упало на него еще целое зеркало. И что? Ради чего? Ради чего он внутри оставлен умирать собственными же взглядами? Ради чего он внутри оставлен умирать за то, что просто ненормальный? – Все в порядке? – а голос так знакомо вытянут из тумана. Голос, запачканный грязью, липкий, проползший по дну болота. – Нет, – он ответил, не осознав сути самого вопроса. Нет. – В чем дело? Он помотал головой и стянул со спинки кровати рубашку. Она не его – слишком большая – но удобная. В нее так легко завернуться и улечься клубком. Он так не любит лежать в позе эмбриона, но сейчас хотелось еще и уползти в самый угол постели. – Я больше не буду, – сказал ему, ложась рядом и обнимая сзади. Он чувствовал горячие руки, в нос бил запах пота, а к спине прижимался этот чокнутый. Хорошо, что чокнутый не настолько, чтобы не заметить чужую боль. И – почему-то – ему самому было стыдно за эти боль и страх. Стыдно перед самим собой. Он ощутил, как в плечо ему уткнулись носом, обжигая горячим дыханием. Неужели его пытаются согреть? Но ведь в вакууме не может быть огня. Точно не может. Нет.