Контрасты

Али-сан редко говорила о прошлом. Пожалуй, прошлое было одной из запретных тем, которых они никогда не касались, несмотря на любовь девушки к разговорам. Али-сан могла часами говорить о всяких глупостях, объяснять сложную тему по математике или цитировать стихи любимых поэтов. Мор сам говорил мало, но ему нравилось слушать, как Али-сан рассуждает и, увлекшись, принимается размахивать руками, яростно доказывая ему что-то — просто слышать её голос было само по себе наслаждением. Это случилось одним хмурым дождливым днем, Мор проснулся поздно, неудобно примостившись на диване, заботливо накрытый подоткнутым со всех сторон одеялом, а Али-сан тем временем уже колдовала на кухне — в другой части все той же комнатки. Она упала рядом с ним, брякнув кружку кофе на столик, и запрокинула голову, опершись на спинку дивана. У неё было бледное измученное лицо, тёмные круги под глазами и плотно сомкнутые губы. Похоже, это ночь стала одной из тех бессонных, когда Али-сан забивалась в угол дивана или комнаты и, мелко подрагивая, бормотала что-то себе под нос. Контролировать эти приступы было невозможно, увидев его в первый раз, парень жутко перепугался, но она успокоила его, мол, иногда бывает, и больше никогда не поднимала этой темы. Даже со временем к этому сложно было привыкнуть, и часто ночующий у Али-сан Мор начал замечать, что она намеренно дожидается того момента, когда он заснет, бодрствуя до последнего. Али-сан не хотела, чтобы он лишний раз видел её в подобном состоянии, и делала всё, чтобы избежать этого. Сам Мор никогда не начинал разговора на эту тему — в бесстрашной Али Салудже существовала хрупкая грань между силой и слабостью, и не стоило касаться тех вещей, которыми был шанс неосторожно её разрушить. Нежелание объясняться было очевидным, и Мор предпочитал оставаться в неведении, раз девушка считала, что так будет лучше. Её красивые волосы были растрепаны, и Али-сан расчесывала их пальцами, медленно раскачиваясь. В тот момент, когда Мор схватился за горячую кружку, она заговорила:  — Самым страшным ругательством для меня является слово дрянь. Ненавижу его. Оно связано с такими событиями моей жизни, о которых хочется забыть раз и навсегда, закопать как можно глубже, чтобы никто и никогда не смог надавить на эту чертову слабость, но как бы я не бежала — оно, прошлое, всегда настигает меня. Мор сжал пальцы на обжигающей ладонь керамике, не в силах выпустить причиняющую боль кружку — он просто не мог сейчас ее прервать.  — Это было давно, мне так кажется. Мы росли вместе. Для ребенка, мать, которой предоставляет специфического рода услуги, это была не плохая жизнь. Знаешь, он столько для меня сделал. Он защищал меня от «клиентов» матери, воровал еду, когда совсем уже нечего было есть, всегда ободрял добрым словом, — девушка наклонилась, вцепляясь пальцами в голову и истерически подвывая, — он помог мне выжить, не запятнав себя. Разорвать чёртов порочный круг. Но потом все изменилось: мама умерла, и пришел человек от имени моего отца. Тогда мы с ним страшно разругались, на моей памяти такое было впервые. Он наговорил мне такие ужасные вещи, от воспоминаний о которых у меня до сих пор мороз по коже. И я ушла. Ушла, потому что больше ничего меня не держало. Она побренчала ложкой в его кружке и кивнула:  — Что ты не пьешь, остыл ведь уже. В следующий раз мы встретились через несколько лет. Я была так рада его видеть. Все обиды были позади. Но он не изменился. Он опоил меня и сделал со мной то, отчего берег на протяжении всего детства. Выведал нужные ему сведения и использовал, как вещь, как ветошь, — её плечи задрожали — как половую тряпку. Перед тем, как уйти, он со всей силы залепил мне пощечину, сказав кое-что, что я пытаюсь оспорить всю свою жизнь. Мор осторожно, боясь причинить боль, перехватил её руки, чтобы Али-сан не навредила себе, но она даже не заметила этого, продолжая раскачиваться, смотря сквозь него: — Отец умер той же ночью из-за воплощенного им плана, а я, вспомнив прошлую жизнь, воспользовалась связями матери и «природными данными», — Али, дрожа, выплюнула эти слова, — сбежала. Вот, что осталось мне на память, — она закатала рукава, и Мор увидел испеперщенные шрамами предплечья.  — Это было три года назад. Три чертовых года назад. Али зарыдала в голос, и Мор прижал её к себе, чувствуя глухие удары ее кулаков в попытке отстраниться, стремительно мокнущую от её слез футболку, в которую она вцепилась руками, всем существом ощущая ту страшную застарелую боль, которую Али хранила в своем сердце на протяжении стольких лет. У всех есть страшные тайны, жуткие скелеты в пыльных шкафах и боль, от которой, кажется, вот-вот разорвется сердце. Трещины в душе, которые невозможно залечить словами, невозможно даже попытаться забыть, исправить что-то простым желанием справиться. Мор знал это наверняка, потому что с ним было то же самое. В его душе тоже были трещины, были призраки, были воспоминания, боль от которых сводила его с ума. Как преодолеть это? Мор не знал. Но знал точно, что обязательно повидает «его» и объяснит, почему приближаться к Али Салудже и оскорблять её, ворошить прошлое и доводить до истерик так чревато тяжелыми телесными.