Can you feel my heart?

Слава лежал на кровати и пустыми глазами пялился в потолок, который чем-то сейчас напоминал его жизнь: такая же местами в пятнах и царапинах. Каждая трещина, пятнышко были уже посчитаны не раз, но отчего-то он всегда возвращался к этому занятию, особенно после похмелья. Так он мог хоть ненадолго, но отключить мозг и сконцентрироваться на чем-нибудь ином, надеясь на то, что головная боль исчезнет сама собой. Но это, конечно же, было не так. У него всегда была тактика на такие случаи: первая — поднять свою тощую задницу самому и, наконец, выпить спасательные таблетки, вторая — ныть о том, как ему плохо, пока Саша не придёт и не станет его спасительницей. Маленькая рыжая ведьма упёрла руки в бок и, стоя в проходе, сверлила этим упрекающим взглядом. Рыжая бы начала как обычно бурчать, накрывать не самыми лестными словами, но он-то знал, что она не со зла. Что это просто её забота такая: сначала побить, а потом пожалеть. Она бы назвала его алкашом, читала бы нотации о вреде постоянного распития алкоголя, будто вторая мама, но потом бы сжалилась, смотря на эту грустную мордашку, и со вздохом поднесла стакан к самим губам, с грустной улыбкой называя его придурком. Было в этом что-то такое, отчего Слава принимал эти слова как комплимент и всегда им был рад, готовый услышать их в любой момент, и даже в груди от интонации, с которой она произносила это слово, теплело. И тепло это текло по его венам заместо крови, делая его настоящим человеком. Но, к сожалению, ненадолго. А с каждым днем бушующий огонь тух, превращаясь в свечку, которую вот-вот кто-нибудь да задует, погасив в нём всё. Оставив без ориентира, забрав последние крупицы, связывающие его с нормальным человеком. И самое забавное, что он не понимает, когда все пошло под откос. Когда вдруг тепло Саши перестало греть и всё больше раздражать, когда её объятия становились слишком удушающие для него, когда волосы, которые всегда пахли апельсином и пряной корицей, которую он не особо любил, стали самыми ужасным, что ему доводилось ощущать. А звуки некогда любимого голоса перестали казаться такими манящими и желанными. Врёшь ты, Слава. Знаешь, и ещё как! Просто в один день появилась она. Спокойный ураган с минимума эмоций, холодными руками и грустными глазами. Её появление было неожиданным, про таких людей говорят «как снег на голову». Вот и она была такой. Только не просто куча снега, а лавина, которая накрывает его с каждым днём сильнее. Просто ворвалась в его мир, сама того не понимая. Да и Слава сам не осознавал, как совершил такую оплошность и впустил её. Он помнил тот день, что отпечатался на его коре головного мозга. Было прохладно, он это чётко помнил, ибо воздушные хлысты всё ещё ощущаются на его шее и лице. Или всё-таки это его шизофрения? Колючий свитер, который подарила ему Саша (зачем — не понятно, видимо, один из порывов её заботы), царапал кожу. Маленькие «шипы» при ходьбе вновь и вновь погружались в него. Остервенелая мысль сорвать кусок ткани с себя птицей билась в его голове. Да и сам свитер словно был не в восторге от парня и всеми силами пытался насолить ему как можно больше. Оттягивая пальцами левой руки ворот, казавшийся сейчас удавкой, он успевал попивать из стеклянной бутылки, делая жадные глотки. Да, вписка удалась на славу. Алкоголь тёк рекой и накрывал его пенными волнами. А дым от сигарет всё ещё смогом стоял в глазах. Поддёрнутый лёгким туманом мозг соображал слишком медленно, из-за чего дорога домой казалась длиннее, а повороты порой и вовсе пропускались. Но Слава на это лишь пьяно хихикал и бубнил себе что-то под нос. Приходилось разворачиваться (это было самое ужасное) и толкать свое бренное тело дальше, с чем кое-как он справлялся. Несмотря на не очень радужное утро (разговор с Сашей об очередной выходке Гнойного закончился ссорой), сейчас ему было хорошо и весело. Мысли не зудели в черепе, и он ощущал ту самую свободу, о которой мечтал в детстве. Свобода… Как много значит это слово, и добыть её можно по-разному. Кто-то ищет её в наркотиках, открывающих все глубины твоего сознания. А кто-то, как и он сам, — в алкоголе. Самый простой и более доступный вариант. Хмель и в самом деле имел какие-то чудотворные способности. После его принятия всё плохое и мысли будто испарялись, оставляя только не постигнутое забвение. Тело было готово воспарить, словно уносившееся душой ввысь, подальше от людских проблем и суеты. Свобода и спокойствие — иллюзия, которую он любил создавать, хоть и делал это редко. Всё-таки находиться в шумном, насквозь пропитанном алкоголем и бог весть чем ещё баре спокойнее. Не слышно собственных мыслей. Ноги путались между собой и так же норовили обо что-нибудь да споткнуться. Любое неверное движение — и его нос вспохает землю. А ему это надо? Естественно, нет. Мобильный, который был припрятан в одном из карманов чёрной куртки, противно и назойливо жужжал, словно комар у уха. Но попытки избавиться от источника его негодования Слава не предпринимал. Зачем утруждать себя этим? Вновь увидеть знакомые цифры, а потом и СМС с гневными восклицаниями и угрозами уйти раз и навсегда? В последнее время любые слова Саши уже не вселяли той силы и лёгкого страха, страха одиночества, которое она могла оставить после себя. Она бы вырвала его огонь, забрав с собой, и просто испарилась, оставив лишь угли. Но теперь… Ему было плевать, что она сделает, что скажет, как посмотрит. Всё это стало таким простым и не особо важным. А может, ему это просто приелось? Все её ласковые слова, плавное движение рук и лёгкие касания кончиками пальцев к его волосам. Её горящий и полный любви взгляд, к которому он никак не мог привыкнуть. Так же, как и к заботе с её стороны. Всё это казалось слишком чужим, странным и не объяснимо бесящим его. Но такое внимание бесспорно льстило ему и его самолюбию всё больше. Он чувствовал себя ещё более важным. Казаться особенным ему всегда нравилось, и Саша неплохо способствовала этому. И, как это порой бывает, то, что она ему давала, уже не хватало и казалось лишь малой, жалкой частью. И не более. А ему хотелось большего и чего-то наиболее нового. И его нежная, добрая, рыжая ведьмочка вдруг стала чем-то обыденным. Как книга. Ты уже один раз прочитала её, изучил, получил этот разряд эмоций, который тёк какое-то время по твоим сосудам. Но признайтесь честно, кто будет перечитывать книгу, из который ты уже взял всё, что мог? Вот и он: получил, но всё равно чего-то не хватает… Телефон продолжал вибрировать в кармане, принося такие же неудобства, как и этот долбанный свитер. Он уже было начинал подумывать о том, что хорошо бы было зашвырнуть аппарат куда-нибудь на дорогу, прямо под колёса машин, чтобы не нервировал его больше. Но по ходу вселенная поняла всё немного иначе. В одурманенное сознание внезапно ворвался визг колёс, лёгкая боль в спине и затылке. Слава не понимал всего двух вещей: почему в глаза бьёт откуда-то взявшийся свет и почему он сидит на асфальте. Ослеплённый, он совершенно ничего не видел и на секунду даже испугался, что уже отправился на тот знаменитый свет. Но, как оказалось потом, это было далеко не так. Оставался он один на один с мыслью, что так много ещё текстов не написал, Jubili на баттл не вызвал, столько сортов пива не опробовал. Тёмная фигура, выглядевшая в этом белом свете, как жнец, пришедший по его душу, ввела его в лёгкую панику, и парень уже был готов пойти в атаку. Начать бороться и показать, на что он способен. Но не успел — голос, звучавший в этой звенящей, как ему казалось, тишине, остановил его. А потом появилась она. Бледная, с почти что светящимися зелёными перепуганными глазами, дрожащими пальцами, да казалось, вся её фигура дрожала и плыла. Или это его всё ещё слегка хмельной мозг? Она спешно что-то говорила, половина слов и вовсе до него не долетала. И вот она стоит, что-то лепечет перед ним, машет руками, мечется из стороны в сторону, как курица-наседка, а он просто смотрит и ощущает что-то странное, такое необъяснимое. Хотя, скорее всего, это всё из-за падения на асфальт. Рядом валяются куски разбитой тары, часть которой он сию секунду продолжает вертеть в руках. Зрелище это давит на него тоской, ведь там было ещё столько этого «волшебного нектара»! А теперь он где? Правильно, на грязном, пропитанном чужими плевками и ещё невесть чем асфальте. И пьяная обида заставляет сделать его очень странную вещь. — Купи мне пиво, — должно было это звучать так, но, скорее всего, девушка услышала иное. На её лице самое настоящее замешательство, которое смешит его и по сей день. Странно было тогда услышать эти слова от человека, которого только что чуть не сбили. И её выражение показывало весь абсурд ситуации. Её лицо тогда просто невозможно было передать словами, но в памяти выжжены эти широко открытые глаза и высоко поднятые брови, наверное, ещё немного, и они бы взлетели до небес. Это был первый и последний раз, когда он мог увидеть её такой по-настоящему человечной. А не то, что ему приходилось видеть изо дня в день. Ух, как же его это бесит. Он помнит, как, схватив его за руки, она тянула его на себя, желая помочь встать. Как ловила его, когда он, пьяно хихикнув, навалился на неё. Как усадила в машину, что-то бубня про интеллигентных питерских алкашей. Как он долго истерично смеялся, когда, наконец, пришло осознание, что его сбила машина и ехала бы она побыстрее, кто знает, чем бы это закончилось. Помнит, как ударился лбом о стекло на дверце, всё также смеясь и смахивая вступившие слёзы. Помнит, как ловил её косые взгляды, пока изображал тюленя. И как до дома она его довезла, где встретила его выбегающая из подъезда рыжая ведьма, вся взъерошенная, как воробей. И крики её помнит, и пощёчину (парень неосознанно прикоснулся кончиками пальцев к пострадавшей тогда щеке, словно она до сих пор хранила момент того дня). А ещё зелёные глаза… совершенно пустые по сравнению с глазами его Саши. Но пива она так ему и не купила в тот день. Зато на следующий получил сразу две бутылки и подобие улыбки, на которую она была способна. С того дня он вдруг вспомнил, что и до этого он видел её пару раз, а из разговора с ней убедился в этом окончательно. Неужели им действительно суждено было встретиться? Но из-за того, что они не видели друг друга, судьба решила дать им не хилый пендель, желая уже увидеть хоть какие-то действия. И именно с того дня жизнь повернула его на все 360 и толкнула вперёд, наблюдая за его медленным падением, о котором он и сам не знал. Любой контакт с ней казался связью с неземным существом. Её мысли, взгляды, убеждения — всё настолько отличалось от того, что знал он и к чему привык, что это пугало и будоражило его сильнее, чем затяжка косяком. Однако, естество всегда брало верх, и скрипучие шестерёнки его мозга, что приводили в действие «конвейер» острот, начинали и заканчивали разговор язвительными насмешками, подколами ниже пояса и ещё кое-чем из его репертуара. Но, к его удивлению, на все его выпады девушка либо язвила в ответ, либо вообще никак не реагировала. И вот именно тогда он почему-то стал сравнивать её с Сашей. Повадки, движения, взгляды (даже то, как она смотрела по сторонам, казалось чем-то инородным), ходьба и многое другое — такие невероятно разные. Пылающий костёр с весёлыми искрами, которые брызгали в разные стороны, как фонтан, и лёгкий, почти незаметный ветер, готовый в любой момент снести тебя своим прорывом. И он совершенно не мог понять, почему его тянет в обе стороны. Почему он так жаждет почувствовать огонь на своих руках, но -потонуть в холоде северного ветра. Хотелось прыгнуть в эти невесомые объятия, чувствовать, как ледяные когти оставляют полосы на светлой коже, принося какие-то мазохистские удовольствия. Но даже это не удерживало надолго (или он хотел так думать?), и как только ветер становился слишком холодным, он тянул руки к огню, который и сам тянулся к нему, желая захватить всего сразу и не отдавать. Он успевал побыть там и тут, забрать часть того и этого, забрать эти крупицы и, подобно ребёнку, получивший лакомство, упивался этим, жадно пользуясь своим расположением. Но ничто не вечно под луной и всё имеет свои последствия. Сначала расставания с Сашей… Звонкая пощёчина. — Я устала терпеть и закрывать глаза на твои выходки, Слава! Когда-нибудь ты не сможешь отделаться просто словами или парочкой ударов по почкам. Кто-нибудь сделает тебе в тысячу раз больнее. Настолько, что ты захочешь сдохнуть, но у тебя это не получится, и ты будешь вечно жить с этим. Хлопок двери. И её слова летают внутри него и язвами остаются на коже. Потом Настя… — Те­бе нуж­но, на­конец, оп­ре­делить­ся и най­ти гар­мо­нию с со­бой. За те­бя это ник­то не сде­лает, Сла­ва. А те­перь иди, — ру­кой де­ла­ет короткий жест. И впереди пустота. Она собственноручно вытаскивает его, оставляя один на один с этим миром. Лишив ветра… Но сначала исчез огонь… Желания попить заставляет встать с кровати и, шатаясь из-за слабости в ногах, что казались сейчас тонкими и хрупкими ветками, сплетенными между собой, пошагал на кухню за живительной влагой. Руки дрожат, беря кружку. Стресс из-за предстоящего баттла появился слишком внезапно и болезненно ударил по нему, не оставляя живого места. Впервые в жизни с ним происходит подобная хрень, и как избавиться от неё он не знает. Дешевенькие, пропахшие нафталином советы не цепляли, даже банального желания прочитать не было. Поэтому приходилось «лечится» старым проверенным методом. Но даже он был отбракован из-за нулевого эффекта, только головная боль добавилась. А ему ещё только этого для счастья не хватало. Откуда все взялось, он не знал, но догадывался. Слишком многое случилось, чтобы бесследно исчезнуть. Все оставляет свой отпечаток, как на теле, так и на душе. И его это раздражало. Он просто ненавидел эти процессы, когда сердце начинает слишком громко стучать, в ушах отбивая пульс и словно напоминая, что ещё чуть-чуть, и он просто сдохнет. Руки покрываются липкой, холодной плёнкой, а та начинает разрастаться венами по коже. Чёрной паутинкой, невидной другим, начинает ползти по эпителию, захватывая каждую частичку. И кажется нет этому спасения и остаётся только уповать на скорое её исчезновения. В голове появляется странная мешанина, цементом прилипшая к стенкам черепа. И ведь не вытряхнешь! Хоть иди лоботомию делай, хотя вряд ли поможет. Здесь только полное отключение и спасает. Так или иначе, с этим он уже живёт уже чуть больше двух недель и такое соседство ему отнюдь не нравится. Привыкший к иронии и азарту, Слава никогда особо и не испытывал это доселе странное ощущение. «Черви» эти ползали внутри, копошились, задевая нервы, как бы щекоча их, выводя парня все больше из себя. — Даже воды уже попить нормально не могу. Заебись, — бурчал дрожащим голосом он, чувствуя, как внутри все колеблется вместе с его пальцами. Тусклая лампочка, которую Карелин все никак не соизволит поменять, хотя Саша и не раз ему об этом твердила, буквально выедая этим мозг, еле как освещала кухню, делая отбеленное помещение жутким в таком свете, да ещё и эта погода на улице. Прям картина для какого-нибудь депрессивно-заумного кинца. Тень его ложилась на стены смазано, будто бы и нет здесь никого, всего лишь такая же тень, только более объёмная и не более. Состояние призрака для хозяина квартиры стало чем-то привычным. Ведь как его ещё можно назвать, следя за этими скитаниями по пустым комнатам? Лишь собственное дыхание и скрип половниц под линолиумом оповещало о том, что здесь все же кто-то есть. Пусто. Тихо. Все самое нелюбимое смешалось в квартире, затягивая его в липкие сети. Карелин совершенно не любил оставаться один на один с собой. Не любил, когда в голове начинает образовываться странный кокон из всплывающих со дна его сознания мыслей. Самокопание для него было хуже, чем иголки под ногтями. Перебирать прошлое, думать о том, как он мог поступить в той или иной ситуации, для человека который предпочитал двигаться только вперёд, оставляя все позади, казалось пыткой взятой из «Молота ведьм». Ведь что может быть хуже, чем возвращаться в какой-либо момент своей жизни, при этом понимая, что этого уже не изменить? Мысли, мысли, мысли — их слишком много. Слишком много слов в голове, воспоминаний, цветных пятен, которые складываются в картинку. Слишком много того, о чем он хотел бы подумать, но никогда не станет этого делать. Так же, как и признавать себя в чем-либо виноватым… Длинные дрожащие пальцы зарываются в пряди, сжимая их, а потом и вовсе, все также держа в крепкой хватке, тянут в разные стороны, принося отрезвляющую боль. Он сжимает глаза, кусает щеку, но не отпускает, лелея надежду, что таким образом сможет помочь себе. Слава не перестаёт тянут и ощущать, как каждый волосок постепенно срывается с головы, попадая в ладонь. И длилось бы это, наверное, и дальше, если бы не голос. Даже два. — Слава, не стоит, — мягкий и тёплый доноситься справа от него. — Членовредительство до добра не доводит, — спокойный тут же вытесняет первый, испаряя тепло. Это не может быть правдой. Да? Они чисто физически не могут быть здесь обе. Слишком разные, слишком далёкие друг от друга, но так близко сидящие сейчас здесь. Он видит их. Видит огненный поток на её плечах, россыпь веснушек, мерцание карих глаз. Но само выражение лица слишком спокойное для неё, даже какое-то отстраненное. Видит и её. Тусклые в свете лампочки, зелёные глаза, пропитанные какой-то необъяснимой мудростью и понимание всего, что её окружает. Вороньи крылья в её волосах еле касаются плеч, и кажется даже, что они приподняты от отсутствия гравитации. Пальцы отбивают такую знакомую дробь по дереву стола. И каждый удар словно приходится по нему. Стук звучит тихо, но он кажется оглушающим. Она пристально смотрит на него, так же, как и Саша. А он же пытается зацепиться взглядом хотя бы за одну из них, все так же не веря в происходящее. — Вы… — хрипит он, не в силах продолжить говорить что-либо. Внезапное лёгкое головокружение настигает его, из-за чего парень просто вынужден сесть на стул. Он становится ближе к ним и может всё видеть. Они похожи на призраков. Лица белые, как полотна, черты и вовсе кажутся смазанными, но их голоса… Как он может слышать их так чётко? — Мы, — твёрдо отвечает Настя, а пальцы продолжают бить дробь. Она стала немного громче. — Ты запутался, милый, — молвит Саша, но произносит она это от чего-то шёпотом. Но он слышит. Слышит каждое слово так чётко, будто бы он в наушниках. — Зачем? — один вопрос звучит из его уст, он пытается задать его твёрдо, но хрипы портят всю картину. — А сам додуматься не можешь? — тёмная бровь Насти взлетает вверх, голос спокоен, глаза пустые. Рыжая ведьма пытается протянуть к нему руку, притронутся, как обычно это бывало, но не делает этого, оставляя её на коленях, сжимая ткань юбки. Слава водит глазами от расслабленной, но все с такой же прямой спиной Насти к вытянутой в струну Саше. Обе девушки выглядели идентично — до дрожи спокойны и серьёзны. Настя как обычно в излюбленных чёрных штанах и пиджаке, в то время как в одежде Саши преобладают яркие пятна. Что-что, но яркую одежду она любила, хоть и носила её порой редко. Она была слишком ослепляющим, мощным пятном на этой кухне, вытесняя Настю, оставляя её в своей тени. Вот только в жизни у неё этого сделать не получилось. Он сходит сума. Дурка — вот куда он должен сейчас отправиться, а не на баттл с Геной. И самое забавное, что никаких грибов он не ел, таблеток не принимал, да и косяк с марихуаной валяется где-то очень далеко. Так далеко, что уже и как-то плевать на него. Но при этом это же глюки? Ведь так? Неужели его мозг дал слабину и теперь он может полноценно почувствовать себя одним из этих фриков в смертельных рубашках? Вся это психоделия похожа на приход. А может это он и есть? Не зря ему показались странными те антидепрессанты. Что если это все видения его воспаленного мозга, то почему бы не оттянутся? Из груди рвется истеричный смех. Он запрокидывает голову, и позвонки хрустят. В контрасте со всем происходящим выглядит и звучит это странно. Слёзы выступаю на глазах, мышцы начинают болеть. Но Слава продолжает смеяться. Он уже точно сошёл сума. В голове кокон взрывается, высвобождая вихрь ненужных сейчас мыслей. Они сплетаются во что-то одно, давя на стенки мозга, грозясь разорвать его. В лёгких начинает колоть. Но ему все равно. Он сумасшедший. Туманными взглядом он ищет их вокруг себя и, найдя, продолжает хихикать, готовый ко всему, что сейчас может произойти. Пусть хоть взрыв атомной бомбы. — Рада, что ты, наконец, признал, что окончательно поехал крышей. Но мы здесь не для этого, — сарказм сочится из Насти. Дробь становится все более тяжёлой и звучной. — Мы хотим помочь тебе, Слава, — Рыжая все так же не перестаёт смотреть в упор на него, кажется, что она даже не моргает. Слова девушки веселят его. Помочь? Ему? Чем же его бред сможет помочь ему? Да и вообще, зачем ему помощь? — Разобраться в себе, — словно прочитав его мысли, произносит подобие ветра. — Да-а-а? А я уж надеялся на тройни… Аргх, — в мозг словно ударяет камень. Он хватается за череп, сдавливая его, но боль вперемешку со звоном никуда не исчезает. В туманных глазах все плывет и скачет, как корабль в шторм. Откуда это взялось? — Закончил? — еле как, но ему удаётся услышать холодный голос Насти. Несколько секунд дроби нет. Но как только слух возвращает к нему, удары пальцев возвращаются. — Мне не нужна ничья помощь, — сквозь зубы рычит он. Бледные пальцы хватаются за край стола, сжимая дерево, кажется, ещё чуть-чуть, и дерево под подушечками треснет. Он держится за него изо всех сил, то ли боясь свалится на пол из-за непрекращающегося головокружения, то ли таким образом пытается прочувствовать реальность. Вот только эти слабые границы сейчас размыты ещё больше, чем обычно. Серое вещество в голове просто перестаёт понимать, что здесь вообще происходит, и оставляет своего хозяина один на один с окружающим его миром. Слава и сам смутно различает, может это быть сном или все же нет, но одно он знает точно. Это полный пиздец. Настя слегка наклоняется вперёд, меняя позу, и складывает руки на столе ладонями вниз. Дроби больше нет, и в потрепанной временем кухне настает слишком оглушительная тишина. — Тогда ответь на один вопрос: зачем мы здесь? Слава упирается измученным взглядом в стол. Это что, какая-то игра? Когда они уже отстанут от него и просто дадут провести оставшиеся часы в спокойствие и тишине? Ярость внезапно удушает его, сжимает грудь и горло, кости пальцев, сжатых в кулак, трескаются, а кожа на них, кажись, и вовсе начинает лопаться. Происходящее все больше начинает раздражать, вынуждая испытывать ненависть. Абсолютно ко всему. О, ненависть, — его давняя спутница лишь коварно растягивает алые губы в усмешке и скребет ногтями по его спине, подталкивая. Она упивается происходящим и тем, что парень подпитывает её, сам того не понимая. Слава же хочет в этот момент либо повеситься, либо напиться. Но все же последний вариант ему льстит больше. Сердце в груди отчего-то скачет слишком быстро, а по телу гуляет странная дрожь, приносящая лишь какую-то подавленность. Да и на плечах словно вырос целый горный хребет. Как бы долго он не пытался обмануть себя, но все то, что спрятано в каморке его души, так и рвется наружу, желая уже найти успокоения. Мысли начинают обретать формы, и эти измученные «души» начинают скрестись под кожей. Но Слава, будучи человеком гордым и самоуверенным, предпочитает не обращать внимания на такие вещи. Подумаешь, копятся! Ну и что? Пусть и дальше складываются себе в кучу, он не любит рыться в своих чертогах. Не любит трогать воспоминания, прикасаться к ним, ощущая вновь все пережитое, ведь это влечет за собой вопросы. Слишком много ненужных вопросов для его персоны. Но так или иначе, его галлюцинации были правы — ему нужна помощь. Карелин слишком долго избегал этого всего, находил обходные пути, тем самым вредя себе ещё больше. Он уже давно блуждал в этом лабиринте сознания, а выхода так и не нашёл. — И что вы предлагаете? — монотонно бубнит он с закрытыми глазами. — Выговорись, — произносит девушка таким тоном, словно это было самое очевидное решение. Сквозь прищур он косится на неё с сомнением, ибо идея кажется ему бредовой (хотя, что может быть более бредовое, чем вся эта ситуация) и совершенно идиотской. — Тебе станет легче, и ты сможешь успокоить свою душу через слова, — молвит Саша, сжимая пальцами юбку. Вот так взять и вывернуть душу наизнанку? Что, простите?! Слава выскакивает со стула. Грохот рокотом проходит по квартире, и кажется, стены вот-вот начнут дрожать. Пальцы вновь впиваются в кожу на голове, нещадно царапая её, раздирая до крови. Эпителий вперемешку с кровью забивается под ногтями, но ему все равно. В глазах пятна, стук в ушах, а в голове цунами. Он не может… Он не… хочет… — Не надоело ещё? Может тебе к психиатру сходить? — лениво произносит Настя. Слава сдавлено рычит, чувствуя странное ощущение внутри. То ли жжёт нутро, то ли словно ударили прямо по почкам. Он мечется. Карелин готов сделать всё что угодно, лишь бы исчезнуть и не копаться внутри себя. Он не хочется ворошить те скелеты с поломанными костями, которые закопаны глубоко внутри него. Так легко обнажить свою душу? Все что угодно, лишь бы не это. Внутренний голос и сам не знает, как поступить лучше. С одной стороны, он согласен, ему действительно лучше выговориться. Но, черт побери, как же это сложно. Я не хочу. Я не хочу. Зубы скрепят от давления. Дрожащие руки опираются на стену, горячий лоб прислоняется к прохладной обоине, но легче не становится. — Ты же понимаешь, что я хочу помочь? — Ты всегда хочешь мне помочь. Всегда пытаешься вытянуть со дна, но при этом каждый раз сама спускаешься туда все глубже. Зачем? — Потому что ты дорог мне, кретин… Дорог. Это как щелчок в голове, словно какая-то деталь мазайки встала на место, заканчивая картину. Как резкое прозрение после долгой слепоты. Он дорог ей. Но правда ли это? Может ли это быть в самом деле, ведь сейчас перед ним плоды его воображение и только. Но черт, как же до дрожи приятно осознавать, что именно ей, и только ей, он дорог. — Врешь, — сипит парень, разумом продолжая отвергать столь драгоценные слова. — Посмотри на меня, — твёрдо произносит девушка. И он смотри. Безоговорочно поворачивается и заглядывает в эти на удивление живые зелёные глаза. А она просто стоит напротив него, и вся её фигура выражает какую-то силу и мощь, да такую, которую раньше он и не замечал. Или пытался не замечать. Твёрдо, прямо в упор, она смотрит на него и, кажется, не моргает. А он вдруг понимает, что всегда бы хотел так стоять. Лишь бы она просто смотрела на него, а он чувствовал её силу — больше ничего не надо. Только она, живая, настоящая, с вечным прищуром и холодными руками. И весь мир подождет. — Ты. Дорог. Мне. Карелин. — Чётко и раздельно произносит она, и на последнем слове голос прерывается. — Но вопрос не в этом. Дорога ли я тебе? Вот в чем вопрос. Задай его себе и разберись в своей душе. — Она делает шаг назад, и его будто тянет вслед за ней. Отчаянно хочется молчать. Впервые в жизни. Просто молчать, ведь любое слово может быть лишним. В горле как будто появились осколки стекла, и любой вздох приносит адскую боль. Но он готов переступить эту боль, как бы плохо ему ни стало. — Просто говори, смысл появится сам, — шепчет она, но больше похоже на крик. Слава сильно жмурится, стискивая веки до появления цветных пятен, суставы хрустят. Он должен, наконец, покончить с этим. Он просто обязан… Он почти физически ощущает, как теперь они обе стоят перед ним на расстоянии вытянутой руки. И смотрят. Выжидают. Следят за его шагами, к чему-то готовые, но вот к чему? Но ответ он знает — одной из них придётся окончательно исчезнуть. Раз и навсегда прекратить существование в его жизни, и никто из них к этому не готов. А в особенности он. Но он должен. Нельзя просто взять и разорваться на части. Всегда нужно делать выбор. Вздох. И слова подобно диким животным, которых отпустили на волю, летят в открытое пространство, заполняя его. В закрытых глаза мелькают образы, как в старом фильме. Он слышит все голоса, все звуки, которые когда-либо довелось слышать. И внезапно появляется она. Её образ заполняет все, вытесняя мысли о ком-то другом. Все становится неважным, но в тоже время будто это правильно. Будто все это время именно так и должно было быть, а он упорно пытался избежать этого. Чувствует запах сигарет, хмеля и лёгких духов. Ветер ползет по коже, а в глаза бьёт солнце. Её голос слишком четок, вытесняет все шумы, оставляя лишь спокойствие. Холодок бежит по его ладони, это она сжимает её, стискивая так, словно хочет показать силу. Но он-то знает, что это лишь показуха для остальных. И лишь при нем она может не быть той, кем является в этой рутине. Её улыбка скользит по его губам, её решительность забивается ему в кости, её тепло запечатано в его мертвом сердце. Лишь она и эти глаза… — Только ты… — шепчет он и раскрывает глаза. — Неужели это было так сложно? — шепчет в ответ она. — Даже представить не можешь насколько, — шаг. — Кому ты это говоришь? — шаг. — И что теперь? — глаза в глаза. — Бороться, — душа в душу. — Сможешь? — это вызов для него? — Ещё бы, — улыбается так искренне, насколько способен, но даже эта улыбка выглядит больше измученной, словно он — оправившийся от долго болезни пациент. — Тогда вперёд, — девушка закрывает глаза и, резко прижавшись к Славе, сжимает футболку на его спине, грозясь порвать. Такой резкий порыв выбивает воздух из легких, дрожь растекается от мест, где она прикоснулась к нему. И странное знакомое тепло резко начинается течь по венам, словно кто-то вентиль повернул. Впервые за долгое время ему действительно хорошо и спокойно. В голове больше нет этой мешанины из вопросов, образов, придуманных действий. Все такое просто и уже не значит ничего. Лишь её руки и тихое дыхание. Он обнимает её спину, стискивая до хруста и треска в ребрах. На удивление, он действительно чувствует её. Придельное точно и ощущается так же, и из-за этого ему сносит крышу. И он зарывается носом в это гнездо на её голове, делает вздох и… — Твою ж! — Карелин хватается за висок, чувствуя, как адская боль оплетает голову. Парень находит свое тело на полу, возле стола, но при этом он совершенно один. Пусто. На стульях нет совершенно никого. В воздухе лишь запах хмеля, чая и пыли. Тени скачут по стенам в причудливом танце. Он прижимается спиной к дверцам и чувствует странный прилив сил вперемешку с диким желание что-то сделать. И он даже знает, что именно. Все только начинается, рано он отправился себя в пустой угол. Теперь он не отстанет он неё. Никогда.