Укротительница чудес

      Слава остановилась у первого же придорожного трактира. Судя по пьяному громогласному хохоту, княжна скорее рисковала ввязаться в новые неприятности, нежели скрыться от старых, но из мутных окон пробивался теплый свет, а вокруг витал аромат жареного мяса и пива. Слава не раздумывала ни секунды. Она так устала и продрогла в тонком платье. Из сил выбилась и лошадь. Да и положа руку на сердце, Слава смутно представляла, что может сделать этот день еще хуже.       Княжна соскользнула с бока хромающей лошади, отдала поводья мальчишке-конюху и кинула ему монетку – бесконечные спонтанные скитания по злачным местам княжества в компании Таля приучили девушку всегда иметь с собой хотя бы немного денег, которые она тайком от отца выручала с продажи амулетов. Мальчишка пялился на Славу, но вторая монетка заставила его заняться лошадью. Пусть бедная скотинка принадлежала Торшену, Славу она не подвела и заслужила овса, воды и отдыха. К тому же, утром еще надо как-то возвращаться домой.       С удивительным хладнокровием размяв плечи и одернув платье, потерявшее свой прежний лоск, Слава широко распахнула тяжелую, сколоченную из толстых досок дверь и смело шагнула в трактир.       По мере того, как девушка продвигалась к барной стойке, все разговоры и гогот постепенно затухали, как будто разношерстную публику накрывало волной тишины. Всем телом Слава чувствовала взгляды десятков глаз – что, вообще говоря, было не очень хорошо, потому что весь трактир наполняли крупные мускулистые мужчины, скорее всего – лесорубы или шахтеры. И всё же девушка, не сбавляя темпа, уверенно шла к тому, кто показался ей хозяином заведения, а следом доносились похотливые смешки.       Трактирщик дождался, пока Слава окажется достаточно далеко от двери, а выход перекроет несколько мужиков, и ступил навстречу, поигрывая мышцами, которые не скрывала его свободная безрукавка.       – Надо же, какая маленькая княжна к нам пожаловала!       Мужики радостно заржали.       Слава прекрасного осознавала, как выглядит: подол и широкие рукава платья порвались и заляпаны грязью и соком травы, тончайшие белоснежные кружева серыми нитями начали расползаться в стороны, прическа развалилась и растрепалась, а краска с ресниц наверняка осыпалась и размазалась в черные круги вокруг глаз. Никому бы и не пришло в голову принять такую красавицу за настоящую княжну – скорее, за беглую служанку, укравшую одежду своей госпожи.       Понимала Слава и еще кое-что: местная публика – в большинстве своем неплохие люди, чья невыносимо скучная жизнь наполнена лишь монотонным тяжелым трудом и до одури одинаковыми вечерами в трактире. Но княжна знала, как показать им небольшое представление и одновременно заявить о своем праве находиться здесь.       Слава улыбнулась самой очаровательной улыбкой, которую только смогла выдавить после на редкость паршивого дня. Трактирщик расслабился и даже начал говорить что-то ласково-угрожающее перед тем, как Слава хорошо поставленным движением ударила его в солнечное сплетение, а после, высоко подняв кулак – в кадык. Противники Славы всегда были выше и крупнее неё, но именно к этому её и готовили. Мужчина согнулся пополам, судорожно хватая ртом воздух. Слава молниеносно, не дав трактирщику сориентироваться, заломила ему руку под болезненным углом и впечатала щекой в стол.       Стало слышно, как на улице стрекочут сверчки. Подвыпившие мужики стояли, разинув рот, но кидаться на Славу никто вроде бы не собирался. И дурак понимал, что хорошо выученная бою девица, пусть и с видом как у драной кошки – не какая-то там деревенская девка. Не приведи боги с ней случится в этом трактире – он тут же станет для всех братской могилой, как только это дойдет до кого-то из господ.       Если, конечно, эта девица сама раньше всех не порешает.       Довольная произведенным эффектом, Слава громко и четко произнесла:       – Мне мясо и пиво, – она отпустила руку трактирщика и хлопнула по столу горстью монет. – И комнату на ночь.       Княжна сделала шаг назад, и трактир разразился хохотом и веселыми выкриками. Её здесь приняли.       Трактирщик размял вывернутую руку и, подмигнув, бросил ключ. Слава подошла к мужчине ближе и значительно тише спросила:       – У вас есть чистая одежда?       Хозяин развел руками:       – Чем небогаты…       – Мужская, – коротко уточнила девушка. Трактирщик понятливо ухмыльнулся:       – Сделаем. Иди наверх, маленькая княжна, тебе принесут.       Не заботясь о приличиях, Слава до бедер задрала юбки, чтобы не споткнуться на лестнице на потеху публике, и заняла комнату, на двери которой в полумраке разобрала такую же закорючку, как и на замусоленной бирке, свисающей с ключа на затертой бечевке.       Каморка освещалась только лунным светом. Пошарив в темноте, Слава отыскала свечу из сала и спички. Неровное пламя выхватило из темноты табурет, на котором стояли кувшин с водой и таз. В углу примостилась кровать с тощей, как блин, подушкой, и съеденным молью тонким покрывалом.       Всё же Слава росла в княжеском доме, и от вида каморки все внутренности сжались в тугой комок – и это при том, что скудный свет не давал оценить всех прелестей комнаты по достоинству – но княжна успокоила себя тем, что никому не придет в голову искать её в такой дыре.       Слава с трудом содрала с себя безнадежно испорченное платье,распоров кинжалом шнуровку корсета, и впервые за день вздохнула во весь объем легких. С не поддающимся словесному описанию наслаждением девушка выпутала из волос все шпильки и заколки и швырнула их куда-то в угол. Ледяной, как из проруби, водой Слава смысла остатки краски с лица.       В дверь коротко стукнули. Когда Слава в одной нижней рубахе сунула кудрявую голову в коридор, где на пороге её дожидался сверток из грубой некрашеной ткани.       И рубаха, и штаны оказались ожидаемо велики – в отличие от одежды долговязого, но тощего Таля, эта была рассчитана на обычного, в меру мускулистого мужчину. Слава кое-как подвязала вещи веревкой, заменяющей пояс. Отец пришел бы в ужас. Зато Талю наверняка бы понравилось, как он бы ни пытался скрыть это за вереницей колкостей. Напоследок Слава заплела тугую косу, убедилась, что при движении одежда не пытается сбежать к от новой владелицы, и вернулась в зал.       Ей со смешками освободили место, и трактирщик поставил перед ней деревянное блюдо с целиком зажаренной свиной ногой. Слава голодно вгрызлась в хрустящую румяную корочку, выпачкав лицо блестящим жиром. Постепенно вокруг собралась целая толпа, которая с одобрительными возгласами и смехом следила за тем, как внушительных размеров свиная нога исчезает в утробе худощавой девушки.       Спустя полчаса Слава с удивлением поймала себя на том, что в компании деревенских работяг с искренним (пусть и слегка хмельным) весельем травит похабные анекдоты, которым её научил Таль. Ей хотелось остаться еще, но глаза беспощадно слипались, а гудящая голова требовала покоя. Под громогласные аплодисменты Слава залпом выпила полную кружку пива, размером скорее напоминавшую небольшой бочонок, и, помахав на прощание, вернулась в свою каморку. Гул толпы здесь не сдерживали ни тонкие стены, ни дощатый пол, но Слава нисколько ни сомневалась, что уснет мертвым сном, как только вытянется на жесткой кровати, и упаси боги того, кто осмелится ей помешать…       Шум в зале резко стих, остались лишь тихие взволнованные голоса. Слава настороженно прислушалась, но махнула рукой и под звук шагов в коридоре подняла с кровати дырявое покрывало.       В дверь деликатно, но настойчиво постучали. Слава довольно грубо поинтересовалась, кого принесла нелегкая, и открыла дверь.       В каморку, не спрашивая разрешения войти, шагнул Торшен Шиланский. Даже в свете единственной свечи на его лице легко читалось отвращение. Слава посмотрела на мужчину безо всякого выражения, молча забралась на кровать с ногами и закуталась в покрывало. Князь закрыл дверь и прислонился к ней с хорошо ощутимой усталостью.       Долгое время никто не размыкал губ.       – Я должен извиниться за то, что напугал вас, – наконец сказал Торшен, так, словно они расстались не меньше минуты назад. – Мне стоило подготовить вас заранее, Сеонг.       – Меня зовут Алекславия.       – Прошу вас, попытайтесь хотя бы допустить, что вы – Сеонг. Вам правда нужно вспомнить, что вы – богиня. Тогда вы найдете выход. Боги ведь всё могут, – такие слова полагалось произносить со слепой верой в чудо, но князь больше походил на отчаявшегося человека, который уже не в силах на что-то надеяться. Слава против воли усмехнулась:       – Если бы боги и правда могли всё, я не оказалась бы сейчас здесь.       Девушку испугало то, как горько прозвучали собственные слова. Торшен едва ли мог это заметить, но прежде, чем он успел вставить хоть звук, княжна продолжила:       – Даже если я и самом деле Сеонг, почему вы так хотите помочь мне против воли отца?       Торшен как будто смутился и переступил с ноги на ногу. Он явно не горел желанием затрагивать эту тему, но под пытливым взглядом Славы начал свой рассказ.       – Я впервые увидел вас еще мальчиком. Отец – мой настоящий отец – привел меня в город. Сказал, что хочет кое с кем познакомить. Вы тогда были очень известным кузнецом. Вы сделали для меня это, – Торшен подошел ближе и вложил в ладонь Славы какой-то продолговатый предмет. Девушка поднесла его к свече, и пламя заплясало на стали искусно выкованного цветка розы, сплошь покрытого прожилками, удивительно тонкими, как нити кружева на свадебном платье. Бутон плавно перетекал в маленький, явно сделанный для ребенка, клинок. Розу Слава никогда не видела – она запомнила бы такое выдающееся мастерство, – но заговор на меткость угадывался безошибочно. Девушка сглотнула и подняла блестящие глаза на Торшена.       – Я был в восторге от вас, но Ишмар сказал, что, если не буду слушаться его, то, как и вы, окажусь на самом дне. Вы ведь были богиней, а теперь куете мечи да побрякушки и даже ничего не помните, – князь сжал губы в ниточку. – Вы погибли в пожаре через полгода. А не так давно Ишмар снова пришел. Кричал что-то про нарушенное равновесие и что вы должны умереть от старости. Никогда его таким не видел. Кажется, у них, там, без вас какой-то разлад.       После рассказал Торшена у Славы окончательно разболелась голова. Рассказ звучал ладно, но что-то в нём настораживало. Князь убедительно изображал искренность, но такая отъявленная лгунья, как Слава, сразу уцепилась за малейшие шероховатости истории. Морщась, княжна заметила:       – Это не объясняет, почему вы помогаете мне.       – Я рос в очень богобоязненной семье, – князь неожиданно улыбнулся будто бы искренне. – Уверен, вы понимаете, почему. Мне с детства вбили в голову, что каждому богу нужно отдавать то, что ему причитается. Сеонг, вы ведь пострадали за свою лояльность к людям, так? Думаю, теперь человек должен вернуть то, чего вы лишились.       – И вы пожертвуете многим ради богини, о которой давно никто не помнит? – Слава подняла бровь. Голова болела всё сильнее. Наверное, это из-за тех шпилек, которые проторчали в волосах весь день. – Не дурите мне голову. Чего вы на самом деле добиваетесь?       Торшен, как ни странно, расслабился. Напускные доброта и сочувствие мигом испарились.       – Хотите поговорить начистоту? Замечательно. Иметь дело с богами – процесс утомительный, особенно если речь идет про моего отца. Он никак не хочет оставить меня в покое, а я порядком от него устал. За то, что я немного сбил планы Ишмара, он лишит меня своего покровительства, но, если вы всё вспомните, ему станет не до меня. В ваши божественные разборки я не полезу, так что до проклятья дело не дойдет. Если же не вспомните – вернемся к первоначальному плану.       – Может, у вас наступят голодные года. Может, они даже не закончатся никогда. Ишмар умеет помнить.       – Я всего лишь отвез вас в старый храм и рассказал пару историй, в которые вы все равно не поверили, – Торшен пожал плечами. – Вы правы, я не могу открыто пойти против Ишмара. Но вы, Сеонг, можете.       – Пошла однажды, и где я сейчас? – слова вырвались быстрее, чем Слава успела подумать. Она захлопнула рот и клацнула зубами, едва не прикусив язык.       – Подумайте о своем брате, –внезапно вкрадчиво предложил князь. – Конечно, он ваш брат только в этом перерождении…       – Таль не просто так пропал, – девушка похолодела от внезапной догадки. Воображение услужливо нарисовало яркие кровавые картины замученного до смерти брата.       – Его велено держать отдельно от вас, – нимало не смущаясь, пояснил Торшен. – С ним все в порядке. Он просто заперт в определенном месте.       Слава закипела от злости, одновременно лихорадочно думая, как вытащить Таля из заточения и попутно спастись самой. Князь Шиланский умело сочетал обещания сладкого пряника и завуалированные угрозы.       – Вы сначала предлагаете свою помощь, а потом говорите, что похитили моего брата, как думаете, какой ответ я дам?!       Торшен взял Славу за руку и настойчиво потянул к выходу:       – Переночуете в моем замке, а утром я отвезу вас к отцу. Как раз успеем к помолвке. Очень советую все вспомнить до тех пор. Если, конечно, не хотите сдаться на милость Ишмара.       Перед глазами Славы плясали черные точки, от боли в висках и затылке она едва понимала, о чем говорит князь. Девушка позволила себя увести и усадить в карету. Необычайно мягкое после койки в трактире сидение – последнее, что она запомнила, прежде чем погрузиться в благоухающий пионами и лавандовым чаем сон. Дурманящий аромат навевал мысли о пастельных оттенках сиреневого и розового, удобном кресле в тени деревьев в солнечный день и нежном ветерке, ласково треплющем волосы и почти невесомую, словно сотканную из облаков и паутины светлую одежду.       Где-то в стороне журчала вода, как будто звеня крошеными бубенчиками. Заливалась песней сладкоголосая птица. Все эти запахи, звуки и ощущения как будто перенесли из какого-то невообразимо прекрасного мира, в котором полагается лишь наслаждаться всем этим великолепием и самой жизнью, и Славе страшно не хотелось открывать глаза и уничтожать эту неизвестно откуда пришедшую очаровывающую иллюзию, но руки коснулось что-то щекочуще-мягкое, и девушка невольно подняла веки и смахнула с запястья яблоневый лепесток.       Такого восхитительного сада Слава никогда не видела даже притом, что отец привозил её на приемы в замки с лучшими парками и садами Объединенных княжеств. Этот был попросту не отсюда – всё, что росло, цвело, пахло и звучало здесь, существовало не для людей. Трава под босыми ногами была мягче перины, тысячи невообразимых цветов и кустарников идеальной формы составляли причудливые лабиринты. Под удивительно тонким мостиком, переброшенном над хрустально прозрачной речушкой, неспешно проплывали разноцветные рыбки. Внезапный порыв теплого, пахнущего летом ветра, сорвал с цветущей яблони дождь белых лепестков.       От красоты сада на глаза навернулись слезы, но княжна постеснялась молодой женщины, сидящей напротив в таком же плетеном креслице, как и она сама. Славу и вторую обитательницу сада разделял изящный столик со стеклянной столешницей, на которой возвышались корзина с блестящими сочными фруктами и чашки с душистым лавандовым чаем.       Такой ослепительно блистательной женщины Слава не видела никогда. Бархатная кожа, аквамариновые миндалевидные глаза и идеальные пропорции лица и тела вызывали неприятные уколы зависти, а сама женщина, похоже, умела хорошо пользоваться своей красотой – простота белого платья без рукавов, полное отсутствие украшений и свободно вьющиеся волосы солнечного оттенка не оттягивали на себя внимание.       Несмотря на цветочное умиротворение сада, лицо красавицы, как и её льющийся дивной музыкой голос омрачались неподдельным беспокойством.       – Сеонг, так нельзя! – она наклонилась вперед и схватилась за край столика длинными пальцами с ровными лопаточками ногтей. – Твоя беспечность меня пугает!       – Рара, ты всё преувеличиваешь, – Слава почувствовала, как её собственные губы изгибаются в беззаботной улыбке. – Ничего со мной не будет. Я всего лишь вижусь с человеком, все так делают. Даже Ишмар не сможет использовать это как повод, чтобы мне навредить. Да он и не посмеет. Пусть нам обоим это не нравится, но я теперь одна из Первых богов. Он не может избавиться от меня просто так. Иначе…       – Ты его не знаешь, – нахмурилась женщина. – Когда он в ярости, он совсем не задумывается о последствиях. Твоя популярность заставляет его нервничать, он хочет прогнать тебя, даже если Небеса из-за этого падут. Ты знаешь его излюбленное наказание…       – Лишать памяти и отправлять в мир людей на круги перерождения, я помню, спасибо, – Сеонг нетерпеливо побарабанила пальцами по подлокотнику кресла. – Но он ведь твой муж, а я – твоя лучшая подруга, сделай что-нибудь.       Рара нахмурилась своими идеальными бровями.       – Видеть его не могу. Но люди сделали меня его женой. Мало им того, что я богиня любви и брака. Как звучит, а? Кто вообще сказал, что это одно и то же? У людей любовь и брак рядом не валялись. А я каждый день выслушиваю молитвы «Ой, я люблю одного, а замуж выхожу за другого, ой, что делать».       Сеонг засмеялась.       – Ничего не поделаешь, это люди нас создали, а не наоборот. В конце концов, мы нуждаемся в них больше, чем они в нас. Сама знаешь, что случается с забытыми богами. А вдруг завтра им придет в голову выдумать одного бога, который заменит всех нас? Думаю, если Ишмар отправит меня к людям, я от этого только выиграю.       – Сеонг!       Чем больше волнуется Рара, тем смешнее становится Сеонг.       – Хорошо, хорошо. Я заговорила свой самый большой храм и каждую вещь в нем. Они теперь будут хранить все мои воспоминания. Если я войду в храм, память вернется, кто бы её ни отобрал, даже твой ненаглядный муж. Пускай я исчезну, но культ протянет еще какое-то время, а храм и вовсе веками простоит. Потом найду Лиара, а там вместе подумаем, что дальше делать. Но до этого не дойдет, я уверена. Всё будет хорошо.       Рара бессильно вздохнула.       – Он того стоит, этот твой кузнец? Как это вообще случилось? Тебе ведь от людей только одно нужно – почитание. Думаешь, я не вижу, что тебе это нравится больше других? Потому-то ты им благословения направо и налево раздариваешь, и всё время чудеса в храмах показываешь…       Соенг немного опешила от прямолинейности подруги, хоть та и попала в точку. Богиня надулась и вдруг разразилась потоком обиженной несвязной речи:       − Ну нравятся мне подношения и молитвы, так мы на то и боги, и то, что я так часто наведываюсь в храмы и даю благословения – это ничего. Тебя-то, Рара, все вечно обвиняют в жестокости, и поделом – нечего вредить всем подряд, чтобы развлекаться, − а меня все любят. Только…− она вдруг закусила губу, − боги меня терпеть не могут, а люди обожают сверх всякой меры, а вот так, как ты, по-нормальному, больше никто не относится. А тут Лотт со своим кузнецом. Мне любопытно стало. Я пришла к нему при полном параде, как полагается, а он даже не повернулся, только буркнул, мол, не до тебя… Даже теперь − как ни приду, всё ворчит, но по-доброму так. Хороший он.       Рара таинственно улыбалась, наблюдая за раскрасневшейся подругой, и самую малость завидовала. Редко богиня амулетов светилась таким искренним счастьем, и у Рары сделалось почти бы так же радостно на душе, если бы не опасность в лице параноика-мужа.       − Поняла я всё, поняла. Ты только ему благословение своё не давай.       Сеонг смущенно умолкла и на секунду прикрыла глаза. Лиар сейчас, наверное, работает в своей кузнице далеко, в мире людей, утирает пот со смуглой кожи мускулистой мозолистой рукой, а в лукавые карие глаза лезут отросшие угольно-черные волосы. Ничего не заставит его оторваться от дела, даже визит некой богини – кузнец только фыркнет «Не мешай» и даже головы не поднимет, пока не закончит. Если бы Сеонг не знала Лиара так хорошо, то подумала бы, что он её терпеть не может, хотя и любить её, конечно, особо не за что. О том, что Верховный бог точит на неё зуб, Сеонг своему кузнецу никогда не рассказывала. Незачем попусту забивать голову Лиара тем, что его точно не коснется. Вот если бы только не было у Лиара этого проклятого благословения Лотта, Сеонг подарила бы ворчливому кузнецу кусочек своей силы и смогла бы от всего-всего защитить…       Вдруг Сеонг оторвалась от земли, как будто чьи-то невидимые руки подхватили её и куда-то понесли. Богиня несколько раз растеряно моргнула, а когда открыла глаза, прекрасный сад и Рара исчезли. Вокруг было непроглядно темно и холодно, сверху нависала тяжелая громада уродливого замка в окружении мощных деревьев. Сеонг никак не могла понять, почему незнакомый мужчина, чьи бледные радужки и волосы бросались в глаза даже в темноте, держит её на руках и куда-то несёт, но спать хотелось невыносимо, и даже вес собственных век казался слишком большим, чтобы ему сопротивляться.       

***

      Наутро призраки ночных видений атаковали голову Славы, словно иголками коля виски. Сон, как лепестки цветов, рассыпался на мелкие, не связанные между собой отрывки. Княжна отчаянно пыталась вспомнить разговор с прекрасной богиней до мельчайших подробностей, но чем больше пыталась ухватиться за бледные проблески отдельных слов, тем больше они ускользали, оставляя только тонкие ароматы пионов и лаванды. В память запала только убеждённость Сеонг в том, ей и её любимому кузнецу ничего не грозит. Удивительные беспечность и самонадеянность.       То, что этот сон она видела глазами Сеонг, Славу ни капли не беспокоило. Подумаешь, увидела несколько красивых картинок под впечатлением от напористых рассказов Торшена и сказок из старой книги. Сейчас есть другие, куда более важные поводы для беспокойства: нужно как-то избавиться от безумного женишка, не менее сумасшедшего отца, отыскать Таля и бежать, бежать… Никаких иллюзий Слава не питала – после такого плевка в лицо отец её в покое не оставит. Но если перебраться в город какого-нибудь чужого княжества где-нибудь далеко-далеко, их никто не найдет. Поначалу будет тяжело, но Слава сможет зарабатывать продажей амулетов. Сперва будет хватать только на хлеб, но потом слава о её мастерстве разойдется далеко, и всё станет значительно проще. Она сможет жить, как захочет. Рядом будет Таль, и им больше не придется жить в страхе, что их отношения раскроют – никому попросту не будет до этого дела. Больше никаких светских приемов, уроков этикета, жутких вычурных платьев и ненормальных женихов. Это не та свобода лесных охотниц, о которой она мечтала в детстве, но тоже свобода.       План казался настолько замечательным, что даже головная боль, которая за ночь только усилилась, не могла стереть с посеревшего лица княжны довольную усмешку. Раздираемая с на части блестящими перспективами и дикой болью, Слава с трудом вылезла из умеренно жесткой кровати, в которую её перенесли слуги Торшена накануне, и упала в руки горничной. Та попыталась накормить княжну, но той кусок в горло не лез. После служанка заплела Славе незамысловатую прическу – на волосах Торшена, пусть и достаточно длинных, не попрактикуешься, − и переодела в пахнущее пылью торжественное платье, явно принадлежавшее кому-то из почивших родственниц князя. Слава, у которой перед глазами плясали разноцветные пятна, над серебряной чайной ложечкой прерывисто выдыхала заговор от головной боли – впрочем, бесполезно. Девушка с досадой вернула ложечку на стол и позволила себя увести, не отображая, что происходит вокруг. Кажется, Торшен снова что-то втолковывал о помолвке вечером, а после Славу усадили в карету и куда-то повезли.       Потеряв счет времени, Слава тряслась в карете, бездумно уставившись в одну точку. Когда лошади остановились, и дверца распахнулась, княжна с удивлением отметила, что приехала в поместье отца. Хотя, если подумать, где ей еще быть? Нетвердой походкой девушка вошла в замок и поплыла по коридорам с одной-единственной мечтой – добраться до своей комнаты и спрятаться под одеялом если не до конца жизни, то хотя бы до вечера.