ветряные мельницы

Когда солдаты уходят на вылазки, то люди сдирают со своих тел цветы, а к возвращению бойцов вся дорога усыпана увядающими незабудками, лекарственными ромашками, миниатюрными тюльпанами и розами. Он не любил возвращаться с экспедиций: после них пахнет кровью и сотнями сорванных цветков. Сами экспедиции он тоже не любил, потому что, возвращаясь в кабинет, приходилось сбрасывать с себя всю одежду и смотреть в зеркало. Видеть, как оплетает его тонкая лоза вьюнка, как маленькие бутоны жмутся к коже и ласкают ее. Белые цветы приятно пахнут, но тошно от вида одного их. Так больно отрывать тонкие корни от тела… от рук, от шеи, от губ. Казалось, что останутся шрамы. И зачем так много раниться? Кто этот человек? Капитан никогда не пытался найти по местонахождению цветов его. Он снова срывал со своего тела тонкие вьющиеся стебли и складывал их на стол. Сколько лет это продолжается? Лет пятнадцать точно. Поначалу цветки прорастали редко, как будто его родственная душа – глупый неаккуратный ребенок. То покрывались лозой все колени, то распускались крошечные бутончики на пальцах и ладонях. А как-то года четыре назад все руки и лицо – даже глазные веки – обросли вьюнком. Отдирать их было опасно, и он ждал, когда они все сами завянут и отвалятся. Жаль лишь, что его растение – медленно увядающий паразит. Один цветок не вял месяц, и пришлось отодрать его. Получилось слишком неаккуратно: отныне в уголке губ мужчины красуется шрам от корней. Кошмар какой-то. Вся грудь в цветках, как в бинте, лоза оплетает бедро от колена до самых ягодиц. Белые слитные лепестки совсем меж ног, а тычинка оставляет тонкую дорожку пыльцы высоко на ляжке... Один только вопрос: зачем? Зачем этот мир устроен так жестоко? Почему прекрасные цветы хочется не трогать и нюхать, а рвать и жечь, опалять прямо на коже? Как бы красиво ни смотрелось – ненавистно, больно. Он и стоял, смотря в старое зеркало, обжигая взглядом распустившееся по коже растение. И прямо в этот момент на его безымянном пальце распустился очередной миниатюрный бутон. Обрывать уже не хочется, усталость убивает. Можно просто забить на это? Просто лечь и смотреть, как ты зарастаешь вьющимися стеблями. И не срывать. И пусть, возможно, нельзя, он свалился в постель и уставился на себя же… Ничего нового; ничего другого ожидать не может. Снова вьюнок, и уже на предплечье. Интересно, а это все убивает? Он не видел ни одного, кто умер бы из-за того, что не рвет на себе проклятую траву. Может, больше ничья родственная душа не ранилась так часто? Он закрыл глаза. Пусть прорастает, паразит. Смотреть на это у него больше никакого желания. И где-то справа от него хлопнула дверь. Откуда-то справа приближались шаги. С правой стороны кто-то наклонился и обрезал его щеку бритвой. С правой стороны послышалась усмешка и запахло цветущей яблоней.