Из года в год

Виконду тринадцать, и его лучший друг общается с ним редко, страдая от безответной влюблённости в одну из учениц Ульдреда. Амелл не считает её красивой — губы полноваты, а голос отвратительно пискляв — но Йован этого словно не видит. Она же усиленно делает вид, что не замечает его, игнорирует, когда парень пытается заговорить. Виконду жаль друга, но он уверен, что эта крыса ему не пара. Йован достоин гораздо большего, ведь он лучше всех, кого мальчик знает. Йовану эти слова мало помогают. Грустная улыбка и тихое «спасибо» вовсе не являются тем, что мальчик хотел бы услышать от него. Видеть его таким невыносимо. Амеллу было бы легче на душе, даже если бы эта девушка ответила взаимностью. Если бы Йован вновь улыбался как раньше. Виконду с трудом удаётся уговорить друга предпринять ещё одну попытку поговорить с ней, уже наедине, но эта затея терпит фиаско. Амелл не слышит слов «дамы сердца» его друга, но видит, как меняется лицо парня, по мере того, как она говорит. Когда Йован подходит к нему, бледный и растерянный, Виконд нерешительно касается его руки, чтобы хоть как-то поддержать. Но тот лишь дёргается прочь, будто его обжигает это прикосновение. — Хватит! Неужели ты не понимаешь?.. Она лишь посмеялась надо мной… Сказала, зачем мне она, если у меня уже есть «подружка»… Они все смеются над тем, что ты всюду следуешь за мной, будто привязанный. Это не нормально, Вик! Так не должно быть… Амелл не слушает дальше. Он разворачивается и быстрым шагом уходит прочь, пока Йован не стал просить прощения за сказанное. Мальчик понимает, что слова сказаны на эмоциях. Равно как и понимает, что в них правды больше, чем то кажется на первый взгляд. Виконд прячется в одном из тёмных закутков Башни. Он слышит, как Йован ищет его, желая извиниться. Но не отзывается. Зачем?.. Йовану не за что просить прощения, он просто сказал, что чувствует. Виноват тут только Амелл, и никто кроме. Его вина во всём. Всегда. Она тянется через всю его жизнь, начиная, вероятно, с самого первого дня. Если бы он не родился, матушка и сестра были бы живы. Йовану жилось бы легче, так как старшие ребята не стали бы его задирать из-за общения со Змеёнышем. Первый Чародей куда меньше расстраивался бы, да и конфликтов с Рыцарем-Командором у него было бы гораздо меньше. Если бы Виконда Амелла не существовало, было бы лучше всем. Но он существует и портит жизнь всем, кто рядом. Мешает им, сам того не желая. Ему хочется сделать хоть что-то с этим, перестать быть обузой, тяжёлым грузом, который тянет за собой единственный друг лишь потому, что слишком мягок, чтобы избавиться. Только вот, решиться на что-то серьёзное мальчик так и не может. Сидит на холодном грязном полу до самой ночи, пока не стихают голоса искавших его магов и храмовников. Они проходят мимо, не замечая его за углублением в стене. Филактерия тут бессильна — она лишь подтверждает, что ученик из Цитадели Кинлоха не сбежал, но указать, где именно он находится, не может — слишком мало расстояние до него. Ирвинг спорит с Грегором, настаивающим на необходимости дальнейших поисков. Первый Чародей считает, что его ученику нужно лишь немного времени побыть в одиночестве. Что не стоит давить на него, а тем более наказывать за подобную малость. И Грегор, нехотя, с ним соглашается. Когда вновь воцаряется тишина, мальчик выходит из своего укрытия и неслышно направляется к одному из обнаруженных им недавно тайников. В Башне кто-то из ребят ворует — небольшие вещицы пропадают у многих почти ежедневно — а Виконд находит тайные места случайно. В одном из них, куда он и идёт, есть ножницы. Это он точно помнит, так как порезался ими. Кто-то — воришка или бывший владелец — их наточил почти как оружие. Такими без особого труда можно поранить себя или кого-то. Юный маг ледяной стихии с мрачным удовлетворением взирает на себя в зеркало. Швейные ножницы, которые неизвестный воришка, должно быть, стащил у одной из увлекающихся рукоделием девчонок-эльфиек, лежат на подоконнике. В полумраке, рассеиваемом лишь тусклым магическим светлячком, из зеркала смотрит худощавый угрюмый парнишка с большими чисто-зелёными глазами. На голове у него кавардак, короткие солнечно-светлые пряди непослушно торчат во все стороны, придавая ему сходство то ли со взъерошенным воробьём, то ли со странным растением с неподходяще-серьёзным названием «Тараксакум», изображение которого он как-то видел в одной из книг для целителей. А длинные волосы, к которым он не позволял прикасаться никому со дня смерти матери, за исключением лишь Йована да той храмовницы, что привела его в Круг, сострижены и выброшены в урну. Мысли мечутся в голове словно стайка перепуганных мышат, и Виконд сжимает руками голову и отступает на один шаг от зеркала. Амелл и сам не знает, кому и что пытается этим сказать. «Глупо. Истеричная детская выходка, которая ни на что не повлияет», — проскальзывает в голове наиболее отчётливая мысль. Тяжело дыша, мальчик подавляет неконтролируемый выброс магической энергии, но по стеклу всё же расползается изморозь, обрамляя его отражение причудливыми завитками. «Змеёныш сбросил кожу», — внутренний голос насмешлив, и Амелл тоже едва сдерживает болезненный смешок. Сравнение ему нравится. Он не просто состриг волосы — для него это нечто образное. Мальчик чувствует, словно он изменился не только внешне, но и внутренне. Что-то сломалось в нём. Теперь злости в мыслях много больше, нежели до этого. Холодная злость, холодная ненависть… к себе. В спальню он возвращается тихо. На входе дежурит Алек, который хоть и с удивлением его разглядывает, ничего не спрашивает ни о том, где Виконд был, ни о том, почему он это с собой сделал. Храмовник только молча открывает дверь в спальню учеников и закрывает её за ним. Утром Йован обеспокоенно вьётся вокруг Амелла, пока тот не просыпается сам. Только вот, разговор не клеится: Вик упорно продолжает делать вид, что не замечает его и предпочитает заняться чтением одной из самых занудных книг, входящих в обязательную программу обучения. Уже совсем отчаявшись, Йован садится напротив и просто молчит, разглядывая обиженного им друга. Душу терзают неприятное чувство вины и необъяснимая тревога. Парень знает, что поступил просто ужасно, сорвавшись на единственном близком ему человеке, но как всё исправить и возможно ли это вообще, он не знает. — Зачем ты это сделал? — через какое-то время всё же спрашивает Йован, имея в виду коротко подстриженные волосы. Это он понять и правда не в силах, но что-то подсказывает ему, что тот отвратительный срыв был этому причиной. — Мешали, — раздаётся лаконичный ответ. Первое произнесённое за сегодня слово. Можно ли считать это хорошим знаком? — Вик… Пожалуйста, прости меня. Я… Но едва завязавшийся разговор прерывается вездесущим Алимом Сураной. Он возникает внезапно, приносит с собой столько суеты и шума — Храмовники совсем совесть пропили! Ловят на лестнице и задирают подол мантии: мол, у нас, эльфов, только так пол понять и можно! — возмущённо заявляет Сурана вместо приветствия, по-хозяйски садясь на одну из кроватей. Сам он спит в другом конце комнаты, но оттуда говорить с Виком и Йованом не очень-то удобно, если только нет желания посвятить в свой разговор половину учеников Круга. — Здравствуй, Алим. Ты чего-то хотел? — Йован устало трёт переносицу. Резкий переход от недоразговора с обидевшимся другом, прячущимся от него за книгой, к общению с гиперактивным эльфом отзывается в голове тупой болью. — Я не могу подойти просто так?.. — Алим улыбается как-то нервно, а может, это лишь кажется Йовану. — О! Ты как-то изменился, Викки. Новая мантия? Нет? — Оставьте меня в покое, — почти шипит Вик, и Йовану становится вовсе не по себе. Никогда, даже мысленно, не принимал он, что к его другу приклеилось неприятное прозвище. Но сейчас Амелл действительно его пугает. — Ой, да ладно вам! На вас двоих же смотреть невозможно: такие кислые, будто лимонов объелись, — вновь перетягивает на себя внимание Алим и мечтательно прикрывает глаза. — Лимоны… обожаю их! Вы не знаете, контрабандистам можно заказать лимоны? Я бы заплатил за десяток лимонов втридорога. — Какие контрабандисты? Какие лимоны?.. — удивляется Йован, отвлекаясь от проблемного разговора с другом. Краем глаза он замечает, что и Вик тоже убирает книгу, хоть и смотрит по-прежнему хмуро и недовольно. — Обычные контрабандисты. Лириумные. А лимоны вкусные — моя троюродная тётушка такой лимонный пирог делала… м-м-м!.. пальчики откусишь! Она, кстати, их правда откусила. Только не себе, а своему сожителю. Такая забавная история получилась: как-то раз он… — Сурана, — прерывают его рассказ сразу два голоса, и эльф удивлённо моргает, как будто лишь сейчас вернувшись в реальность. — Снова отвлёкся, да?.. В Башне полно тайников с золотом. Наверняка оно принадлежит контрабандистам. Так вы не знаете, можно им делать заказы или нет?.. Забавно же — платить им их же деньгами! — Почему бы тебе самому об этом у них не спросить? — недовольно бурчит Амелл, сутулясь и отводя взгляд. — Хорошая идея! Я пойду. А вы миритесь уже, наконец. А то сколько ж дуться-то можно? — насвистывая привязчивую, как и он сам, мелодию, Сурана удаляется пружинистой походкой, забирая с собой всю мешавшую говорить напряжённую атмосферу. — Пожалуйста, прости меня. Я не должен был говорить всё это. Я вовсе так не думаю. Ты же мой лучший друг, и у меня никого нет ближе тебя, Вик. — Моё имя не сокращается, — недовольно бурчит Амелл, и Йован робко улыбается, понимая, что прощён. Нет, никогда больше он не станет срываться на Вике, ведь повторения этого ему просто не вынести. Сурана чуть поодаль наблюдает за ними, абсолютно довольный собой. Ему удалось помирить своих друзей — славный поступок, который, возможно, зачтётся Создателем. Нет, он сделал это не ради того, чтобы очистить хоть частично свою греховность. Нет, вовсе нет, он не настолько глуп, не настолько наивен, чтобы считать, что ему будет даровано прощение. Он грешен, его душа отвратительно грязна. Для таких, как он, нет второго шанса. И маг беззвучно повторяет строки, тщетно пытаясь обрести душевный покой, утерянный годы назад, кажущиеся мучительно долгими: Мой Создатель, узнай моё сердце: Забери у меня жизнь из печалей. Возвысь меня над миром боли… Алим чувствует на себе взгляд храмовника и опускает голову, словно пытаясь спрятаться, не привлекать к себе его внимание. Но эльф знает, что уже слишком поздно. Его проступок, разговор с ними, не остался незамеченным, а наказание за него не заставит себя ждать. Как и всегда.