Глава 4. Конфронтация
Почему я должен горевать
о том, кто был мне когда-то
простым незнакомцем.
Давно минули
те дни.
-Сайгё-
Следующий день был уже не столь хорош как предыдущие. Я проснулся, чувствуя себя обеспокоенным и раздраженным. Спасибо Орочимару, который вывел меня вчера вечером при попытке поднять тему своего участия в проведении Гудана. И как ему удавалось выставлять меня глупым ребенком перед своим «драгоценным» Кимимаро (или другими офицерами, присутствующими в зале собраний), заставлять сгорать от унижения и гнева? Прежде чем я начал доказывать правильность своих рассуждений, Орочимару зевнул и махнул рукой словно отгонял надоедливую муху: — Не сегодня, Саске, — качая головой, произнес он. — Я устал и полагаю, что лучше отложить обсуждение на другой день. У нас еще целые месяцы до проведения обряда Гудан. К чему такая спешка? Грешники будут наказаны. А пока они будут работать на наше благо, мой мальчик, — и, словно одного унизительного обращения было мало, Орочимару издевательски подмигнул. — Кроме того, ты можешь быть уверен, что моя дверь всегда открыта, если ты изменишь свое мнение. Больной старый извращенец! Вот и все, что я мог сделать, чтобы не сорваться и не вонзить свою катану Орочимару меж лопаток, когда он повернулся и пошел прочь вместе с злорадствующим Кимимаро. Если бы взгляды могли убивать, то он (а точнее они оба) сгорели бы дотла. И именно с мыслями о многочисленных вариантах смерти своего мучителя, я, наконец-то, провалился в тяжелый сон без сновидений… по крайней мере таким он был в течение первых часов. Потом же начался настоящий кошмар. Достаточно представить мой ужас и шок, когда во сне я увидел то самое лицо: лицо со шрамами и глазами из самой чистой лазури, смотрящими прямо в душу. Я твердил себе, что всему виной то, что грешник выделялся на фоне других из-за решимости и гнева, которые были присущи и остальным грешникам с момента ареста. Но с самого первого взгляда я понял, тот станет настоящей занозой в заднице. А подобные сны лишь укрепляли подозрения — от грешника надо было избавляться как можно скорей. Но незадача — до Гудана еще несколько месяцев (он должен пройти летом), и я мучился от размышлений об его уничтожении. И все же… Я не мог вспомнить сон, но знал, что грешник был там… делал что-то… но… что? — … ске-сама? Возможно, мы разговаривали? Кажется, я вот-вот мог вспомнить наш разговор, но… — Саске-сама? … Или мы направлялись куда-то. Не могу вспомнить, куда точно… — Саске-сама? — Чего тебе? — в раздражении огрызнулся я, наконец оторвавшись от свитка, что притворно читал. Хаку поморщился от тона моего голоса. Несколько расслабившись, я все же нахмурил брови. К сожалению, все утро ему приходилось сталкиваться с моим не слишком благосклонным расположением духа. И все же, мне надо было остыть. Он не виноват. — Да, Хаку? — спросил я, смягчив тон. — Момочи Забуза-сан здесь, — легко поклонившись, объявил Хаку. О, прекрасно. Я успел забыть об этом ублюдке. Вздохнув про себя, я открыл новую часть свитка. — Пусть подождет в кабинете. Я встречусь с ним там. — Да, мой господин. Одну минуту. Мне показалось, или же Хаку ответил с придыханием? Я поднял взгляд, вздернул бровь и позвал его обратно. — Мой господин? — спросил он, вновь становясь на колени и стараясь выглядеть так невинно… в его случае, это было легко. Черты лица юноши были образцом чистоты и юности, хоть я и знал, что в свои годы (а он был почти моим ровесником) Хаку видел куда больше мирского зла. То было одним из оснований, почему я выбрал его, спас из лап Орочимару, защитил по какой-то немыслимой причине. О, у него была еще одна особенность, что делала из него бесценного слугу. Даже сейчас на щеках Хаку играл румянец. И пускай зима была не за горами, погода не стала тому виной. Да, было ветрено, но не достаточно, чтобы выступил румянец. — Все в порядке? — спросил я, рассеянно потянувшись за пером и чернилами, чтобы поставить подпись в конце свитка. — Да, мой господин, — последовал предсказуемый ответ, но я был уверен, что Хаку думал о чем-то еще, и, скорее всего, это связано с офицером, с которым я собирался встретиться. Я попытался сопоставить историю Хаку и понять, могли ли они с тем офицером встречаться раньше. Но все, что я знал о своем слуге, так это то, что он был найден на улице около шести лет назад, и Кимимаро привел его в Бьяку-Синкё. Сперва Орочимару не желал принимать мальчишку, полагая, что тот являлся женщиной, но после ему доказали обратное (конечно же, самым очевидным способом). И несмотря на то, что Хаку был достаточно долго со мной… я фактически ничего не знал о его прошлом. Я не потрудился даже из вежливости спросить о том, как его дела, потому что мне было плевать. Все, чем Хаку был для меня… это вещь… И чем же ты отличаешься от Орочимару? … Черт. — Са… Саске-сама? — с долей шутки позвал слуга. Я попытался улыбнуться в ответ, но эта гримаса была чуждой. Я просто не в силах был растянуть губы. Меня воспитали в дали от дружбы, тем более с теми, кто был ниже меня по положению. В том числе и от рабов. С ними непозволительно заводить «дружбу». — Просто меня заинтересовала… твоя реакция на прибытие Забузы, — наконец громко сказал я. Опечатав свиток, я добавил его к растущей горе других. Все они содержали заказы для разных должностных лиц и требовали исполнения. Кроме того, здесь были списки офицеров, маршруты патрулирования, графики, размеры пошлин и так далее. Хаку опустил голову, и, к моему ужасу, его румянец побагровел. И прежде чем он открыл рот, я уже знал, к чему идет дело. — Я знал… Забуза-сан и я… мы когда-то… вот… — Достаточно, — оборвал я, категорично покачав головой, пытаясь скрыть свое отвращение от мысли о Хаку, распростертом на постели. Я поднялся, и слуга должно быть догадался, что мое настроение еще сильней испортилось, ведь он больше не пытался посмотреть на меня. Как побитый щенок, Хаку последовал за мной. Оставив покои, я быстро пересек двор, чтобы оказаться в административной части комплекса. Так как Орочимару решил заново отстроить место, где он будет заниматься делами, я решил занять бывший кабинет отца. Во время вооруженного налета, язычники своими автоматами разнесли в хлам дверь и окна, в надежде застать там моего отца. Но унесли жизни нескольких близких друзей, хороших офицеров, и превратили богатое убранство здания в мусор. Пулевые отверстия пронзали тонкие дубовые стены, бамбуковые перегородки и облицовку снаружи. Окна были разбиты, а осколки либо лежали на полу, либо оказались в телах несчастных жертв. Орочимару руководил реставрацией, и я просил его восстановить оригинальный стиль и дизайн по сохранившимся фотографиям. Если и есть что-то, за что я благодарен старику, так это то, что он удовлетворил мою просьбу. — Доброе утро, Саске-сама, — вежливо здоровались офицеры, которые встречались по пути. Я коротко кивал им в знак приветствия и бросал быстрый взгляд на некоторых очистившихся грешников, которые здоровались и вновь возвращались к работе. Они достаточно послужили, чтобы их отпустить. И если я готов был сделать это немедленно (ввиду переполненности тюрем), Орочимару считал иначе. Поэтому для тех грешников, которые прошли обряд искупления, а также отказались от пути греха, предоставлялся второй шанс стать полезными членами общества. Садовники и флористы, дворники, уборщики, люди, ответственные за ежедневное содержание в чистоте священного храма, додзё и формы офицеров, посудомойщики, прачки, механики… Черт, как бы сказать, они сновали кругом, словно тараканы. Должен признаться, они были заняты титаническим трудом, благодаря чему Бьяку-Синкё выглядел безупречно. Восхищение зеленой лужайкой быстро улетучилось, стоило заметить Забузу на ступенях, ведущих в мой кабинет: он разговаривал с другим работником. Оба засмеялись над какой-то шуткой, и это застало меня врасплох. Я был уверен, что Забуза понимал, почему был вызван ко мне, и это противоречило бессмысленной болтовне с друзьями. Второй офицер наконец-то увидел меня и шикнул Забузе, чтобы тот сменил тему. — Доброе утро, господин Саске! — выкрикнул второй офицер, отдавая приветствие. Я хмыкнул в ответ и посмотрел на Забузу, что лишь отдал честь, но не произнес ни слова. В его глазах, казалось, играло веселье: он словно дразнил меня, хотя знал, что ему грозит выговор за неподобающее поведение. И, поднимаясь вверх по лестнице, я для себя решил, что заставлю его заплатить за подобную дерзость. Один из охранников поспешил отодвинуть в сторону сёдзи, за которыми скрывался основной кабинет, в котором я ощущал спокойствие и тяжесть возложенной миссии. Там же был мой личный онсен, место где я мог собраться мыслями. Возможно, дело в том, что вокруг ощущался дух отца. Фугаку Учиха был приверженцем традиций. Здесь не было столов и многочисленных стульев, заполонивших коридоры здания. Зайдя в кабинет, можно было окунуться в другую эпоху. Изысканные татами сочетались с полом из белого кедра. Потолок составляли панели из красного кедра, а стены были покрыты глиняной штукатуркой. И пускай оригинал был потерян во время нападения, нам удалось сохранить шкаф Мизуя, в котором отец держал большую часть своих документов, свитков и иных бумаг, имеющих значение. Позже стало известно, что они были украдены язычниками. Не удивительно. Вряд ли когда-либо удастся восстановить их. Старинное радио (отец часто слушал классическую музыку) располагалось рядом с телефоном в углу комнаты. Справа располагалась небольшая ниша, альков, где Фугаку проводил частные встречи. Я же организовал там алтарь, посвященный семье, с фотографиями отца, матери и брата, а также цветы и свечи, которые зажигались ежедневно перед утренним молебном. В уже упомянутом шкафу тоже были фотографии отца, деда и прадеда: они стояли рядом с клановым символом Учиха (моном). Наш девиз — служи и защищай — был выгравирован по периметру. В те дни, когда я чувствовал себя слабым под гнетом обязательств, я смотрел на великих людей, на проклятый символ, словно они были виновны в том, что тяжелое бремя свалилось на мои плечи. И все же, я был уверен, что никогда бы не отказался от обязанностей… никогда. Я позволил Хаку убрать мои мечи и поставить их на антикварную подставку, прежде чем сесть за низкий стол на бархатные подушки. Наряду со шкафом, этот предмет мебели не был так сильно обезображен автоматными очередями. Разве что на столе Ганьсу (что был подарком одного китайского чиновника) до сих пор осталось несколько пробоин, но он оставался достаточно крепким, чтобы служить верой и правдой по сей день. Болезненное напоминание о том дне, но я чувствовал себя неспособным выкинуть его… из-за сентиментальной ценности. Несмотря на стопку документов, требующих моего решения, мне понадобилась целая минута созерцания Бьяку-Синкё, видневшегося в раскрытые сёдзи. За всю свою жизнь я тысячи раз видел его, но точно так же делал и мой отец, и надо признать… вид был прекрасным. Каким и должен был быть. Большой двор, где я и мой брат часто играли, а отец встречался с частыми гостями. Чуть дальше храм, два главных додзё и массивные ворота, что в настоящее время были закрыты. Отсюда на горизонте было видно озеро Куттара, окруженное заснеженными вершинами. Зимой пейзаж и вовсе был ошеломляющим: сочетание снега и льда рисовало невообразимые картины, достойные туристических открыток. Сидя здесь, я мог понять, почему предки остановились именно тут и основали Бьяку-Синкё — убежище для группы Учих. Согласно истории, что была в свитках, хранимых семьей, Бьяку-Синкё представляло собой пару деревянных лачуг, построенных бедными семьями. И позже разрослось до нынешнего состояния, а это три тысячи акров земли, на которой процветал мой клан, чтобы в конечном итоге стать одним из самых мощных и влиятельных в стране. Это было полноценное общество, состоящее из мужчин, женщин и детей. Что же с ним стало сейчас, Саске? Лишь тень былого величия. И все из-за проклятых язычников. — Ты никогда не узнаешь, кому можно доверять, — рассуждал Орочимару, а затем издал закон, согласно которому женщины и дети были угнетены. Им не разрешалось посещать храмы, а также ступать на земли Бьяку-Синкё. Кроме того, все нетрудоспособные Учиха так же были изгнаны из владений, которые, как они считали, принадлежали им. Ощущая знакомый привкус горечи на языке, я постарался откашляться и вернуться в настоящее. — Передай ему, что он может войти, — я скомандовал Хаку, а потом потянулся к папке с личным делом Забузы. — И оставь нас. Это частный разговор. — Да, мой господин. Я с трудом поднял голову, когда услышал шаги. Жестом предложил присесть перед собой. Взгляд изучал заметки, сделанные за многие годы службы. Момочи Забуза — 25 лет (а я-то думал, он куда старше). Место рождения — Кюсю (не удивительно: слышал, большинство язычников родом с юга). Он был принят на службу в возрасте пятнадцати лет и провел первые пять лет под крылом Орочимару. Забуза оказался весьма искусен с мечом и выбрал его как основной вид оружия. После был повышен до капитана и отправлен в Тосёгу пять лет назад, где находился до сегодняшнего дня. Его процент «праведности» был рекордным и составлял девяносто четыре процента, что фактически указывало на то, как редко им доставлялись «незначительные» грешники. На его участке был самый низкий коэффициент преступности, в том числе и убийств, по сравнению с остальными, хоть я и сомневался, что в докладе не сгладили углы. Здесь не упоминалось ни о жестокости, ни о запугиваниях, ни о немотивированной агрессии. Не было ничего, свидетельствующего о правдивости обвинений. Откровенно говоря, если бы я лично не стал свидетелем бессмысленного насилия, то посчитал бы, что данный офицер настоящий святоша. — Ну так что? Зачем вы меня позвали в свои покои, сэр? — глубокий низкий голос в купе с пронзительным взглядом. Забуза сидел со скрещенными ногами, как и я, и всей своей позой выражал уважение и только. И все же я видел раздражающий отблеск забавы в глазах, а обнажившиеся заточенные клыки заставляли чувствовать отвращение. С нетерпением я захлопнул его личное дело и холодно выплюнул: — … Ты прекрасно знаешь, зачем я позвал тебя сюда, Момочи Забуза. Твое поведение во время поездки в автобусе от Тоши-гу было недостойным офицера Бьяку-Синкё. У тебя… Внезапный смешок застал меня врасплох, и ярость разлилась по лицу. Пальцы медленно сжались в кулаки. — Может, поделишься шуткой? — я сказал таким тоном, который должен был умерить его пыл. Забуза хмыкнул и наклонился вперед. Рука уперлась в согнутое бедро, словно он вот-вот собирался открыть секрет. — Вы желаете отчитать меня за то, что я поднял руку на грешника? То, что вы делаете с ними в темницах, куда хуже этих детских забав. На секунду у меня отвисла челюсть. Забуза был прав, но я не позволю ему признать это. — То, что ты поднял руку без необходимости, а тем более в общественном месте, — пояснил я, без сожаления смотря прямо в глаза, — портит репутацию Бьяку-Синкё. Отношение к грешникам не должно превышать разумные пределы ровно до тех пор, пока не решится их судьба. Забуза фыркнул. — И это говорит человек, рубящий головы. Кулак врезался в стол прежде, чем я смог взять себя в руки. Казалось, даже офицер был несколько удивлен моей реакцией (если, конечно, он не вскинул бровь по иной причине). Обычно меня было тяжело вывести из себя, но сегодняшний день был отвратительным, и Забузе посчастливилось лишь усугубить ситуацию. — Знай свое место, Забуза, — предупредил я. — Тебе объявляется предупреждение с занесением в личное дело. Однако если подобное повторится вновь… — И что же тогда вы сделаете? Станете мучить так же, как и остальных своих пленников? Или может быть понизите меня? — издевался офицер. Он кривил губы, а улыбка стала еще шире. Так вот как. — Твой мон. Забуза в шоке моргнул, вмиг теряя свою веселость. — Что ты сказал? Я протянул руку, давая понять, что не шучу. — Твой значок. Подчиняйся, офицер. — Ты, блядь, шутишь? Ты хоть знаешь… Не в силах больше терпеть, я щелкнул пальцами, и двое охранников, куда более массивных, чем Забуза, появились позади. — Кажется, Момочи Забуза забыл кодекс офицера Бьяку-Синкё, — сквозь зубы процедил я. Должен признаться, то, как одним движением я стер эту издевательскую усмешку на его лице, приносило мне чертовское наслаждение. — Напомните ему, что происходит с теми, кто считает себя выше закона. — Есть, сэр! — эхом, словно роботы, ответили охранники и мускулистыми руками подняли Забузу на ноги. — Отпустите меня, сукины дети! — зарычал Забуза, и ему фактически удалось освободить одну руку из захвата. — Ты дьявольское отродье! — а теперь он шипел на меня. — Думаешь, ты сможешь вечно прятаться за спиной Орочимару? А?! Ты чертова пешка! Ты всего-лишь!.. Я услышал достаточно. Нетерпеливо выдохнув, я встал, обошел вокруг стола и схватил катану, заткнутую за его оби, обнажил лезвие и прижал острие к его шее. Я бесстрастно наблюдал, как тонкая полоска крови появилась на бронзовой коже, и только тогда он почувствовал, что любое неповиновение неминуемо приведет к смерти. — Я дал тебе шанс, — произнес я сухо, — но ты окунулся с головой в это дерьмо. Отвечай за поступки, как истинный офицер Бьяку-Синкё, и возвращайся, ползи на коленях, моли о пощаде, как только очистишься, ты, сукин сын. Я сорвал значок с его формы, не обращая внимание на смесь гнева и тревоги в глазах Забузы, а потом дал безмолвный сигнал охранникам вывести его. Катана была отброшена в сторону, и вскоре появился другой офицер, чтобы забрать этот мусор. «Ты чертова пешка!» Сукин сын! Как он посмел осудить меня! И все же, в повисшей тишине, звенящей словно после стихийного бедствия, я почувствовал начинающуюся головную боль, вместе с размывшимся зрением. С усилием я подошел к чайнику воды, что Хаку всегда оставлял на одном из шкафов. Удивительно, но мои руки мелко дрожали… сжимая оскверненный мон этого идиота. В отвращении, я откинул его. Легкий стук в дверь напомнил о новом посетителе. У меня не было настроения, чтобы принимать кого-то еще. Отвернувшись, чтобы скрыть свои слабости, я резко спросил: — Да? — Лорд Орочимару пожелал увидеть вас, Саске-сама, — раздался голос офицера. Прекрасно. Ему уже донесли о происшествии с Забузой? Пора подумать, что у Орочимару был стеклянный шар провиденья, позволяющий контролировать все происходящее. Подобное открытие меня ни капли бы не удивило. — Скоро приду, — ответил я, не дожидаясь, пока офицер уйдет, и осушил два стакана воды. Закрыв глаза, я попытался успокоиться. Надо восстановить контроль над собой. Если бы мне сказали, что смерть настигнет меня раньше обычного, то я бы с легкостью ответил, что «все из-за стресса». Учитывая то, какая нагрузка ложится на мое сердце, преждевременная кончина — лишь вопрос времени. Возможно, даже встречу ее с распростертыми объятиями. Но не раньше, чем отправлю на тот свет тебя, Орочимару. Спустя десять минут я стоял на коленях перед столом, терпеливо ожидая, пока он разберется с подписанием некоторых документов, а потом раздаст краткие указания десятку офицеров, требуя их исполнения в кратчайшие сроки. Орочимару никогда не вдавался в подробности своих планов, если не считал, что это необходимо для меня. Или же мне так казалось. Кроме того, я заметил, что сейчас его «тень» отсутствовала. — Кимимаро с самого утра на личном задании, — с легкой улыбкой сказал Орочимару, раскатывая очередной свиток. — Соскучился по нему? Нгх. — … Нет. Орочимару засмеялся и углубился в чтение бумаги перед ним. Сегодня он был одет в черные брюки, обтягивающие бедра и голени, как вторая кожа, и белую рубаху с длинными рукавами. Подобные, кажется, носили пираты. Я никогда не видел, чтобы он носил форму контролеров, и это удовлетворяло меня. От одной мысли, что на его спине будет красоваться мон Учиха, меня передергивало. Сегодня его длинные черные волосы были заколоты узорчатой золотой булавкой, что блестела, когда свет падал на ее грани. Орочимару был бледней чем обычно, и у меня закралось подозрение, что линии подводки скрывали мешки под глазами. Он стареет… и ненавидит это… — Твое утро все еще доброе? — наконец спросил Орочимару. Я знал, что он испытывал меня. Должно быть, он слышал о случившемся с Забузой. — Прекрасное, — вместо этого ответил я, не имея ни малейшего желания говорить о поступке офицера. — У меня еще остались дела… так что я бы предпочел закончить их, если позволите. Орочимару ухмыльнулся и поднял голову. — Несмотря на то, что видеть твою милую мордашку с самого утра — абсолютно прекрасное начало дня, я позвал тебя не для этого, — с широким размахом он поставил подпись на свитке, а затем выпрямился и обратил все свое внимание на меня. — Ожидается, что несколько членов Совета и даймё нанесут нам визит в эти выходные. Надеюсь, у тебя нет никаких планов, и ты присоединишься к нашему маленькому веселью? У меня нет ни малейшего желания развлекать тебя и толпу дряхлых стариков, которые только и ждут очередного поцелуя в задницу и денежных вливаний в их политические кампании. — Никаких планов, — вслух произнес я. — Отлично! Просто великолепно! — разошелся смехом Орочимару, а затем откинулся на спинку стула. Длинные пальцы сцепились под угловатым подбородком, а оценивающий взгляд изучал меня целую минуту. — Некоторые из них хотели перемолвиться с тобой словечком, и не только. Я тяжело вздохнул. — Я уже говорил вам, что… — Да-да, понимаю. Ты не готов делиться своим телом с другими мужчинами, но это ненадолго, — Орочимару игриво вильнул пальцем, словно этот жест мог заставить меня передумать. — Ты должен держать себя в курсе меняющейся политической обстановки, Саске. Если ты мечтаешь когда-нибудь стать во главе Бьяку-Синкё, то в твоих же интересах знать обо… всём. Что, черт возьми, это значило? Почему я не мог посмотреть ему в глаза? Почему в этот момент по телу прошелся озноб? Разве я мог сказать что-то лишнее? В чем мог показать свою несостоятельность, или, быть может, он намекал, что передаст Бьяку-Синкё… не дай бог… Кимимаро? От осознания вероятности подобного исхода я содрогнулся. Все эти годы я честно исполнял свои обязанности, чтобы потом оказаться «за бортом»? «Ты просто пешка!» — О, прибыл еще один автобус с грешниками, — меняя тему, пропел Орочимару. Два офицера вошли в комнату, в то время как я терялся в догадках. Сомнения не давали возможности трезво мыслить. Мне надо исчезнуть отсюда. — Я могу идти? — наконец сквозь зубы выговорил я, чувствуя, как во рту пересохло. — Конечно, можешь, Саске. Попытайся насладиться сегодняшним днем, хорошо? Проигнорировав издевательскую усмешку, я отвесил поклон и почти выбежал наружу, чтобы глотнуть спасительного воздуха. Иногда в присутствии Орочимару у меня развивались настоящие приступы клаустрофобии. После ежедневного осмотра моих подопечных, развода на плановое патрулирование, а также чтения отчетов вчерашних патрульных, незаметно наступило время обеда. Офицер Сарутоби Асума весьма вольготно вошел в мой рабочий кабинет. — Занят? — с улыбкой спросил он. — Я же говорил не курить в моем кабинете, — проворчал я и махнул рукой, подчеркивая свое неодобрение. Но, как обычно, Асума проигнорировал замечание, легко посмеялся и выпустил еще больший клуб дыма, прежде чем наконец подойти ближе. Сарутоби был тем из немногих… на самом деле единственным офицером, с кем я мог выдержать разговор дольше пяти минут. Отчасти, он был моим помощником. Рангом ниже меня, но незаменимый советник при принятии решений. Ему были известны границы, которые не позволяли вмешиваться в определенные вопросы, но казалось, он не боялся меня и моего статуса. Асума дал понять это с момента нашей первой встречи несколько лет назад. «Итачи был мне хорошим другом». Думаю, именно эти пять слов расположили меня к нему. Подобный факт напоминал мне о семье. Была в Асуме и врожденная доброта, которую я ставил ему в укор, когда он проявлял излишнее сострадание к грешникам. Тогда он сказал мне странные слова: «Человеческая доброта никогда не сделает тебя слабым или уязвимым. Ты не обязательно должен быть жестоким, чтобы быть жестким». До сих пор я не в полной мере мог постичь смысл, который Асума вложил в них. — И все так же ешь в одиночку, — он кивнул в сторону подноса с едой, что Хаку должно быть принес раньше. Как назло, после этой реплики в животе забурлило, заставляя под другим углом посмотреть на обед. И Хаку — как всегда достаточно точно — отодвинул экран, за которым скрывался его собственный «тайник», уголок, где он обыкновенно ждал указаний, и, с приветственным поклоном Асуме, принялся готовить стол к приему пищи. — Мне нравится есть одному, — проговорил я, пока Хаку расставлял тарелки. Трудно было игнорировать тот взгляд, что бросил на меня Асума. И все же, к лицу прилила кровь от невысказанных слов. Не было сомнений, что я вызывал достаточно уважения (и страха) у большинства офицеров, и это было своего рода барьером, когда я пытался присоединиться к ним в общей столовой. Каждый раз одно и тоже. Сначала я слышал живой разговор и смех, а потом, когда они замечали меня… разговоры превращались в шепот и глухое бормотание. Я знал, что они чувствуют себя некомфортно рядом со мной, и это вызывало раздражение. Приходилось прикладывать усилия, чтобы как можно скорее расправиться с едой, остававшейся песком и камнями на языке. Я чувствовал, как они косятся на меня. Никто не желал говорить со мной. И это нормально. Мне некогда заниматься пустой болтовней. И как вы могли догадаться, стоило мне покинуть столовую, как та вновь наполнялась шумом и живым разговором. Без сомнения, никто из них не говорил обо мне. Было ли мне больно? Возможно, как я уже говорил, я не стремился завести дружбу. — Ммм… отлично пахнет и выглядит, Хаку, — похвалил Асума, заставляя румянец появиться на щеках юноши. — Ты превзошел самого себя! — Спасибо, сэр, — последовал смущенный ответ, который заставил меня закатить глаза. Я взял палочки и начал ковырять свою дымящуюся миску кацудона. Понятия не имею, с чего вдруг такой голод? — И как обычно, ты не предложишь мне что-нибудь, — с притворной гримасой заметил Асума. — Ты только посмотри, Хаку, как он ко мне относится! Хаку хихикнул и поставил две чашки чая, предлагая одну Асуме, а потом тихо опустился на колени. — Если ты голоден, то присоединяйся к остальным в столовой, — надулся я, словно обиженный ребенок. — Твое место там. — А я здесь, чтобы составить тебе компанию, потому что знаю, как ты одинок. Румянец стал еще заметней. Я попытался предупреждающе взглянуть на него, но казалось, это лишь позабавило Асуму, потому что он залился громким смехом. — Проклятье, Асума! Когда-нибудь ты сожжешь мой кабинет! — протянув руку, я подобрал тлеющий окурок, выпавший у него изо рта, и выкинул во двор. — Аа-а, парень, это была последняя, — проворчал Асума, с досадой смотря на выброшенную сигарету. — Отличный повод бросить курить. Вредно для здоровья. — Да, мамуль. Я продемонстрировал ему средний палец и проигнорировал смех, вызванный жестом. И все же, было так… осмелюсь сказать… приятно. Ненавижу признавать, но обедать с кем-то чертовски хорошо. К тому же, Асума спустя две недели наконец-то вернулся из города. Даже когда я доел, он продолжал рассказывать о своих путешествиях. Хаку наслаждался историями и заваливал Асуму вопросами. Меня же занимали сначала еда, а потом размышления о делах, что стоило бы сделать, прежде, чем отправиться на вечернюю тренировку в додзё. Разве существовало что-то более приятное, нежели наносить удары до седьмого пота по кому-то или чему-то? — Закончил? — наконец, Асума заметил, что я отложил палочки. Хаку наполнил опустевшие чашки. Я рыгнул и кивнул. — Да. Что у нас? Асума вытащил из камисимо свиток, в котором перечислялись имена грешников, доставленных в Бьяку-Синкё за последние дни. — Устроим осмотр ближе к вечеру? — спросил Асума. — А там уж отделим зерна от плевел? Я кивнул и заметил несколько знакомых имен. Тут же были грешники из Тоши-гу, и я знал, что он был среди них. Ублюдок, что терроризировал мои сны прошлую ночь. Не хочу знать его имя, однако… — Хаку, передай офицеру Тоя, что я желаю посмотреть личные дела грешников, доставленных из Тоши-гу. — Да, господин. — Интересует кто-то конкретный? — когда Хаку покинул комнату, Асума задал вопрос. Я неопределенно пожал плечами. — Не то чтобы. — Слышал, что Забуза руководил той вылазкой. — Хн. — А еще, что ему был объявлен выговор. Я промолчал. Асума фыркнул и покачал головой. — Ты был весьма бессердечным сукиным сыном, когда разбирался с ним, Саске. — Он это заслужил, — твердо настоял я. — Ты бы видел, как он вел себя. Никакого уважения. Абсолютное нежелание подчиняться. Он дразнил меня, Асума. Я встретился с взглядом этих карих глаз, заставивших меня злиться сильней. Возможно, то была жалость или печаль, или что-то еще, что я ненавидел. К счастью, Хаку вернулся раньше, чем Асума смог вызвать в моей душе смятение. — Дела, как вы и просили, Саске-сама, — произнес офицер Тоя, держа в руках стопку личных дел. Внутренне простонав, я указал на пол рядом со столом. Извинившись, Хаку убрал поднос, и мы с Асумой наконец принялись листать документы. В каждой папке была фотография (магшоты, если вам будет угодно), а также краткая информация о каждом. Я сделал вид, что заинтересовался несколькими грешниками, нетерпеливо пролистывая остальных, желая как можно скорей разыскать блондина. Однако тот факт, что Асума забрал часть дел, заставлял волноваться, что личное дело голубоглазого грешника попадется ему. Опасения почти подтвердились, когда моя стопка почти исчезла, а он так и не попался мне на глаза. Я бросал быстрый взгляд на фотографию того, о ком читал Асума, и тоже не заметил светловолосого. И теперь, когда я изучал документы очередного грешника — Хидана — мой взгляд был замечен Сарутоби. Сердце забилось быстрей от волнения. Теперь Асума произнес заинтересованное «хм…». Я тут же обернулся на звук мужчины. — Что? Что еще? — О, ничего интересного, — ответил Асума, пока его взгляд блуждал по личным данным грешника. — Не часто встречаешь людей с голубыми глазами. Вот и все. Не так ли? — Прекрасно, что ты нашел цвет глаз увлекательным, — сухо заметил я. — Могу взглянуть? Асума вскинул бровь, и хотя я постарался сохранить максимально бесстрастное выражение лица, я был уверен, что тот мог видеть больше, потому что понимающе улыбнулся и, не сказав ни слова, передал папку. Откашлявшись, я оставил без внимания любопытствующий взгляд и открыл личное дело. Эффект был немедленным… к моему ужасу. На фотографии было то, что я видел в прошлую ночь во сне. Только вместо злости шрамированное лицо грешника украшала слабая улыбка, словно… после задержания ему стало легче. Невозможно. Хотя с другой стороны, я часто видел смеющихся грешников на фотографии. На левом виске расцветал синяк, наверняка им одарили в местном отделении, и все же… в этих голубых глазах ощущался огонь… своего рода свет, который я не мог объяснить. Счастье? Человек, нашедший мир внутри себя? Господи, — заговорил внутренний голос. — Он хороший человек. По сути своей, хороший. Ахнув, я попытался зажмуриться, зная, что это моя долбанная так называемая «способность» решила активироваться. — Саске? — последовал удивленный вопрос, который заставил тут же поднять веки. — Я… все в порядке, — ответил я со слабой улыбкой. — Просто… немного… легкое головокружение, вот и все. — А-а… Взгляд снова устремился к бумагам, избегая фотографию. Я начал читать. Узумаки Наруто — 19 лет. Господи! Убийство. Я знал это! Знал! Инстинкты никогда не подводят. При первой же встрече я посчитал, что его надо было направить на Гудан. И не ошибся. Черт возьми, мои глаза видели все. Их нельзя обмануть. За все годы они ни разу не потерпели неудачу. День рождения — 10 октября (вероятно, он встретил его за решеткой). Место рождения — Сикоку (конечно же — язычник с юга) К сожалению, в его послужном списке не было ничего кроме убийства. Ни арестов, ни правонарушений. И все же, было забавно читать описания той роковой ночи. Видимо, он застрелил члена синдиката Бакуфу (позже поговорим об этих ублюдках) в рамках самообороны. Этот якудза застрелил его подружку, так что грешник вынужден был защищаться. Обменял жизнь на жизнь? Как типично. С хлопком папка закрылась. Я узнал достаточно. И все же, настроение мое незначительно улучшилось. С этого момента и до самого Гудана Узумаки Наруто пожалеет, что был рожден. Скажу больше, я был уверен, что он будет молить о смерти. Только Асума был обязан разрушить мое удовольствие. Стоило выгнать его до того, как начал изучать личности грешников. Почти смеркалось, когда я нашел время для осмотра. Возвращаясь с Западного квартала, я думал о новой порции грешников, прибывших только что. Несколько запыхавшись, я вошел во двор, где увидел длинный ряд грешников, ожидающих своей участи. Около тридцати в общей сложности, все прикованные друг к другу кандалами на ногах и наручниками. Исходящий от них смрад всколыхнул содержимое желудка. Жалкий никчемный мусор, а не люди. А еще здесь был он… Узумаки Наруто. Все, что я мог сейчас, так это пытаться не искать взглядом среди сальных рож его лицо. Сдерживаясь, я начал шествие вдоль ряда, останавливаясь напротив каждого грешника, пока Асума зачитывал имя и совершенное преступление. Позади стояло двое офицеров, готовых вмешаться в случае нападения. Но это вряд ли — по периметру двора стояли охранники, готовые открыть огонь по любому, кто настолько туп, чтобы сделать шаг в сторону. — Шигуре, — зачитал Асума. — Азартные игры. Ограбления магазинов. Я пристально смотрел на дрожащего парня перед собой. Его взгляд был опущен, волосы растрепанные и сальные, недельная неопрятная щетина. На лбу выступили капли пота. Рукоятью катаны я поднял его подбородок и взглянул в лицо. Он едва мог выдержать взгляд. Прогнившая душа. — Гудан, — холодно произнес я и приступил к следующему, не обращая внимания на обреченный крик, вырвавшийся у смертника…, а еще чуть слышный вздох Асумы. С ним-то что не так? Раздражение росло с каждым именем грешника и каждым озвученным преступлением. Серийные насильники и убийцы — все они стояли передо мной. Тот, кого звали Хидан, был одним из худших. Возвышаясь надо мной с зачесанными назад волосами, что кажется было можно (по крайней мере, среди грешников) он не испытывал ни капли раскаяния за содеянное. Речь шла о человеке, чья душа потонула в черной, как смоль тьме, и не было надежды на искупление. Очищение было бы пустой тратой времени. — Ты считаешь, что все они заслужили смерти? — стальным голосом произнес я. — Думаешь, насиловать своих жертв, снимать скальпы, расчленять и рассылать части тел их семьям — было необходимо? Хидан плюнул под ноги. Еще немного и слюна оказалась бы на ноге. Отвратительный язычник. — Да-а. Эти суки сами напросились. Никто не хотел верить в силу моего бога и его бесконечное милосердие, так что они заслужили. Уж вы-то должны понять меня, офицер. Будто я опустился до твоей извращенной гедонистической натуры. Возможно, дело в его улыбке или самохвальном оправдании своих преступлений. Что бы то ни было, я чувствовал отвращение. Позволив какое-то время поразмыслить над сказанным, я ударил его в лицо — так сильно, как мог — тыльной стороной руки, с удовлетворением наблюдая, как голова отлетела назад, а пролившаяся кровь намекала на сломанный нос и разбитые губы. Вопль боли стал музыкой для моих ушей. Асума быстро протянул мне носовой платок, чтобы я смог стереть брызги крови со своей униформы. — Гудан, — приговорил я язычника и перешел к следующему. Мысленно было принято решение самолично снести голову с плеч мудака, когда придет время. Демонстрация силы, казалось, оказала неизгладимое впечатление на остальных грешников, которые выглядели еще более подавленными и запуганными. Настроение наконец пришло в норму, когда я оказался напротив голубых глаз грешника. В этот момент терпению тут же настал конец. — Гу… — начал я, даже не потрудившись уделить время его истории, но Асума тихо кашлянул. — Тебя прямо сейчас замучил бронхит? — в нетерпении рыкнул я, косясь на офицера. — Ты не дал мне представить его, а уже объявляешь наказание. — Я знаю, что он виновен… и почему ты, блять, стоишь так? — рявкнул в ответ. Последнее, правда, было обращено к Узумаки Наруто. Как же он раздражал меня. Наруто поднял закованные руки, словно извиняясь, но выражение его лица выдавало смесь отвращения и веселья. Одну минуту… отвращения? Кто из нас, черт возьми, должен был ощущать это? — Его ступни, Саске, — ответил Асума, заставляя меня посмотреть вниз в замешательстве. Конечно же, Наруто неуверенно стоял на мысках, так как его пятки были перемотаны бинтами. И что с того? Жестокая часть меня усмехнулась. В любом случае, его ждет смерть, так к чему облегчать его жизнь? «Он застрелил мою подружку… девушку, которую я любил больше всего на свете… И знал, что он собирался убить и меня. Другого выбора просто не было… Я должен был защищаться.» Я глуповато моргнул, стараясь отделаться от дурацких мыслей в голове, и понял, что смотрю на него. Опять… и в этот раз, на расстоянии полушага, мои кулаки чесались сильней чем когда-либо еще. В сумерках его глаза приобрели светло-сиреневый оттенок, и, клянусь, я мог видеть золотые отблески в них. Мои глаза — глаза, способные видеть «истину» и предупреждающие сердце, приняли решение — начало жечь потому, что я действительно все знал. Знал, что за голубизной взгляда скрывался молодой человек, который поступил так, как и любой другой на его месте. И в отличие от меня, не имеющего возможности отомстить за смерть любимых, он сделал это. Вместо того, чтобы бежать, Наруто пошел единственным известным ему путем. … И за это я ненавижу его еще больше. Ненавижу за то, что обнажил ту сторону моей души, которая должна была никогда не увидеть света. Стиснув зубы, я выплюнул решение. — Гудан. На этот раз Асума вздохнул сильней, наверняка оттого, что на лице Наруто появилось презрение. Мне хотелось ударить его, чтобы унять зуд, но, к его счастью, он отвел взгляд, поджимая губы, словно готов был атаковать первым. Я сжал рукоять своего вакидзаси — неосознанно, в желании вытащить проклятую вещь — а после ослабил хват. Стоило перейти к другому грешнику, как дышать стало гораздо легче. Вокруг Наруто мои нервы натягивались до предела, до такой степени, что даже плечи начинали болеть. Заставлю Хаку сделать массаж. Один Бог знает, как я нуждаюсь в нем. — Итак, посмотрим… из тридцати грешников… ты пощадил только пятерых, — с сарказмом заметил Асума. Мы уже вернулись в мой кабинет, где я собирался закончить свой день. Голова противно гудела. — Мои поздравления, Саске. — Спасибо, — с таким же сарказмом ответил и я. — Господи, парень, — наконец, Сарутоби вскинул руки. — Что это было? Попытка побить рекорд по отрубленным головам за один фестиваль? Простонав, я потер ноющие виски. Асума говорил, и говорил, и говорил… — Какого черта ты хочешь, чтобы я сделал? — наконец гаркнул я, желая прервать чтение нотаций. — Может быть послушал сердце? Не слишком много, заметь. Фыркнув, я поднялся на ноги. Надо было заканчивать разговор. Не было ни единой причины продолжать его… — Итачи бы разочаровался в тебе, — последовали тихие слова, ударившие под дых. Непролитые слезы тут же встали в глазах. Так нечестно. Против правил. Удар ниже пояса — Асума знал. Брат — а еще родители — был единственным, ради чего я жил. Итачи был моей судьбой, моим миром… моим всем. В моих глазах он не мог совершать ошибок, и я почти поклонялся ему, как и любой другой младший брат. Но чтобы использовать Итачи против меня, как сейчас… это нечестно. Когда я смог взять себя в руки и знал, что не пролью слез, я развернулся и одарил офицера стальных взглядом. — Думаю, сегодня ты послужил достаточно, Асума. Можешь идти. — Ты можешь направить некоторых на работы, пока не наступит время исполнения приговора, — продолжил он, игнорируя просьбу. Как обычно. — Некоторые из помилованных вернулись в город, и у нас несколько вакантных мест, нуждающихся в замещении. Мы могли бы использовать их, как рабочую силу. Возможно, стоит присмотреть из тех, кто выглядел весьма безобидно… как… эээ… Узумаки Наруто, например. Я напрягся. — … Лучше отправить его на работы, чем подвергать пыткам изо дня в день. — Предлагаешь убийце разгуливать на свободе, Асума? Ты ждешь, что я позволю грязному грешнику ходить вокруг? Ты что, из ума выжил? — Говоришь так, словно он завалил толпу людей. Ты читал его дело, Саске. Ты знаешь это так же хорошо, как и я, что он никогда бы не поступил так, если бы… — Но он сделал это. — Потому что не было другого выхода. — … он не чист. — Он всего лишь человек… — … недостойный ходить по земле. — Ты бы поступил так же, Саске! Раскрой глаза и прочитай истину! — Я не желаю, чтобы убийца ходил по улицам моего рода! — стукнув кулаком по стене, гаркнул я. Мы оба тяжело дышали, сжигали друг друга взглядом, полным неприязни. Терпеть не мог спорить с Асумой, но он не оставил мне выбора. — Убирайся из моего кабинета, — тихо, но твердо произнес я. — Пожалуйста… уходи… до того, как мы сделаем то, о чем будем жалеть. Асума фыркнул и многозначительно взглянул на меня. — Уже ухожу, мой господин. Не желаю омрачать своим присутствием драгоценные покои Учиха. — Асума… — с растущим негодованием прорычал я. — Собираюсь-собираюсь. Ебать-колотить, тебе срочно нужно потрахаться и как можно скорей. Задыхаясь от оскорбительных намеков, я чувствовал, как полыхают щеки от его смешка. Асума пятился к выходу, даже не пытаясь сгладить ситуацию. Как он посмел подумать, что все дело в… в… Неужели Асума такой же ублюдок, как и Орочимару?! И все же… — Вы очень напряжены, мой господин, — подошедший Хаку принялся разминать сильными руками мои плечи, творя волшебство. Спустя долгие часы насыщенного дня, я лежал лицом вниз на футоне, прикрытый лишь одним белым полотенцем на ягодицах. Это было одно из преимуществ личного слуги. Седзе, ведущие во внутренний дворик, были раздвинуты и впускали ночную прохладу. Воздух был наполнен ароматом свечей и благовоний, а также маслом, что использовал Хаку. Я смог расслабиться впервые за последние недели. — Тяжелый день, — мягко выдохнув, согласился я, а ресницы сами собой закрылись. Его руки опустились к пояснице, к чувствительной области спины. Естественная реакция организма на прикосновения не заставила себя ждать. Пришлось немного подвинуться, чтобы облегчить «растущий» дискомфорт. — Надеюсь, что сегодня вечером я смогу угодить своему господину, — тихо сказал Хаку, вновь поднимаясь к забитым мышцам плеч. Хмыкнув, я повернул голову в другую сторону. Опустив веки, я снова столкнулся с голубыми глазами, что не давали покоя. Презрение. Отвращение. Гнев. И все это — для меня. «Он застрелил мою подружку… девушку, которую я любил больше всего на свете… » Интересно, что это была за девушка? Какой она должна быть, чтобы так сильно согрешить ради нее? Неужели любовь к ней была настолько сильной? Была ли любовь причиной, по которой грех должен быть прощен? — Хаку? — неожиданно для себя я устало задал вопрос и приоткрыл глаза. — Да, мой Господин? — Я… Ты считаешь меня бессердечным? С какой стати меня интересовало его мнение? На что я надеялся? На подтверждение? Неужели слова Асумы так сильно на меня повлияли? От вопроса, на мгновение, ладони Хаку остановились, и я почти мог ощущать движение шестеренок в его голове, пока он изо всех сил пытался придумать ответ, который удовлетворил бы меня. — Мой господин… вы совершали хорошие поступки, — наконец поступил уклончивый ответ. — Ты не ответил на вопрос. — Прошу прощения, господин, но я не в силах… — Ладно, — с тяжелым вздохом прервал я и снова сомкнул веки. — Это не важно. Конечно, в каком-то смысле это было важно. Если бы мой брат был все еще жив… он бы одобрил мои действия? То, кем я стал? Он был прекрасным воином, и в своем юном возрасте никто не мог превзойти его в додзё. Мне всегда хотелось, чтобы он гордился мной, чтобы он видел — я могу быть таким же сильным, как и он. Ответь мне, нии-сан… я бы заставил тебя гордится сегодняшним поступком? Или тебе презренен путь, который я избрал? Тело задрожало, а внимательные руки скрылись под полотенцем, разминая верхнюю часть бедер, а потом принялись мять ягодицы. Я все еще чувствовал дискомфорт от интимности момента, но с другой стороны, Хаку лишь выполнял свою работу. Пришлось напомнить себе, что это всего лишь очередное испытание, которое мне следовало вынести. Я прикусил губу, чтобы подавить стон, когда его руки принялись поглаживать ягодичную мышцу мягко и тщательно… с ощутимым опытом, который было невозможно не заметить. От удовольствия поджимались пальцы, да и я не отрицал: сколько бы не говорил обратного, сейчас я получал истинное наслаждение. В конце концов, организм отреагировал вполне естественно на подобные прикосновения. И это было не в моей власти. «Что он, черт возьми, делает?» Рука скользнула в промежность, и я тут же дернулся. — Прошу прощения, господин, — Хаку выдохнул так, что в его голосе не было ничего, кроме сожалений. Казалось, что он вот-вот задохнется, а его дыхание блуждало на поверхности. Несчастный глупец. Это была единственная возможность ощутить прикосновения на своем теле, так сколько можно было скрывать очевидное? Прогнать Хаку сейчас было бы слишком грубо. «Под толщей земли, в заперти, проклинал ли он меня с каждым вздохом?» Пальцы слуги задели яички. Один раз… два… три раза (и это явно не было случайностью), я с силой прикусил подушку. «Думает ли он обо мне? Желает ли убить меня? Желает ли причинить боль?» Отяжелевший член прижимался к животу и приносил достаточно боли… даже во время вздоха. Это кара за необъяснимые чувства, одолевающие меня. Пару раз я снимал напряжение мастурбацией… сегодня же… я чувствовал себя… иначе… «Горит ли в его глазах ненависть?» … Сильней… Сдавленно застонав, я с силой вцепился в простынь, а руки Хаку массировали глубже и жестче… быстрее… «Ненавидишь ли ты меня, Узумаки Наруто?» Ебаный Боже… Блять… Хаку… Боже… Нет… не трогай меня… так… что… «Так же сильно, как ненавижу я и презираю? Хочешь ли ты искупать свои руки в моей крови?» Жар тут же прилил к щекам, когда моего ануса коснулись, всего на мгновение, но этого оказалось более чем достаточно, чтобы растворить и без того ослабшую решимость. Никакой самоконтроль не заставил бы меня остановить то, что должно было случиться. Дерьмо… Я кончил так бурно, как никогда прежде. Низкий стон заглушила мягкая подушка, в то время как тело стыдливо дрогнуло от проявленной слабости. Я был настолько жалок, что готов был заплакать. Уверен, если бы в комнате был Орочимару, он бы смеялся до тех пор, пока не порвал рот, наблюдая открывшуюся картину. Господин «неприступность» и «стальная выдержка» кончил за пять минут. Может Асума был прав. Может, мне стоило… Нет! Не забывай чему священники учили тебя! Желание плоти делает слабым. Тебе надо быть сильным, Саске. Ради Бьяку-Синкё. — Мой… мой господин? — Что? — устало простонал я. — Простите меня за то, что осмелился… — Хорошо. Ты прощен, — я перевернулся на спину с тенью улыбки. Веки оставались прикрыты, а сам я едва не проваливался в сон. Лицо Хаку было таким же красным, как и у меня. А еще было видно, что он гордился тем, что сделал. Потянувшись за полотенцем, я прикрыл себя и с тяжелым вздохом поднялся на ноги. — Позаботься о беспорядке, — приказал я, вытираясь и бросая к ногам слуги полотенце, перепачканное спермой. Дотянувшись до юката, я закутался в него и вышел на улицу, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Пройдя до пруда с кои, я опустился на корточки и всматривался в свое отражение на кристально-чистой воде. Сегодняшнюю ночь освещала полная луна, а слабый ветер приятно ласкал кожу. Я едва поклонился, благодаря Природу за эту магию… «… лучше отправить его на работы, чем подвергать пыткам изо дня в день». Пошел на хуй, Асума. … Я знал, что о принятом решении я буду жалеть до конца своей жизни.