Потомки лорда Каллига

Стук трости, на которую опирался Аркус, эхом отдавался под куполом храма. — Я принял бы тебя сегодня же, — объяснил он, — но наши правила этого не допускают. Ты должен вначале пройти испытание взглядом Учителя. Надейся, что он не найдёт в тебе вины или лукавства. Да, тут только надеяться! Сэйтарат поёжился. То, что он видел в памяти и в мыслях своего проводника, его пугало: тёмные глаза, холодные, как озёра ледяных планет, которые только тронь, превращаются в ледяную кашу; негромкий смех; рука, касающаяся лба, чтобы оставить на нём стигму в виде круга с четырьмя лучами — знака реванитов... «Интересно, а можно его обмануть?», — нет, неправильный вопрос. Надо спрашивать не «можно ли», надо спрашивать — «как». — Каждый должен пройти через встречу с Учителем. Я не могу ни помочь тебе, ни помешать, я даже не могу увидеть, о чём вы будете говорить, — продолжал Аркус. — Если ты будешь достоин, Он отметит тебя и ты станешь мне братом. Если не будешь... — что произойдёт в этом случае, Сэйтарат отлично видел в его мыслях. Ничего хорошего. Он ждал, что Реван придёт во плоти, или хотя бы голограммой, но нет. В тёмном помещении не было никого — ни тени мысли, ни эха чувств, только он сам — и далеко напротив него, в дальнем конце залы, алтарная ниша с фреской в старинном стиле. Такая была у них в семейной капелле: сочетание красок с электрочешуйками и крохотными светоносителями создавало иллюзию того, что нарисованные люди и боги не плоские картинки, а живые существа, которые вот-вот сойдут со стены. Но в семейной капелле были Морабанд и Адаста, а здесь... первым порывом было шарахнуться от подобного кощунства, но он удержался, напомнив себе, что его задача — быть принятым, а не... всё то, о чём недавно подумал Аркус. Три фигуры, изображённые в нише, напоминали Семью — Вечных Богов, царящих над старыми и новыми[1]. Они так же стояли — слева женщина, указывающая на что-то открытой ладонью, справа — поднявший сжатую в кулак руку мужчина, в центре — более крупная фигура, одной рукой благословляющая, а другой указывающая на воздетую в благословляющем жесте руку. Дочь, Сын и Мать. Но вместо древнего символа Великой Силы[2], на ладони у не-Матери был изображён реванитский круг с четырьмя лучами, и одета она была в знаменитый на всю Галактику доспех и маску; вместо простого белого платья, не-Дочь — черноволосая смуглая женщина средних лет — была одета в джедайскую мантию; не-Сын же — мужчина с изуродованным шрамами лицом и небольшой бородкой — носил обычную униформу сита-воина. Мастер-джедай, Дарт и... и то, чем Реван стал, соединив в себе оба пути. Аркус велел ему зайти, опуститься на колени перед Учителем и ждать его суда, но — как вообще можно встать на колени перед этим памятником самомнению? «Они оскорбляют Мать», — подумал он. Не то, чтобы он был особенно религиозен — он не отдавал богам своё сердце, не принадлежал ни к одной из восьми традиций, даже обетов и зароков не давал. Просто для него с самого детства Мать и мама были неразрывно связаны, он даже молился им как-то обеим зараз, даже когда мама была ещё жива. «Может быть, и сейчас так сделать?». Если он должен взмолиться Учителю, может быть, стоит представить на его месте маму, и молиться ей? Ведь тогда он сможет ощутить и любовь, и преданность, и готовность на всё...

* * *

Тремейн тяжело вздохнул. Передатчик в левом виске разрывался от новостей — аж до боли. Исчезновение Канцлера, захват заложников, Сенат выдвигает ультиматум террористам, «Девятый, что делать, мы все умрём», «Девятый, не расслабляться, выдашь себя», сотни информационных потоков, десятки новостных служб. А он стоял тут, в кантине солнечников, в платье из марли, с завязанными глазами, на клятых репульсорных тапках, рядом с абсолютно бесполезным джедаем, и ничего, ровным счётом ничего не мог сделать. — А я говорил, — не без удовольствия напомнил Икс. — Я говорил, что тебе стоило самому отправиться в театр, а не получать наблюдение непрофессионалу. Вектор был в профессии чуть ли не дольше, чем Икс сидел в позвоночнике, но Тремейну даже не хотелось ругаться. Хотелось заорать дурниной, взбежать вверх по занавеске, разбить пару-тройку бесценных ваз... что там ещё делают кошки в минуты душевного кризиса? Увы — вместо приятных его сердцу и в чём-то даже весёлых занятий приходилось стоять в коридоре и ждать, пока десяток разномастных охранных служб проверит на безопасность весь этаж. То есть, пару-тройку квадратных километров. — Икс, неужели даже ты ничего не можешь сделать? — беззвучно спросил он, и получил столь же беззвучный ответ: — Я сделал всё, что мог — снял показания с камер, сделал на их основе более-менее сносную модель Филармонии, отдал то и другое Вектору. Для всего остального мне надо прямое подключение к городской сети, простого доступа в голонет недостаточно. — То есть, позволь уточнить: мы ничем не можем помешать террористам, и даже не можем срочно выехать на место, так? Икс просигналил «Да», и добавил что-то вроде цифрового пожатия плечами: мол, ну, не судьба, и такое бывает, выкрутимся. — Выкрутимся, да. Непременно, — согласился Тремейн. Поглубже вздохнул, затрепетал ресницами и принялся мило и абсолютно беспредметно чирикать с местными завсегдатаями. Куртизанка он, в конце концов, или кто?

* * *

Сэйтарат преклонил колени и поднял лицо к потолку, сложил руки в молитвенном жесте и представил, что вместо Ревана в маске и доспехе в нише стоит его мама. Чуть щурит близорукие глаза, рассеянно улыбается, переступает неловко с ноги на ногу — поза-то неудобная, словно всё собираешься сделать шаг, но никак не соберёшься. Лекки подрагивают в такт мыслям, сквозняк чуть шевелит длинную юбку из киренского шёлка. — Я твой сын, мама, — мысленно прошептал он. — Ты Сэйта, я Сэйтарат[3]. Я не знаю, как, но помоги мне пройти это испытание. Ведь ты всегда учила меня быть смелым, слушать своё сердце и делать то, что нужнее всего именно сейчас. Я не знаю, как — но если я не получу благословения, я так и умру бесполезным бретёром, глупым искателем риска, не принесшим никому ни добра, ни хотя бы пользы...

* * *

Ран привалился к стенке, задумался. — Значит, ты боишься, что можешь вдруг начать им помогать? — спросил он Кайру. Та кивнула. — Я не могу за себя отвечать, — горько сказала она. — Я даже не знаю, я это — та, кто исполняет приказы — или кто-то чужой, кто занимает это тело вместо меня. Очередной раз рыцарь Редвин должен был выбирать за других, нести ответственность за других, решать за других. На то ведь и рыцарь-джедай. Что они могут сделать, если захватят Кайру и заставят — неважно, как — исполнять свою волю? А в сущности, ничего особенного. Разве что спровоцировать её на атаку и под это дело взорвать театр... но Ран очень сомневался, что они могут это сделать, и совсем сомневался, что хотят. Хотели бы — свой балаган устроили бы не здесь на сцене, а на центральных новостных каналах. Где-то внизу, в партере, закричал ребёнок. Ему немедленно откликнулся ещё десяток-другой. Кто-то просто ревел ревмя, кто-то — освоивший уже речь — выл от страха и звал маму. Ран отстранённо подумал, что всё-таки удивительная штука — разум. Сколько лет миру твердят, что детям в театрах делать нечего — сколько лет все соглашаются — и сколько лет всё равно волокут грудничков сидеть в душном зале по нескольку часов непонятно зачем. — Скоро люди захотят пить, — как всегда, нейтрально и без единой эмоции в голосе сказал набуанский посол. — И... исторгать из себя выпитое, — добавил он. — Это называется "ссать", — хмуро буркнул Редвин. — Но в принципе, вы правы. Только мы-то что можем поделать? Кайра чуть не подпрыгнула: — А может... может устроим переговоры? Я пойду на сцену, так они не догадаются, что я — спящий агент. Буду как джедайка просить проявить милосердие хотя бы к малым детям. А ты... ты говорил, тут есть технические помещения? Тогда значит, ты можешь пробраться под сцену, и пока я буду их забалтывать... Абсурдный план. Технические помещения — техническими помещениями, но чтобы их использовать, их следовало хорошо знать. Иначе... призрак юного послушника ненавязчиво замаячил в воображении. Нет уж. — Рыцарь Редвин, вы ведь джедай, — заметил посол. — Вы ведь можете пройти любой лабиринт, слушая только Силу. Я читал. Редвин тоже много что читал, особенно под полуголыми девицами на бортах кораблей. Но по сути-то расписной был прав, спорить не о чем. Чисто теоретически, пройти на чистой Силе было возможно. — Вы же понимаете, что если меня заметят, мы все умрём? — Но я же их отвлеку! — воскликнула Кайра. — А ты пока эту смирительную рубашку смени, в ней не то, что бегать — ходить неудобно. Ран мысленно усмехнулся. Да уж, обычно за других решают рыцари — но иногда другие (для разнообразия, не иначе) решают за рыцарей. — Слушаюсь, падаван Карсен, — с издёвкой в голосе выдал он. — Есть приступить к раздеванию.

***

Фреска поплыла перед глазами, в ушах зашумело. Сэйтарат ощутил, что у него дрожат руки и почему-то колени. А потом она всё-таки сделала шаг. Не Реван, нет, зачем Реван — его мама, тогрута Сэйта. Она вышла из фрески, чуть придержав подол на ступеньке, подошла к сыну. Похожая на себя и вместе с тем совсем не похожая — у мамы никогда не было ни золотых браслетов на рогах, ни золотых цепочек между этими браслетами, ни ожерелий, ни множества браслетов на руках и лодыжках. У мамы никогда не было такого спокойного, радостного лица без тени гнева, печали или усталости. И только руки — белые, с тёмно-красными кончиками пальцев — были всё те же, родные. — Всё хорошо, Теар, — сказала она ласково. — Всё хорошо. Ты всё делаешь правильно. Протянула руку — он увидел у неё на ладони знак: не круг реванитов, не цветок Силы, просто картографический символ тогрут[4] — и коснулась его лба самыми кончиками пальцев. Сэйтарат вздрогнул, как от ожога — пальцы были то ли безумно горячи, то ли безумно холодны. — Я благословляю тебя, мой ясный. Я благословляю тебя идти вперёд и не оглядываться. Быть смелым, слушать своё сердце и делать то, что нужнее всего именно сейчас. Он молча кивнул — говорить почему-то не получалось, в горле как застряло что-то. Мама подняла его с пола, заставляя встать во весь рост. — Такой большой вырос... — протянула она. — И такой маленький. Маломерки вы, ситы. Рассмеялась, поцеловала его в лоб — и исчезла. Как сквозь туман или хорошие наушники — невнятно, словно издалека — он услышал, что прошёл испытание.