Сборник "Другу"

Артемисия - старшая сестра Луффи, ровесница Сабо и Эйса. Кошмар приходит каждую ночь. Стоит лишь сомкнуть глаза, как он предстает перед внутренним взором, такой слепяще светлый, выжигающий все, что только можно, в душе. И все переворачивается с ног на голову. Река плещет так мирно, сверкая на солнце; ветер шумит где – то в вышине и гладит лицо, ерошит пряди; солнце целует кожу… Под ногами трава, сочная, зеленая – так и хочется упасть в нее и смотреть долго-долго, в ликующе-высокое небо, смеяться, вплетая свой голос в звуки природы. И вокруг только свобода. Хочешь бегай наперегонки с братьями; хочешь читай, прикорнув в тени большого дерева; плавай, уди рыбу, учись драться, чтобы не уступить никому из них, стать сильнее, жестче… Беспринципнее, как оказалось. Макино учит манерам, пытается вырядить в дурацкие платья – «ведь ты же девочка! этот сарафан идеально подходит к цвету твоих глаз.» Макино всегда выглядит…так…мило, что в ее присутствии хочется скорчить моську, оттянуть веко и высунуть язык, издавая какой – то противный звук. Женщина улыбается, чуть грустно, и говорит, что девушка обязана уметь танцевать, готовить; что должна быть одета элегантно и со вкусом, быть слабее юноши, не участвовать в мордобоях, не браниться, как грузчики в порту. Макино такая зануда! Вот Дадан – та точно знает, что женщина может ругаться матом, ходить в штанах, и курить! Дадан – настоящая женщина! Она никогда не была согласна с Макино, ведь пол не имеет никакого значения, а боль может быть всегда. Дедушка ведь говорил, что есть плохие люди, а дедуля никогда не ошибался. Не в этом. Да и потом, она, Артемисия, точно ничего не боится. Ни боли, ни потери, ни смерти. Глупая была девочка. И совсем не жаль, что умерла. Немного жаль лишь поцелуя в щеку, под звездным небом, в ночной тишине, когда казалось, что все так просто, что от простоты хотелось летать. Самую малость – распахнутых в восторге глаз, с вечным желанием познать, удивиться, познакомиться. И невинности жаль, будем уж честными, той самой, у которой обратная сторона жестокость, детская, злая. Когда видишь мир в черно-белом цвете, без всяких серых вкраплений, где за свои идеалы – смерть не страшна, где есть братья, за которых тоже ничего не жаль. И все же…Не жаль. Кошмар снится ей каждую ночь. Кошмар о глупой, наивной, доброй девочке, которая любила этот мир, любила жизнь, хотела лишь помогать и не верила, что есть страх, боль, потери и смерть. - Арти, – Драгон окликает ее, бездумно всматривающуюся в бумаги, и девушка поднимает голову, режа губы легкой усмешкой. Нельзя показать. Что ее застали врасплох. Даже родному отцу. – с тобой все в порядке? Она удивленно выгибает бровь. Как будто, когда – то было иначе. С ней всегда все в норме. И на тренировках, когда она не могла встать, от боли в мышцах; и на уроках, когда мозг взрывался от формул, цифр, информации; и на задании, ее первом, когда поджилки тряслись от ужаса, а душа улетала куда – то в пятки, когда пришлось, впервые, понимаешь? впервые убивать. Она научилась быть сдержанной и спокойной, научилась выбирать цель, работать лучше, работать универсальнее, четче. Она хотела, чтобы он ей гордился. Хотела ведь? С каждым годом все труднее понимать, чего же она хотела. Может снова, детский, невинный поцелуй в щеку? Или кровавых брызг из нутра взрезанного, как цыплёнка, противника? Или, быть может, мира, который так нужен каждому простому обывателю, чьи интересы она сейчас выражает, сражаясь, сражаясь, сражаясь… - Да, конечно. Просто вспомнилось «Но долог путь, и яростны враги, и только сила, силу остановит. Как в тишину войти, по лужам крови, меча, не выпуская из руки?» - мягко, недрогнувшим голосом, лжет она. Этому искусству в революции тоже учат с юности. Как и гребанным манерам, обольщению и прочим тонкостям; она нашла свое в ядах. Отец смотрит на нее нечитаемым взглядом, и словно что – то понимает, кивая, горько усмехаясь. Словно что – то такое он уже видел. Быть может, когда сам был юношей, и также улыбался деду, прежде, чем стать Революционером. Она и Луффи – его кровь. Братцу достался кипучий нрав, досталась Королевская воля, доброта и эгоизм. Братец был похож на деда. Верил, что он всему венец, верил в свою мечту, верил-верил-верил. Ей же…Арти гордилась. У Арти от гордыни склонялась спина и возникала пелена перед глазами, которую она торопливо смаргивала. Она улыбалась надменно и восторженно, когда кровь обагрила ее руки и лгала, безбожно, скрывая боль, слезы и разбитое, над страданиями простых людей, сердце. И еще она боялась не остановится. Так ПОЛЮБИТЬ себя, надменную, гордую, победительницу в этой войне, что не пожелать ее закончить. Ведь разбитое сердце ранило осколками, что обращались в пыль. А бессердечной, какое дело до чужих молитв, ведь можно любить себя в зеркале войны, пока она не закончится. Для нее. - Иди отдохни. – говорит ей отец. Нет, не так. Глава Революционной армии, и она, чуть склонив голову, соглашается с его просьбой?приказом? не важно. - Все будет хорошо, - говорит ей Сабо, когда она сидит с ним в его комнате, за бокалом вина. – а паника такого рода, страхи…Ты думаешь у меня их нет? Власть, это то, что отравляет Знать, а уж я точно понимаю, о чем говорю. – он щурится, лукаво и дерзко, и она кивает, соглашаясь. Да, он то точно знает. - - Тебе ведь тоже снятся кошмары? – спрашивает она так, что парень напрягается всем телом, как дикий кот, перед атакой. - Ты о…-он закрывает лицо рукой, беспомощно, болезненно и как – то устало – да, они… - Мы вместе. – твердо говорит она, отставляя бокал. – Я одерну тебя, если что – то пойдет не так. Ты меня. Это наш уговор. Помнишь? Он кивает, бессильно всхлипывает, роняя голову на руки. «- Я убью тебя, если что – то пойдет не так, а ты сделаешь то же самое для меня. Революция должна свершиться, и никто из нынешних людей, сражавшихся и пробовавших крови, не должен снова разжигать ее. Обещаешь? - Обещаю.» Кошмары о мире тревожат их каждую ночь. …Они с головы до ног покрыты кровью.