В Петербурге всегда солнечно

Музыка бьет по барабанным перепонкам, заставляя сердце подстраиваться под свой рваный ритм. Красно-синие лучи стробоскопа лихорадочно мелькают перед глазами, пробиваясь даже сквозь закрытые веки. Он перебрал. Бывшие алкоголики пьянеют намного быстрее обычных людей. Конечно же, Ларин знал это. Он, блядь, самый умный блогер ютуба! Кажется, он говорит это (или не это) вслух. Впрочем, учитывая то, где он находится, учитывая реверберацию (интерференцию?) звука в клубе, можно сделать вывод, что Ксения и Макс не услышат ничего из того, что он скажет. Она держит его под руку. Ксюша – его якорь среди моря людей, чьи лица изредка высвечивает блуждающий луч прожектора. Застывшие в сардонических усмешках, с хаотично движущимися конченостями. Босх вдохновлялся петербуржскими клубами, когда рисовал свои картины, определенно. Ни дать ни взять – «сад земных наслаждений». Или «корабль дураков»? Его якорь превратился в буксир? Он смотрит на Ксению, которая куда-то настойчиво тянет его. Её лицо даже сейчас спокойное, разве что раскрасневшееся (скорее всего, виновато освещение). Её пухлые губы шевелятся, белые зубы изредка поблескивают – как жемчуг в двустворчатой раковине. То, что она говорит, так же красиво, как она сама? В таком случае, Диме чертовски жаль, что он не слышит. Ужасно хочется курить. Он прикладывает два пальца к губам (своим или её?), показывая своё намерение и идёт туда, где, как подсказывает ему внутренний компас, находится черный ход. Красное море людских разгоряченных тел расступается перед Лариным, словно он – чёртов Моисей (какое время, такие и пророки). Холодный воздух, наполняющий его легкие и остужающий вспотевшую кожу – как откровение. Он почти уверен, что когда откроет глаза, увидит пар, валящий от собственной кожи. Вместо этого он видит Хованского, выпускающего изо рта облачко никотинового дыма. Один раз – случайность, два – совпадение, три – статистика. Что-то подобное должен сказать Дмитрий Ларин своему антагонисту, предварительно презрительно ухмыльнувшись. - Какого хуя? Ладно, это тоже сойдёт. - Это у тебя надо спросить, Димочка. Димочка. Сучка. Уточка. Лапочка. Ларин встряхивает головой, отгоняя бессмысленную ассоциативную цепочку. - У тебя нет монополии на курение, Хованский, - более-менее прилично звучащая фраза, отлично. Он лезет в карман джинс за пачкой – задний правый, разумеется, он всегда... - Ну и где твои сигареты, Уткин? Блядь. Он не курит уже три года. Ему нужно свалить. Пусть Юра считает, что он трусливый-обдолбанный-бухой – хуже уже все равно не будет. Когда вместо этого Ларин протягивает Хованскому руку в жесте, знакомом каждому курильщику, он понимает, что нет – сделать хуже у него получилось. Юра, как ни странно, молча протягивает ему сигарету и зажигалку. Чертовски странно, но курить всё-таки хочется, поэтому Ларин никак не комментирует невиданную щедрость. Возможно, Хованский хочет почувствовать себя благородным джентльменом (Хованский и благородство в одном предложении, серьезно?). Да пусть даже табак щедро сдобрен цианистым калием – желание ощутить никотиновый приход столь сильно, что на это абсолютно плевать. Он вставляет сигарету в зубы (когда между ними была щель, было намного удобнее), поджигает. Он почти готов к тому, что унизительно закашляется с непривычки, но хоть в этом ему везет – сигареты не очень крепкие и дым мягко струится по его бронхам. - Что, Ларин, в отрыв пошел? Димочка, Уткин, Ларин – почему-то Хованский подчеркивает то, к кому он обращается в каждой своей фразе – как будто они не одни в этом глухом переулке. Ларин хмыкает, вспоминая расхожую байку о том, что человек, часто называющий другого по имени, хочет таким образом почувствовать себя ближе к объекту привязанности. Впрочем, он и не сомневался, что психология – херня полнейшая. Он, например, никогда не обращался к своим девушкам по имени. - А ты из него и не выходил. Обычно обрюзгшее лицо Юры в резком уличном освещении кажется непривычно четко очерченным. Наверное, смотреть так пристально, как Дима сейчас – странно и неловко. Но он же пьян – пожалуй, это его оправдывает. Хованский не отводит взгляд, но Ларин почти уверен, что тот смотрит в ту магическую точку на переносице. - Гена не с тобой, случаем? – молчание напрягает, поэтому Ларин говорит, не соблюдая очередность диалога. - Ларин, - ну вот, опять, - ты же не настолько тупой, чтобы действительно верить в то, что он мой гострайтер, - Хованский стряхивает сигаретный пепел отработанным движением – хотя бы потому, что Гена мог написать текст намного охуенней. - Слабо верится в честность человека, который поднялся на том, что удачно воровал чужие фишки и форматы, - изо рта вырывается пар вперемешку с дымом – весьма опрометчиво стоять в одной рубашке в промозглый мартовский вечер. - Но-но, не путай работу с удовольствием. Выебать тебя я бы не доверил даже Мирону, дорогой. Диме совсем не холодно – наверное, потому, что в крови циркулирует десяток шотов. Странно, но он уже не чувствует себя пьяным – виной всему свежий воздух или же ощущения обманывают его – трудно сказать. - Если учитывать, что ты получаешь удовольствие от издевательств над животными и бесконтрольного пьянства, то... - Блядь, - Хованский не дает ему договорить, резко взмахивая рукой в досадливом жесте, - ты хотя без камеры можешь перестать пересказывать идиотские сплетни? Кажется, до этих слов Ларин действительно не вполне осознавал то, что они действительно вдвоем. Никаких наблюдателей, для которых стоит разыгрывать увертюру ненависти. Ни единой камеры – в такой дыре даже уличные давно разбиты или украдены. Что бы он ни сказал сейчас – останется только между ними. Где-то между ребер рождается странное щекочущее чувство. Такое бывает иногда – например, когда непреодолимо тянет выплеснуть кипяток в кружке на лицо человека, стоящего рядом. Воткнуть кухонный нож себе в кишки. Пнуть беременную женщину в живот. Поцеловать Хованского. Ядовитая ухмылка расплывается по лицу Ларина. Он перекатывает эту мысль, будто кислую конфету – неудивительно, что выделяется вязкая слюна. Наслаждаться своей ублюдочностью – привычно приятно. Да, он мог поцеловать Юру – это было бы быстро и мокро, а после тот наверняка заехал бы ему по глазу, или, возможно, сломал Ларину и без того кривой нос. Потом бы наверняка провизжал что-то возмущенное, но никогда не упоминал об этом в своих видео – зашквар он и есть зашквар. Скорее всего, это стало бы завершением их конфликта – слишком неловкими выглядели бы попытки... Рука на затылке – холодная и тяжелая. Язык Хованского – сухой, губы - обветренные.

***

Готовя Ксении утренний кофе, он думает о том, кто из них первым потянулся к другому.

***

Снова пошел снег.