Ангел восточного окна

      Когда это случилось впервые, Джон оказалась совсем не готова и здорово напугана. Стоило отметить — Большого Джона с Каслвью Драйв трудно было испугать, поэтому данный случай что-то да значил. Положение ухудшала невозможность поделиться с друзьями, и она притворялась обычной изо всех сил, уповая на невнимательность окружающих.       Предпосылок к этому она не находила никаких.       В начале августа Джон отпраздновала день рождения (Мэри объелся торта и его стошнило точно в подарочную вазу от тёти Дэйзи; остальные на правах близких друзей помирали со смеху, хлопая друг друга по спинам, пока мама не отвесила каждому по подзатыльнику и бросилась откачивать обжору). В середине месяца она съездила на мамину маленькую родину Ливерпуль, чтобы навестить бабушку с дедушкой (и нелегально прогуляться в Cavern Club[1], нащёлкав там старым Полароидом SX-70, подаренным отцом, фотографий на зависть троице и Гарри). А в конце, — после первых занятий в новом учебном году, — рассеянно уронила взгляд на стоявшего у крыльца Викки и мгновенно в него влюбилась.       Тут-то Джон отказало её хвалёное бесстрашие. Настал ад, про который не ведал ни один верующий, потому что предназначался он для единственной струхнувшей девчонки.       После открытия она моргнула раз, второй. Сглотнула. Затем пулей метнулась мимо друзей, ждавших во дворе. Увидь в тот день мистер Торнтон, за какое время Уотсон рванула от школы до дома, он бы поставил ей превосходно по физкультуре на все годы вперёд. К сожалению, свидетелями рекорда стали только возмущённые пострадавшие — (морально) Мэри, Мэг и Викки (на следующий день она раскаянно просила у них прощения, пряча глаза от последнего) и (физически) соседский кот (за причинение ему тяжкого пинка на бегу Джон расплачивалась стрижкой и поливанием лужайки мисс Джайлз до самого Рождества).       Залетев в комнату, Джон заперлась (слава Богу, у Гарри ещё шли уроки) и прямо в одежде с ботинками свернулась клубком в постели. До ужина она таилась в надежде, что под защитным слоем одеяла спасёт ничего не подозревающий Стирлинг от пятибалльного урагана по шкале Саффира — Симпсона[2], бушевавшего в её груди.       Как такое могло случиться?       Разумеется, за семь лет она заметила, что Викки был симпатичный. Подтверждением её чёткой эстетической позиции служили передаваемые в адрес друга записочки в сердечках; в общем подсчёте — по три в год, начиная с его поступления в среднюю школу. Мэри обожал вычитывать содержимое признаний с немалым комическим талантом, смеша Мэг до колик. Тогда Вик утыкался в учебник и притворялся, что прилетел с иной планеты и не понимает человеческого языка.       Лишь однажды он выразил отношение к происходящему. Когда Джон и Мэг, выслушавшие сдержанно-романтичное письмо Вайолет-на-класс-старше, впервые не стали хихикать, а на серьёзе предложили Вику хоть как-то ей ответить. И он наконец оторвался от драгоценной математики. Молча выдернул листок из рук замершего брата и разорвал на кусочки. Белые хлопья усеяли ковёр в комнате мальчиков.       — Детские глупости, — отрезал он и вернулся к прерванному занятию. Надо сказать, реакция Вика впечатлила друзей. Так, что сеансы озвучивания больше не повторялись, а послания сразу отправлялись в мусорное ведро.       Ещё Викки был умный. Если его исключительные «А» и призовые места на олимпиадах служили основой для маминых попрёков за завтраком и слегка бесили Джон, то умение собирать корабли в бутылке и просто деревянные модели времён королевы-девственницы таки вызывало уважение. Вик увлёкся кораблестроением после того, как понял, — капитаном настоящей Бомбейский флотилии[3] ему не бывать. Он вполне мог просидеть выходные с кучкой деталей, воссоздавая шедевр. Однако союзно-освободительные силы Джон-Мэри не давали ему окончательно скатиться в ботаны.       Но ведь всё это не повод влюбляться, верно? Он и раньше был таким же — добрым, внимательным и отзывчивым, пусть немного отстраненным. Ничего не изменилось. Изменилась она, случилось что-то неправильное. Всё дело в ней.       От мучительной смерти из-за замыкания в мозгу спасла мама, сзывавшая ко столу. За десертом Джон твёрдо определилась, что унесёт свою тайну в могилу, если только не признается одному человеку (ноэтомаловероятнонельзяневозможно!).       Но потянувшиеся следом недели и месяцы словно сговорились против играющей в шпиона Джон.       Однажды за совместным прогоном домашних заданий у Мэг (девочки беззастенчиво катали старые работы из тетрадей Викки), беседа или, скорее, монолог Мэри, свернул в русло, интересующее всех подростков (и пугающее конкретно взятую Джон).       Дело в том, что после футбольной тренировки к потному Мэри, смущаясь, подошла младшекурсница в сопровождении хихикающих подружек. Мэри упоминал событие небрежно и в сотый раз за день. К вечеру он развил тему до идеала девчонки в его глазах вообще. Джон слушала вполуха, пытаясь вникнуть в уравнения; из-за результатов контрольной математик вызверился на полкласса. Позориться дальше перед мамой и ещё кое-кем ей не хотелось.       Да и Мэри не блистал оригинальностью: по нему выходило, что идеал уже «каждого парня» — это нечто между Венерой Милосской, Си Джей Паркер[4] и Люси Саммерс из группы поддержки. Ища икс, Джон про себя ухмыльнулась: «Тогда Викки точно не парень…». Потом вспыхнула, невольно додумав: «…а настоящий мужчина». Викки был не просто симпатичен, но красив, не просто умён, а гениален. Вид шагающего на углублённую физику по воскресным утрам друга в лиловом джемпере вгонял в её сердце ещё булавок. С Рождества он заметно вытянулся, как и Мэри.       —… Я бы сразу к ней подошёл и без обиняков предложил встречаться. Ну и игрушки всякие там, шоколадки таскал, девчонкам это нравится. Но изредка, чтобы не разбаловать. Главное, уверенно…       Мэг шумно фыркнула и нацарапала на полях у Джон: «СОС! Мэри улетел в Нарнию. Проверь последний пример.»       «Спасибо.» Там и правда закралась ошибка. На какой-то момент математика (о чудо!) действительно её увлекла, она даже сама отыскала парочку решений. Ровно пока Мэри не нажал на курок.       —… наш Викки предпочёл бы вздыхать тайком или петь ей романтичные серенады, верно? — и пихнул брата в бок. Джон напряглась, тайком кинув взгляд на Викки. Тот нахмурился и раздраженно дернул плечом. Мэг же заинтересованно уставилась на братьев.       — Да ладно? Вик, серьёзно? Прямо бы пел? А есть кому?       — Да, Викки, есть кому? — Джон едва узнала свой голос, в груди колотил крещендо барабан.       — Это глупости. Лучше делайте уроки, — отчетливо и явно зло произнёс Викки, к изумлению девочек.       Мэри присвистнул, и Вик, схвативший учебники с рюкзаком, вышел.       — Ого, — отозвалась Мэг. — Надеюсь, он не сильно обиделся.       — Ерунда, завтра растает. По секрету, он давно такой. И ведь не колется, кто это, родному брату-то. Я не я буду, если не узнаю.       — Может, нет никого? — Мэг подчеркнула ответ в черновике, на что Мэри снисходительно тряхнул белобрысым маллетом[5]:       — Тебе не понять. Вы с Джон не доросли, — в ответ Мэг, которая никогда не лезла за словом карман, промолчала, усмехнулась и занялась английским.       Даже «не доросшая» Джон всё поняла. Блуждая по пустыне сердечного томления, иссушенная путница набрела на океан. Имя океану было ревность.       С приближением дня влюбленных школа становилась розовее и взбудораженней (кто-то задумал убить Мэри инфарктом на почве приступа гордости, преждевременно сунув ему в пальто валентинку), а душа Джон — мрачнее и чернее. Незнакомку Викки вычислить не удалось (пламенеющая от глубины собственной подлости, она ненавязчиво расспрашивала Мэри). Масла в костер повсеместной таинственности подлила Мэг, когда они вдвоем возвращались из супермаркета.       — Как думаешь, это Шекспир? — подруга протянула узкий конверт.       После изучения великий знаток литературы Джон не подтвердила предположения. Это была пусть довольно талантливая, но самоделка и, безусловно, подражание Шекспиру.       — То есть, он сочинил стишок и посвятил его мне?       «Сонет», — мысленно поправила Джон и кивнула. Как любитель поэзии, она немного восхитилась работой, как одинокая и впервые влюбившаяся с огромным риском безответности девочка — ощутимо расстроилась.       Глаза Мэг искрились. Ещё бы, аноним писал ей с начала года, всегда каллиграфически и поэтично. Конечно, Джон радовалась за Мэг. Однако. «О, у всех загадки, только идиотка-я страдает по лучшему другу!»       В ночь на 14 февраля храп Гарри довёл и без того бессонную Джон до отчаяния. «Я откроюсь ему и будь что будет! Хватит секретов!» Наутро воспрявшее было бесстрашие Большого Джона вновь забилось в подполье, стоило Викки пройти под окнами Уотсонов на свои курсы по физике.       Она давила внутренний крик хлопьями. Родители переглянулись, и отец придвинул к себе коробку готовых завтраков.       «Давай, не будь тряпкой! Верни прежнюю Джон, ты, бесхребетная размазня!» В полдень она положилась на судьбу, решив прямо сейчас пойти в гости в Викки. Если он будет дома, то она не будет ничего скрывать. А если нет — что же, так и быть ей безмолвной и ненавидящей его незнакомку. По пути она молилась, чтобы он задержался, а лучше вообще не возвращался.       Проникнуть в дом Морстенсенов было проще, чем в свой. Краснеющая лживая Джон поблагодарила миссис Шарлотту за пирог и поднялась в комнату братьев, зная, что Мэри находился в бассейне в центре. Викки не было.       «Такова судьба!», — малодушно обрадовалась она, понеслась к выходу и сбила с полки тома с тетрадями. Перед ней запрыгали оси и графики, «кардиограммные» каракули Вика. Руки Джон, распихивавшие вещи обратно, замерли. Эти строчки. Они были вымараны, переписаны для лучшей рифмы и формы, но это были они. Псевдошекспировские строчки из письма. Рядом на полях плотной лентой тянулись красиво выведенные инициалы «МС».       — Привет, Джонни! Мама сказала, что ты заскочила. Я как раз купил твоих пончи…       … испуганные темно-синие глаза смотрят в чужие, светло-серые радужки поглощены зрачками…       —…Ты. Ты читала? — очень тихо спросил Викки.       — Вик, я…       — Читала?       В крови бьётся набат, угрожая сокрушить стенки всех сосудов к чертям. Джон собралась с духом и спокойно ответила:       — Я никому ничего не скажу. Хочешь дружеский совет? Я же по-прежнему твой друг, Викки?       Вик, не отрывавший от неё взгляда, медленно кивнул. Правая ладонь сжималась и разжималась (позже Джон поймёт, что переняла его привычку, когда выпустится из университета во взрослую жизнь).       — Подари ей медвежонка Тедди из Тэско[6], вчера он ей дико понравился. И да, лучше признайся ей, думаю, у тебя всё получится. Нет, уверена в этом.       Лучший друг по-прежнему молчит. Но его взгляд его потеплел, и Вик шагнул навстречу, протягивая руку для приветственного «дай пять».       Джон улыбнулась и почувствовала, как под ребрами у нее скрутился ледяной узел.