Потомки лорда Каллига

Влюблённый в Халлару[1], я танцую с розой в зубах... Ашла всемилостивая, да что этот бандит в модной шляпе, которого изображала чисская певица, мог знать о Халларе? Он и слова-то такого не слыхивал, наверное. А вот чисс, написавший песню в жанре "республиканский шансон" — слышал, конечно, ведь он же имперский гражданин и в курсе последних культурных течений. И конечно, когда ему захотелось показать в кратком музыкальном номере контраст выхолощенной жизни корускантского криминала и светлой, солнечной мечты — что ещё ему могло прийти в голову? На Тифоне почти не ловились имперские каналы, кроме новостного да "Станции Туле", вещавшей "для чисских экспатов и их ситских товарищей". Это единственная причина, по которой лорд Долорус был готов смотреть клипы в жанре "республиканский шансон", авторы которых, святые наивные души, даже не подозревают, насколько их восторженные фантазии о мире непрестанных бандитских разборок близки к реальной повседневности того же Корусканта. В Империи ведь и помыслить не могут, что так вообще можно жить, и жить веками; им это кажется чем-то чудовищным, признаком кризиса и умирания... наивные, наивные. Но лучше красивая чисская певица с красивым низким голосом, зачем-то изображающая бандюка-мечтателя, чем Леонтейн Сареш и «отстроим Тарис». Тридцать лет «отстроим Тарис». Малгус успел нанести Ордену визит, две войны отгреметь, а она всё обещает, а ей всё верят. «В Республике ничего никогда не меняется. Время бессильно перед её величием». Мальчишка из песни, хваставший, что его паспорт — бластер, наивно признававшийся, что у него трясутся руки, конечно, погиб. Он погиб ещё в самом начале, и теперь его дух плясал над его бренным прахом, рассказывая свою немудрящую историю. Моё сознание гаснет, а я пляшу с Солеа, надо мною небо Халлары, я слышу песню Аванны. Нет, корускантская голь не думает о таком, эти полуживотные просто не способны мечтать о чём-то большем, чем недельная путёвка на Зелтрос олл-инклюзив. Что им небо Халлары, что им луга Ампаны[2]? «И о какой чепухе думаешь перед главной встречей в жизни. Должно быть, этот жалкий нытик-Шив виноват». Лорд Долорус восседал на каменном троне, ожидая, когда же тви'лекки приведут учителя на суд и расправу. Трон был жёсткий, неудобный и холодный, но удобство всегда отступало перед красотой форм. Шив, должно быть, это тоже понимал — сидел красиво и смиренно на ступенях у ног владыки, хотя ему едва ли было легче. Набуане, всё-таки, кое-что смыслят в этой жизни. Чиссы лучше, но где же он достанет живого чисса для наблюдения за своим великим триумфом? «Надо не забыть поблагодарить учителя за предоставленные возможности для личностного развития», — напомнил себе Долорус. Бенгель Морр был несчастным земноводным, которое мира не видело за пределами родного Храма. Лорд Долорус стал arbiter elegantiae имперского высшего света, кавалером, которому не постыдилась уделить своё внимание сама легендарная Заш. В сущности, Бенгель Морр был прирождённым рабом в той же мере, в которой Долорус стал прирождённым господином. Такое ничтожество было обречено изначально, и в общем-то нельзя винить человека, который предпочёл славу заботе о его благополучии... ...но Бенгель Морр — это всё же тот, кто стал Долорусом. — Да, по здравом размышлении я нахожу этот дар прекрасным, — задумчиво сказал он, вертя в пальцах Розу Тариса. — Посмотри, ничтожество — ты ведь всё же набуанин, а значит, не лишён понимания прекрасного. Посмотри: было нечто бренное и жалкое, но война превратила это нечто в нечто совершенное, бессмертное. Оно вечно умирает и потому вечно живёт — не прекрасно ли это? Комари поднял на него подозрительно прямой взгляд и ответил, угодливо склонив голову: — Да, мой господин. Он явно был не согласен, и это позабавило Долоруса. — Говори правду, ничтожество, — приказал он, усилием воли легонько прихватив того за шею, как кошка — особо вкусную, но пока ещё интересную, пташку. — Я... милорд, я только подумал... подумал, что нахожу трагичным... она ведь никогда не сможет расцвести, и её аромат мёртв, милорд. Вы ведь тонкий ценитель прекрасного, вы согласитесь, что без этого "роза" — не совсем роза? — Мораль рабов, — усмехнулся он. — Трусов, неспособных постичь величие вечной жизни в гибели. Чего и следовало ожидать от такого ничтожества, как ты. Бенгель Морр подумал бы так же; но кто был Бенгель Морр, как не раб, трус и ничтожество?

* * *

Лучемёты прорезали тьму, хохоча над нашей бедой. Моя модная шляпа слетела прочь, целоваться с конкритом[3]... Какие только глупости не вспоминаются, когда получаешь предательский удар тазером в лоб! Песенку "Влюблённый в Халлару" Ран услышал в космопорту Миурани, пока ждал транспорта до точки рандеву. Так бы он, наверное, сразу и забыл бы её, но всё-таки это было последнее имперское в его жизни, последнее, что принадлежало Рану, а не Редвину. Он ярко помнил, как хмурился, вслушиваясь в текст, разбирая слова; как рябил помехами псевдоэкран; как странно смотрелся на певице костюм корускантского бандита. Учитель — он тоже был там, инкогнито, конечно, замаскировавшись под человека — ещё заметил тогда, мол, едва ли корускантская шпана знает что-нибудь о Халларе. Едва ли знает даже о её существовании. — Значит, они не могут о ней мечтать? Жаль, — сказал он тогда. — Почему? Они мечтают о чём-то своём, ничуть не хуже нашего. Просто мы переводим их мечты на понятный нам язык. Вот когда я был маленький, — он усмехнулся, — в нашей коммуне[4] обычно мечтали о Зелтросе. — Зелтросе? — Ага. Ну как же: солнце, море, красота, песочек золотой, можно отдыхать, все вокруг добрые да ласковые, и воздух такой благоуханный... — От феромонов. — Благоуханный, это главное. Без благоухания образ благодати был бы неполон. А, ещё об Алдераане мечтали. Война же была, вот и мечтали: сейчас лорды там всё понаразрушают, потом война закончится — а тут и мы, значит, красоты посмотрим. Должен же кто-то ремонтировать и восстанавливать... — учитель усмехнулся. — Но, заметь, что разваляли, то так и валяется. Вот и этот мальчик из песни: что для него Халлара? Розы в зубах, красота, солнце и песочек. И работать не надо, то есть стрелять друг в друга. Одним словом — благодать!.. Ран кивал. Он знал, что такое — "не надо работать". Сам он в детстве, правда, мечтал о Мириале. Знал он о нём примерно ничего — настолько, что воображал свою вроде бы родину лесистыми тропиками с лианами и высокой травой. Но мечтать — мечтал: вот вернётся мама-бандитка, продавшая сына на рынке, чтоб расплатиться за топливо, заберёт домой, где пальмы и папоротники, как на Каасе, только без вечных гроз... — Значит, он обещал вам, что плотояды прекратят набеги, если вы выдадите ему мастера Дина? И вы поверили?! Когда он очнулся, его как раз собирались зарезать, и Ранна из последних сил убеждала начальника ополчения не делать этого. «Джедаи от нас камня на камне не оставят за одного из своих. Того мастера хотя бы ситх убьёт, мы ни причём. А этот-то на нас будет!». Ну он просто не мог промолчать! — Он человек чести. В прошлый раз он предложил недельное перемирие, если мы укажем ему проход к Кузнице, и неделю никаких набегов не было, — возразил начальник ополчения. — И когда Ралок с ним говорил, он всегда слушал. — Тогда зачем вам меня убивать? Если он и за мастера Дина обеспечит вам вечный мир? — Ничего личного, падаван. Просто для надёжности. Пусть он знает, что мы на его стороне. Учитель всегда говорил: нет ничего страшнее качественно отчаявшихся людей. У таких разум совершенно отключается и они начинают творить дарагонские чудеса, просто потому, что любое действие им кажется спасением если не от беды, то хотя бы от смирения с этой бедой. — Послушайте, Хозяин Плотоядов уйдёт, а джедаи-то останутся. Ранна активно закивала. — На них у нас есть Нален! — запальчиво возразил тот. — И потом, вдруг Хозяин перебьёт всех ваших? — Плотоядам нужна плоть, чтобы есть, — грустно ответил Редвин. — Когда закончатся джедаи, кто еще останется съедобный на Тифоне? Но они не слышали. Им подарили надежду, и они были готовы на всё, лишь бы её удержать. — Вы отпустите меня, — приказал Редвин, подкрепляя каждое слово приказом в Силе. — И укажете мне дорогу к Хозяину Плотоядов. Учитель бы надавал Рану по рукам за такое, учитель бы страшно ругался, но — что ещё он мог сделать? Он ведь не умеет так хорошо убеждать простыми словами. И он не имеет права умирать. Я достаю из тайника тяжёлый бластер. Руки у меня дрожат — никто не скажет, что я не боюсь. Но вот мой паспорт, тяжёлый, чёрный паспорт — и им я вышибу мозги мерзавцу, — всё мурлыкает в голове дурацкая песенка. — И найдите падавана Риана! Передайте ему, я отправился на встречу с тем врагом, которого он провидел! Так странно и спутанно в голове Рана смешались три человека: Хозяин Плотоядов, Бенгель Морр и лорд Долорус. Лорда Долоруса в среднем любили — как любят безобидных и смешных чудаков. Он любил своего ученика Каллефа, как родного сына, довольно тщетно пытался корчить из себя аристократа духа и честно сражался за Империю на всех фронтах, на которые его посылали. Немного фанател по чиссам, немного преклонялся перед ситами, здорово владел мечом... Зла он никому толком не делал, добра, впрочем, тоже. Но Хозяин Плотоядов был чудовищем. Он скармливал своим ручным монстрам младенцев на глазах у матерей. Он шутки ради заставлял пойманных ополченцев танцевать под выстрелами, а потом бросал их, раненых, где-нибудь в горах на поживу всем желающим. Он мог развесить трупы падаванов — что там, отроков ещё! — на деревьях вдоль дороги. Просто чтоб все знали, насколько он... каков-то. Могуч? Страшен? Беспринципен? А Бенгель Морр? Он вообще был каким-то невнятным "добрым мальчиком" и "страшной ошибкой". Но кем бы он ни был, Нааран Редвин должен с ним сразиться. «Потому, что он чудовище». «Потому, что я по ошибке убил его ученика». «Потому что у него в руках мой мастер». «Потому что дядюшка Тремейн велел мне быть образцовым джедаем, а образцовый джедай всегда сражается с озверевшим ситхом».

* * *

Долорус как раз поднялся со своего трона — немного размяться и заодно произнести перед подданными речь о преступлениях Оргуса Дина, за которые того ждёт заслуженная расплата, когда из тоннеля вышел мальчишка-мириаланин с совсем белыми волосами. Неужели это и был тот новый ученик, который, если верить ничтожеству, теперь "вместо мастера Дина"? Мальчишка, едва-едва переваливший порог совершеннолетия, наверняка столь же никчёмный, сколь никчёмен был Бенгель Морр? Меж тем, мириаланин подошёл ближе. «Красивый мальчик — из него выйдет отличное украшение для одного из дорожных указателей». — Это я убил Каллефа, — сказал он неожиданно твёрдым голосом. — Я сделал это по ошибке, оружие было мне непривычно. Мы, джедаи, вечно ошибаемся как-нибудь страшно и с летальными последствиями. «Ашла всемилостивая, Каллеф, ты представился противнику!». От того, что ученик и тут, на пороге смерти, был верен себе и своим чуть нарочито-церемонным манерам, в груди заныло. Но сейчас не до того; он как-нибудь потом найдёт время оплакать того, кто заменил ему сына. Потом, потом... когда одержит лучшую из своих побед. — Ты думаешь, я удостою тебя поединком? — усмехнулся он. — Нет уж. Такие твари, как ты, и гибнуть должны от себе подобных. Взять его! По щелчку его пальцев несколько одарённых плотоядов выскочили вперёд, готовые разорвать мальчишку. — Я ошибся, но я уже привык к тренировочному мечу. Я больше не ошибусь, — договорил тот, видимо, заранее придуманный монолог и неожиданно уверенным жестом отбросил в стороны нападавших. — Это ведь между нами с тобой, да? Это было красиво, это было почти по-ситски. Два ученика одного учителя, которые сойдутся в схватке за право называться учеником... Бенгель был бы в восторге. Лорд Долорус просто зажёг меч и приготовился уничтожить на месте наглеца, посмевшего занять принадлежавшее ему по праву место.