* * *
Она была магистром-джедаем, и два её меча сияли белизной бесстрастия и светлой ярости. Она стояла напротив своего противника — раненого сита, отчаянно пытающегося хоть куда-то деться от неминуемой смерти, корчащегося на красноватом камне плато. Два меча у неё, у него — жалкое потрескивание разрядов на кончиках пальцев. Один удар — и бой будет выигран, последний защитник Коррибана падёт, война окончится победой. Ашла велит тебе хранить мир. Ашара убрала мечи и протянула ситу руку, предлагая мир и помощь. Ни одна победа не стоит смерти беззащитного и беспомощного, ни одна победа не стоит падения во тьму. Я не пролью крови без крайней необходимости. И вот, её противник поднялся на ноги, выхватил меч. Сейчас, как и положено ситу, он нанесёт предательский удар... но тот отводит в сторону направленный в Ашару выстрел и протягивает ей руку. Учитель вложил ей в ладонь чёрный кристалл и исчез. Она была сит-леди, царственной и прекрасной, в платье из звёздного шёлка и плаще из веды. Золото украшало её лицо, коруски и радужные камни были в оправе её колец. Она была судьёй, и за ней было право решать, кому жить и кому умирать. В её руках были чужие судьбы. Перед ней был катар со смешными точками на щеках и на лбу, с жёсткими кустами каштановой шерсти на голове. Его звали Риен, и когда-то он был её учителем. Он унижал её, он обижал её. Он никогда не давал ей воли. Теперь он должен умереть за то, что он — джедай, и посмел попасться на глаза ситам. Боган велит тебе быть справедливой. Ашара покачала головой. Никто не должен гибнуть просто за то, что родился не на той стороне Силы. В конце концов, однажды и она сама была джедаем. Пусть катар поклянётся не чинить препон Империи и идёт своей дорогой. Я не позволю эмоциям замутить моё суждение. Джедай встретил её взгляд — и низко поклонился, благодаря за жизнь. И она видела, что решимость хранить свои обеты пошатнулась в нём, и сомнения окутали его душу. Мастер Риен вложил ей в ладонь жёлтый кристалл и исчез. Она была пленницей в застенках, и всё её существо пронизывало болью, стоило попытаться вдохнуть или выдохнуть. Она кричала и билась, но палач был жесток и спокоен, и только повторял одно: «Назови имена старших реванитов, и всё закончится». Бенду велит тебе хранить тайны, — Ашара помнила. Она молчала. И боль схлынула, как уходит волна в часы отлива. Остался только застенок, и красный туман перед глазами, и палач, равнодушной рукой ведущий к креплениям Часкара. В рваной мантии, вымотанного, с обвисшими, слипшимися от грязи и пота волосами, еле передвигающего ноги. «Если она молчит, допросим его. — А вы уверены, что он выдержит? — Что ж, у нас ещё хватает этого отребья. — А эта? — Пусть тут посидит. Потом, может, повторим процедурку... если понадобится.» Голова у него болтается, как у цыплёнка с перебитой шеей. — Подождите, — выдохнула Ашара. — Подождите. Я всё скажу. Братство возглавляет Дарт Нокс. Я не предам тех, кто мне доверился? — сокрушённо откликнулось эхо. Оставив после себя красный кристалл, грёза схлопнулась.* * *
Заш рассказывала, ситы тоже через подобное проходят. Не все, конечно — только самые конченые. Они добывают чей-нибудь камень и заставляют его кровоточить, последовательно отвергая всё живое и человечное в своей душе. Отвергая не только свет — всё, кроме ненависти, обиды, злобы и холодного послушания хозяину. — Когда-то и я заставила свой кристалл истекать кровью. — Вы?! Но вы ведь... — Ашаре хотелось сказать "такой хороший человек", но она передумала. Хорошие люди обычно не крадут чужие тела. — Я, — кивнула та, плавно опустив на шарнире металлическую голову. — Мне было восемнадцать, у меня отняли моего обожаемого брата, и я не могла даже навещать его... место последнего упокоения. Всё было так легко, что я даже удивилась, — она усмехнулась, почти по-человечески. — А потом джедай-охотник, мой пленник, одолживший мне свой кристалл, спросил, что я чувствую. Ашара не стала спрашивать, откуда джедай взялся там, где водятся Дарт Заш. Вместо этого она только заинтересованно кивнула. — И я прислушалась к себе, ожидая ответа. Я думала: может быть, это будет торжество? Гордость? Злорадство хотя бы? Но там, внутри, была только пустота. И мне стало грустно. Больно. Тоскливо до невыносимости, мне захотелось отпустить джедая на свободу, отдать ему меч и бежать куда угодно, куда глаза глядят... и знаешь что? — Что? — Камень снова сменил цвет, — она зажгла свой меч и улыбнулась ярко-оранжевому клинку. — Но теперь это был уже мой камень. По-настоящему мой. Ашара до боли сжала кристалл в кулаке. — А что я могла? — сердито спросила она себя. — Ради каких-то реванитов позволить запытать Часкара у меня на глазах?! — Каких-то? — себе же и ответила. — Как будто учитель уже не один из них. Как будто Часкар — не один из них. — Что я могла? Или что я должна была?.. «Если она молчит, допросим его. — А вы уверены, что он выдержит? — Что ж, у нас ещё хватает этого отребья. — А эта? — Пусть тут посидит. Потом, может, повторим процедурку... если понадобится.» Голова у него болтается, как у цыплёнка с перебитой шеей, но глаза смотрят прямо и строго. В них нет страха — так почему есть у неё? Если он готов отдать жизнь за Братство, почему не готова она? «Свою — сколько угодно. Но чужую? Жизни друг друга?» Он чуть улыбается, и хочется плакать, такая она родная, эта его грустная улыбка. И правда, есть ли выход проще. — Увидимся у Климена, — шепчет он. — Увидимся, — Ашара закрывает глаза... ...и очинается от резкой боли в ладони. Острые грани кристалла прорезали кожу чуть не до кости. Острые грани чёрно-золотого кристалла с еле заметным красным отблеском в самой глубине.* * *
Они стояли друг напротив друга — две немолодые женщины, обе носатые, обе смуглые и черноволосые. Одна была коротко острижена — неровно, словно и неумеючи. Вторая прятала длинные седеющие кудри под пёстрый платок. Одна была в чёрной кожаной куртке и чёрной доспешной юбке по моде столетней давности. Другая — в зелёной блузе и зелёной же юбке в мелкий тёмно-красный цветочек. — Маршал, — склонила она голову. — Реваншист, — ответила та. — Что привело тебя ко мне? — Вспомнила, что ты существуешь. Та, которую назвали маршалом, усмехнулась. В красных глазах её промелькнуло что-то — то ли насмешка, то ли горе, — и она спросила: — И много вас таких, вспомнивших? Названная реваншисткой покачала головой. — Но тебя поминают в пословицах, — неловко попыталась она перевести тему. — Меня ли? Они могли бы быть сёстрами, так они были похожи. Вот только все черты лица у первой казались словно бы карикатурой на вторую: что у той было яркой красотой, у этой было столь же ярким, но почти уродством. Но всё равно, раз увидев, её нельзя было забыть — и многие мечтали о ней, как не мечтают о признанных красавицах. — Почему я, Реваншист? Разве больше тебе не с кем поговорить? — Не с кем, — вторая женщина устало опустилась на камень. — Ты не поверишь, но не с кем. — Это значит, что ты проиграла, — развела руками первая. — Почему? Та снова развела руками — мол, разве это не очевидно? — Почему? — повторила вторая. — Потому что побеждать в одиночку не может никто. — Тебя всегда подводило то, что ты слишком много полагалась на свои войска и слишком мало — на себя. — А я разве про войска? — подняла та брови. — Реваншист, серьёзно, нельзя быть таким наивным. Если приглядеться, даже кирасы у обеих были одной конструкции. Просто первая прикрывала её надоспешной курткой, а вторая — модной блузкой. — Почему ты на Зелтросе? — резко перевела она тему. — Всегда любила эту планету, — пожала та плечами. — И всегда ненавидела то, что вы с ней делаете. По крайней мере, под моей защитой зелтроны были свободны от ужасов ваших... визитов. — Ужасов? — Никогда не пробовала представить, каково это — когда тебя мучают, насилуют, используют, словно у тебя и души-то нет... а тебе от этого хорошо и приятно, потому что палач же наслаждается?.. — Но ты всегда была одна! — снова отчаянная смена темы. — Значит, ты проиграла ещё тогда?! Первая женщина только рассмеялась невесело. — Я неплохо брыкалась, не желая этого признавать, не так ли? — Ты знаешь, что тебя считают мужчиной? — Я помню, что ты мужчиной точно была, — она помахала ладонью у подбородка. — С бородкой ещё такой моднявой. Первая — по крайней мере, на вид, — была безоружна. У второй на поясе висел меч. — Почему ты здесь, Реваншист? Почему ты хочешь говорить именно со мной? — Потому что тебя не было в моей жизни. Был золотой болван, сжегший Катар. — Наверное, он был безграмотен? Я сжигала Катарр. Два "эр". — Ты ответишь или нет? — Это зависит от вопроса, Реваншист. Выпьешь со мной? — Я не пью. — Что ж, хоть что-то не меняется... а если так: я буду пить, а ты — смотреть и завидовать? — Ты ведь мертва. — Ты тоже. Вторая женщина тяжело вздохнула и склонила голову, признавая поражение. — Но вот что: пей сколько угодно, а чтоб у меня было хоть что-то съедобное. Зависть подпитывать.