* * *
Вектор закрыл глаза, прислушиваясь к голосу начальника. Голос был непривычно сердитым: обычно Тремейн не позволял себе так нервничать. Впрочем, сегодня и случай у них был необычный. — Пока всё тихо, — в свой черёд доложил он. — Зрители не дёргаются, захватчики пока что не стреляют заложников. Разве что дети начали плакать, а сам знаешь, это всегда выводит из себя. — Как там Ран? — Собирается проникнуть под сцену по техническим коридорам и всех спасти, пока его спутница попытается вести переговоры. Я их отговариваю. — Икс сделал примерный чертёж этажа. Пересылаю — попробуй как-нибудь отдать его мальчику. — То есть, ты одобряешь их план?! — А есть варианты? Вариантов не было. Дети кричали всё громче — или просто кричало всё больше детей. В зале внизу началось лёгкое волнение: кто-то требовал срочно успокоить ребёнка, кто-то (справедливо) возмущался, что родители-идиоты приволокли младенцев в Филармонию, кто-то (вероятнее всего, родители-идиоты) оправдывал это решение и требовал не мешать приобщать младенцев к культуре... «Вопрос в том, откуда у меня, бесполезного набуанского клоуна, эти чертежи». Логичное и достоверно выглядящее объяснение никак не хотело найтись. «Хотя...». — Рыцарь Редвин, я должен вам покаяться, — сказал Комари Шив сокрушённо. — Вы меня выслушаете? Тот раздражённо махнул рукой: валяйте, мол. — Рыцарь Редвин, я — шпион. Шпион своей державы, — поспешно уточнил он. — Которая доверила мне задачу узнать архитектурные секреты Республики... Иногда самое нелепое объяснение выглядит наиболее достоверно.* * *
— Нил, мы должны что-нибудь сделать. Придумать. Ты же умная, ты намного умнее меня. — И старше. — И старше! — И тебе это нравится. — Да какая разница, мы Галактику спасаем или нет? Нил пожимает плечами. — Мне кажется, если она зависит от одного тебя, спасать её бесполезно. — А если нет? — Тогда спасать её лично тебе нет никакой необходимости. — Просто признай, что тебе влом сворачивать лагерь и пёхать к возможному месту посадки наших, Нил. Я не обижусь, я пойму. Но на Селесту Нил была похожа больше всего. Не только внешне, нет: в ней была та же отчаянность, то же одиночество и та же спокойная готовность выполнять приказ, не раздумывая, правилен он или нет, достоин выполнения или не достоин. Всегда прямая спина, всегда готовность к бою... и всегда усталые глаза.* * *
Чертежи у посла, как Ран очень быстро выяснил, были и вправду "очень скромные и довольно схематичные". «Хотя каким ещё быть чертежу — он же и есть схема?..», — от этой мысли следовало срочно отмахнуться и сосредоточиться на деле. На том, чтобы добраться до цели, выскочить из люка и одним ударом остановить весь балаган. «Если его вообще возможно остановить», — невесело поправился он. В конце концов, само по себе освобождение заложников мало что будет значить, если оно станет просто прелюдией к новой, уже четвёртой, попытке уничтожить Империю. Которая и так, если верить дядюшке и учителю, держится на тёмной силе да на честном слове. «Но это не мои мысли. Это мысли Рана. А я — рыцарь Редвин. Я должен просто спасать людей. Не по чину мне думать о всяком там». Сверившись с объёмным чертежом, он скользнул в довольно многообещающую тайную дверцу.* * *
Они сидели у костра, и Зейн смотрел, как Нил смотрит в огонь. — Ты как будто что-то в нём видишь, — наконец сказал он. Просто чтобы сказать — ему становилось неуютно, когда они слишком долго молчали вместе. — А ты нет? — удивилась она. — Мне казалось, это у всех так. Смотри, вот крепость, и армия, которая жаждет её захватить, вот летят истребители защитников... а вот прекрасные дамы танцуют со своими кавалерами... — Не вижу, прости, — он покачал головой. — Может, в детстве разве что. Теперь как-то... в огне получается видеть только огонь. — Потому что война? Он кивнул. — Я бы хотел остановить её, знаешь? Она ведь никому не нужна. Ни нам, ни им, — Зейн стукнул себя по колену. — Никому не нужна, всех губит, всё рушит — и всё равно продолжается и продолжается. Мне иногда кажется, знаешь, ей конца не будет, пока есть кому воевать и чем воевать. А я устал, я не могу больше так. — А кто может? — Нил горько усмехнулась. — Никто. Но ведь не останавливаются же. Это же ведь надо признать, что так дальше нельзя. А это, в свой черёд, значит признать, что была ошибка. Завтра мы отсюда выберемся, — некстати добавила она. — Уже завтра? Надо же. А потом мы ещё встретимся? Пожалуйста? — Хорошо бы, — ответила она. — Мне будет тебя не хватать, Зейн.* * *
— Удачи, девица Карсен. Будь смелой и не сомневайся ни в чём, — ласково напутствовал Комари Шив молодую джедайку. Потому что видел: если её срочно не подбодрить, она наломает дров и всё испортит. Даже обычными глазами Вектор мог видеть, как её аура ощетинилась колючками беспокойства, неуверенности в себе, страха и просто злости. — Я... я постараюсь, господин посол! — она в третий раз одёрнула юбку, в пятый раз поправила широкий кружевной воротник и в шестой раз прошлась по волосам расчёской. — Не волнуйтесь, я совершенно спокойна! — Разумеется. Вы же джедай, девица Карсен, — Комари склонился в лёгком полупоклоне. Наконец та вздохнула, выдохнула и решительно нажала кнопку коммуникатора, позволяющая гостю ложи подключиться к внутреннему радио Филармонии. — Орден Джедаев услышал вас, Тарнис, сын Дарта Анграла. Мы просим начать переговоры. Вектор был не суеверен, но тут не удержался и зашептал молитву Эшесу, богу обманов. «Только бы не сорвалось.»* * *
— Нет, нет, нет, пожалуйста, не надо! — Зейн ворвался в ритуальный зал, споткнулся на приступочке и обидно грохнулся на пол вниз лицом. Тут же вскочил, подбежал к пульту управления генератором, встал напротив Маршала, опираясь обеими руками на светопанель. — Не надо, — повторил он, жалобно подняв брови. — Это ведь всех убьёт. Нил — Маршал — пожала плечами: — Это закончит войну. Раз и навсегда, одним ударом. — Да, потому что все умрут и воевать станет некому! Это не конец войны, это... это... это просто... у меня слов нет! В дверях командного пункта Бао-Дур развёл руками: мол, а разве я мог его не пустить? — Реван сказал, что это единственный выход, Зейн. Точнее, выход с наименьшими потерями. Как Маршал, я не могу не согласиться. Даже если он сумеет убить Зигфрида... — Зигфрида? Ты хочешь сказать, что Мандалора зовут Зигфрид?! — Да. Идиотское имя, согласна. Так вот, даже если он убьёт Зигфрида, это ничего не изменит. Никто не примет его победу. Они просто выберут себе нового Мандалора и продолжат. Мы ведь хотели — ты ведь хотел — остановить это всё, верно? — Хотел. Но не такой же ведь ценой! Ведь ты... ты тоже умрёшь. Невозможно использовать такой артефакт и остаться в живых. А я не хочу, чтобы ты умерла. Мертвецов и так слишком много, Нил! Маршал закрыла глаза, слушая. Воздух вокруг неё дрожал от плачущих, напуганных, дрожащих голосов, моливших о милосердии, о спасении, о том, чтобы всё наконец закончилось. Голосом больше, голосом меньше... — Бао-Дур, пожалуйста, отведи младшего лейтенанта Керрика в укрытие. Ориентировочное время ожидания поставь на три часа.* * *
В имперской армии, с которой Вектор соприкасался частенько, пусть и косвенно, ходила шутка про шагоходы. Они, мол, бывают трёх типов. Имперский выходит на позицию, выжигает всё вокруг, затаптывает то, что не дожёг и с чувством выполненного долга ломается. Республиканский на позицию выбегает, накрывает огнём случайную площадку и убегает, пока целый. Но оба они далеко проигрывали, если верить шутке, илезийскому шагоходу. Этот выпрыгивает из дупла, обрушивает на противника серпантин, конфетти и фейерверки, издаёт торжествующее "ку-ку!" и взмывает ввысь, оставляя врага униженным, ошарашенным и срочно нуждающимся в помощи кризисных психологов. Так вот, в тот миг, глядя на сцену в макробинокль, Вектор наконец постиг суть этой шутки. Потому что из ниоткуда — буквально из воздуха — на сцену посыпались блескучий дождик из фольги, серпантин и конфетти, а следом за ними — словно из них возникший — опустился человек, описать которого Вектор мог лишь двумя словами. «Квинт Штейнбах». Немного неканоничный — цвета другие, да и ярко-голубой чёлки Вектор не припоминал ни в одной из классических версий — но абсолютно узнаваемый, с трубкой и в наброшенной на плечи пёстрой куртке, замерший на цыпочках правой ноги, поджав левую. — Что это, что это? — вопросил он, обводя трубкой зрительный зал, как в прологе своей пьесы. — Зачем сидеть под крышей в духоте, когда весна бушует над полями?