Потомки лорда Каллига

...Нувелэ смотрела на благородное собрание с осторожной надеждой и робостию, забавно сочетавшейся в её юной душе со смелостию. Сама себе она казалась очень красивой в этом белом платье, сшитом из тончайшего медриаасского линена, с золотой диадемой в волосах и золотым поясом на тонкой талии. Но чем дольше стояла она у колонны, никем не замеченная, тем больше начинала понимать, что в этой зале она далеко не прекраснейшая из дам. «Пусть мне никогда не сравниться со взрослыми лордами и леди, но разве всё равно я не красавица? — утешала она себя. — Разве могут они не заметить, как я хороша, и как я люблю танцевать, не догадаться, как славно я танцую и как весело нам будет, когда они меня пригласят?.. Если они меня пригласят». Меж тем, играли мелодию за мелодией, а она всё стояла, и ей уже казалось — так будет вечно, всегда, и этот бал никогда не закончится, и никогда никто к ней не подойдёт. От таких мыслей на глазах у неё проступили слёзы; но Нувелэ, боясь рассердить свою маминьку, не посмела заплакать и только пребольно закусила щёку... Вектор лежал, блаженно прикрыв глаза, и слушал приятный глуховатый голос чтеца. Республиканскую культуру он за многое мог осудить, но аудиокниги они делали великолепные. Для этого издания, например, нашли где-то людей, способных без ошибок и без акцента читать на староимперском. «Изменники Родины, должно быть», — несколько лениво подумал он. Вектор мог простить эмиграцию в Республику, если её плодом стала хорошая аудиокнига. Тем более — хорошая аудиокнига по "Временам мира и войны"[1]. Притом, может быть, это были и не изменники никакие; дата выхода приходилась на одно из перемирий, какие-нибудь идеалисты могли попробовать сделать этакий совместный проект на тему "искусство объединяет"... Тем более, что "Времена" в Республике — ещё давно — полюбили не меньше, чем в Империи. Даже кино сняли сразу после Первой Войны, с большеглазой глупенькой чалактанкой в главной роли; а недавно вот "оживили классику" (тридцать лет для Республики — уже классика) новой интерпретацией, в которой обещали "избавиться от докучливых стереотипов" и "максимально приблизить героев к современному зрителю". Промо-материалы предлагали насладиться крашеной стервой лет тридцати в наряде из белой пищевой плёнки и с громоздкими украшениями из позолоченного полипласта, провокационно жавшейся к типичному представителю золотой молодёжи с надутыми губами и навощёнными волосами. Сбоку на них грустно смотрел Кейпа — и его единственного можно было, хоть и с трудом, но опознать, хотя жалкий, помятый и подростково обиженный на весь мир вид очень этому мешал. Отчего-то Вектору совершенно не хотелось знакомиться ближе с этой версией. Он предпочитал героев в том виде, в котором когда-то навоображал их по мотивам иллюстраций в книге — его первой и долгое время единственной бумажной книги, в настоящей обтянутой тканью обложке, с тонкими плотными страницами из тряпичной бумаги и с цветными картинками-вклейками на плотном картоне. Его приз за победу на всеимперском школьном соревновании по литературе, кусочек его личного прошлого, который даже Гнездо не смогло отгрызть окончательно... Последнее время, подумалось ему, Республика словно помешалась на истории Империи в преддверии Катастрофы. "Доспех Тулак Хорда", "Тенебрей", "Кресш и Садоу", "Несчастная любовь: Хорак-мул и Гэв", "Сказания о джедаях: Война на Коррибане", "Золотой век ситхов: Затмение на закате", "Итинерарий Дарагонов"... теперь вот — "Времена", всё в одном стиле самозабвенного китча, совершенно лишённого всякой связи с реальностью тогдашней жизни, зато полного пластикового золотишка, прозрачных платьев, голых мужских ног и глубоко нефункциональных, зато вычурных доспехов. На этой интересной тенденции Вектор собирался подробно остановиться в своей следующей служебной записке; по его мнению, Республика таким образом как бы присваивала себе чужое прошлое. «Тщательно прожевав и переварив, республиканский киногигант выдаёт готовую к употреблению и приемлемую для властей версию нашей истории: экзотические приключения гордой и воинственной расы на дикой планете. Приход мудрого белого (когда не зелёного) республиканца — неизбежный счастливый финал всех подобных историй; финал, который подразумевается, даже если и не показан прямо», — набрасывал он выводы на шифрованном псевдоэкране, не отрываясь от прослушивания. Однако всё прекрасное когда-нибудь заканчивается, как закончилась глава аудиокниги. Пришлось вставать с дивана и направлять стопы в Совет, где скромный Комари Шив должен представить своё тайное поручение высокому собранию. После происшествия с Хозяином Плотоядов Комари несколько недель отлёживался в храмовом госпитале, леча последствия общения с затемнившимся джедаем — немногочисленные физические повреждения и тяжелое нервное истощение. За это время Вектор замучался незаметно ломать медицинских дроидов и подгружать им "правильные" результаты медсканирования — те, которые покажут совершенно обычного человека, без малейшей протеической примеси (хотя с капелькой гунганщины). Вначале он пытался было улизнуть, то есть, конечно, Комари всерьёз подумывал перестать отягощать своей больной персоной Орден и отправиться домой на лечение. Но Тремейн пресек все поползновения к бегству, прямо приказав оставаться пока на Тифоне — необходимым звеном между центром, Тенью Девять и Раном. Зато за время лечения, Комари заработал себе репутацию одновременно мужественного простого смертного, героически вынесшего плен у СИТХА — именно так, со всех больших букв, и не иначе — и не менее героического и мужественного страдальца, кротко переносящего все тяготы пребывания в плохо оборудованном орденском госпитале. Это повышало шансы на успех его главных переговоров — тех, что про совместную кампанию против килликов — и Вектор уже придумал даже, каким образом он обоснует заинтересованность набуанского политика в подобном весьма чуждом ему деле (как выяснилось, у Шивов есть некоторые семейные связи с домом Кортесс)... когда, с неотвратимостью девилвинова закона, вмешались два непрошенных обстоятельства: рокош Дарта Анграла и его же нападение на приграничные республиканские миры. Ни о каких совместных действиях речи идти не могло. Но наработанная репутация всё же хоть немного, а пригодилась, просто в другом. Хотя связать своего набуанского бедолагу с делом Трудолюбца было куда сложнее, чем с килликами. Комари церемонно преклонил колени, низко склонил голову, выражая своё глубокое почтение Совету. Помедлил нужное время и поднялся, но взгляд держал долу: не дело смотреть в глаза настолько высшим существам. (И правда, не дело; если смотреть в глаза, те смогут считать его мысли.) — Вы выражали желание говорить с нами, — сказала Сатель Шан. — О чём же, посол Шив? (С тех пор, как в Республике начали ловить имперские новостные каналы, магистры начали пытаться подражать съёмкам с заседаний Тёмного Совета, определённо. Вектор не без иронического удовольствия узнавал даже некторые особо характерные позы; например, магистр Дин, вне всякого сомнения, пытался корчить из себя Марра. «К счастью, выступления Дарта Раваджа в трансляции не попадает; это всё, что тут можно сказать», — ещё строчка в ту записку.) — О вещах, которые недостойный слышал от Хозяина Плотоядов, — Комари содрогнулся от подступивших воспоминаний, но продолжил: — Недостойный боялся говорить об этом раньше. Совет милосерд, но недостойнейший слишком хорошо знает, как сложно защитить свою невинность тому, с кем доверительно говорил ситх... — Кейдан, вот видите! — Сио Бакарн всплеснул руками. — Я ведь говорил, вы создаёте нам крайне вредную для работы репутацию! — У того, кто говорил с ситхами, да ещё доверительно, никакой невинности уже быть не может, — Джарек Кейдан аж вперёд наклонился, словно собираясь через весь зал дотянуться до оппонента. — И ты это знаешь не хуже меня, просто пытаешься продолжать эти тупенькие игры в толерантность! («Примечание: насчёт непопадания Дарта Раваджа в трансляции я совершенно уверен; поэтому полагаю, что дух (зачёркнуто: фанатично-националистической тупости) крайнего рвения в делах государственных не ведает границ и дышит, где пожелает».) — Посол Шив, что именно вы слышали? — с лёгким нажимом в голосе, как бы намекающим коллегам, что поспорить они смогут в свободное время, спросила Сатель. — Недостойный слышал, что Хозяин Плотоядов часто рассуждал о своих союзниках на Корусканте. Он весьма веселился, рассуждая о некоем оружии, которое Республика сама охотно вложит в руки ему и тем, кто на его стороне. — Я чувствовала Тьму, коснувшуюся Корусканта! — торжествующе воскликнула Бэла Кивиикс. — Скажите, посол, он называл какие-нибудь имена? Мы понимаем, вам тяжело возвращаться в пережитое, но... — Признаться, он часто повторял три имени — по его словам, эти люди «сами не знают, с чем они играют». Одно из них недостойный даже знает; слава генерала Вара Сутры достигла пределов Набу. Но два других для меня — мутное озеро[2]. "Гален" и "Тарнис", вот эти имена он ещё называл.

* * *

Ран ждал вызова в Совет с самого разговора с учителем — и вот, дождался. Смотрели они на него, конечно, как восский крисфанг на забредшего в его охотничьи угодья пилигрима. Наверное, всё никак не простят выходки Кейна; хотя, казалось бы, при чём тут вообще Ран? Он никогда не стал бы советовать взять в ученики предателя Риана. И даже подробно рассказал Кейну, с кем тот связался. Тот почесал бородку, пожал плечами и сказал: — Учту. И только. Зато почему-то начал избегать общения. В общем-то, и магистры тоже не желали с ним говорить — зато коммуникатор на ухе всё сильнее нагревался от потока данных и сообщений. Наконец, магистр Шан подвела этой оргии документов итог: — Изучишь в дороге и подготовишь для магистра Дина краткое изложение. Отправляетесь сегодня, шаттл через два часа. Редвин скорчил короткую гримасу недовольства, но покорно принял задание. Бедолага; он-то, в отличие от Рана, работать с большими массивами данных не умеет. «И магистр Дин — тоже бедолага; уж я-то постараюсь выдать ему эталонный первый опыт загруженного новичка, которому даже не объяснили, как это делать...»