Хозяйка медной горы

       Прошло около полугода с тех самых пор, как я очнулась в теле маленькой Венеры. Сказать что моя жизнь приобрела интересный поворот значит вообще ничего не сказать. Будет уместнее сказать, что изменилась она кардинально. Итак, мне три года, я живу в доме, больше напоминающем фигурку ферзя с шахматной доски, нежели нормальный дом. Слово нормальное вообще никаким образом к моей семье не относится.       Стоит, наверное, детальней описать сам дом. Он был выкрашен в черный цвет, поэтому казался траурной свечкой на вершине нашего холмика. Внутри же дом переливался всеми цветами радуги. Расписанные стены, которые периодически слегка поправляла мама, так как на солнце краски быстро выцветали, музыка ветра на каждом окне, невообразимое количество чашек, ложек и тарелок на нашей круглой кухоньке. На втором этаже было нечто похожее на гостиную, где в углу, отгороженный шелковой ширмой, стоял печатный станок отца. Парочка абсолютно не сочетающихся по цвету кресел и подушек, обшарпанные деревянные полы, плетеные ковры из длинных разноцветных нитей и воздушные занавески. Этажом выше были спальни. Поднявшись из гостиной по крутой винтовой лестнице, попадаешь в небольшой квадратный коридорчик, три из четырех стен которого занимают разноцветные деревянные двери, а четвертое совсем маленькое окошко, больше смахивающее на бойницу в древнем замке. Да и сам дом представлялся в моем детском воображении недосягаемой крепостью, с загадками, тайными ходами и скрытыми потайными комнатами. Конечно же этого всего не было. Но родители поддерживали мое детское любопытство во всем, так что когда я рассказала им, что наш дом — это башня, а я принцесса, то именно так меня и стали величать. Принцесса Венера. Подумать только. Наверное это была бы самая бедная в мире принцесса, если судить по размеру ее опочивален. Возвращаясь к небольшому коридорчику на третьем этаже. Двери там были потертые, много раз перекрашенные, с большими трещинами, что не мешало мне считать их самыми волшебными.       Сапфировая дверь вела в спальню родителей. Я была там всего пару раз, но действительно впечатлилась местным колоритом, если можно так сказать. Под потолком были подвешены на тонких ниточках тысячи бумажных журавликов, трепыхающих белоснежными крылышками. Мебель была из какой-то светлой породы, что ярким пятном смотрелась на темно-синих стенах. Большая кровать, которую так можно назвать с очень уж большой натяжкой. Честно говоря, это скорее матрас, поставленный на несколько деревянных ящиков для устойчивости. Но больше всего меня поразил шкаф, занимающий почти всю стену, противоположную от двери. Он был забит книгами настолько, что, казалось, если вытянуть одну, остальные рухнут на тебя, погребая как цунами. Все в доме было потрепанным, но все равно каким-то душевным и уютным.       Оранжевая дверь вела в комнату, которая раньше была гостевой. По крайней мере, так сказал папа. Но так как в этом качестве комната нам не нужна, то ее переделали под мастерскую для мамы. Когда я спросила почему нам не нужна гостевая, то мне с грустной улыбкой объяснили, что нашу семью не очень-то ценят и считают, скорее, за деревенских сумасшедших, от которых хоть вреда никакого, но и пользы тоже нет, вот и гости к нам не жалуют. Брать с нас нечего, ведь ни связями, ни богатствами мы не располагаем. Родители смущенно мялись в сторонке, не зная как я отреагирую на то, что семья у нас не то что не популярная, а скорее гонимая из всех приличных кругов. Что мы как блохастая собака, которую и в дом не пустишь, и пристрелить жалко. Глупые взрослые, да плевать мне с высокой колокольни на мнение каких-то неизвестных мне людей. Мало ли что они там говорят, правды все равно не знают. Даже на все богатства мира я не обменяла бы моих чудесных и любящих родителей и наш общий странноватый дом. У меня есть семья, а большего мне и не надо. Тем более, что в гости к нам ходит дядя Амос с тетей Изабель. А мамина мастерская гораздо лучше всяких гостевых комнат, вот.        В мастерской был такой творческий беспорядок, что весь остальной дом казался идеалом чистоты. Это было только мамино место, куда отец даже носа не казал. Тут по воздуху то и дело проплывали различные баночки с краской, кисточки, закружившиеся в подобии вальса, выписывали фигуры вокруг люстры, а холсты, отвернуты к стене, чтобы не выгорала краска, тихонько что-то бубнили себе под нос. Это было самое волшебное место из всех что я знаю и попасть сюда было показателем величайшего доверия ко мне. Тут мы с мамой могли тихонько шептаться и делиться секретиками, пока папа в гостиной черкал новые статьи для своего журнала. Мама же рисовала для него иллюстрации и вообще, была первоклассным редактором. С каким-то сверхъестественным чувством композиции, она преображала сваленные в кучу отцом фотографии в гармонично расположенные по всей странице. Чувство восхищения родителями как профессионалами своего дела глубоко укоренилось в мой душе. Всегда любила таких людей как они: увлеченных, талантливых и горящих своей страстью. Мама сказала, что ее жизнь держится на трех китах — ее семье, ее искусстве и ее волшебстве. И во все это она не устанет привносить что — то новое.       Честно говоря, я не очень быстро поняла что она имела ввиду. Допустим, что привнося новое в свое искусство, она совершенствуется и ищет новые пути выражения своей мысли. С этим еще куда ни шло. С волшебством сложнее, но и тут я поняла чуть позже. Я увидела, как мама сначала пару недель, забросив все свои полотна что-то скрупулезно вычерчивает в блокноте, а потом по тысяче раз подряд взмахивает палочкой. До меня дошло. Привносить что-то новое в волшебство в буквальном смысле. Она придумывает новые заклинания. А вот что новое можно привносить в семью, я поняла только через пару-тройку месяцев, когда мама стала похожа на одну из слив-цеппелинов, что растут у входа в дом. Ребенка. Вот что новое можно привнести в семью. У меня будет братик или сестренка.