Глава 09
Контроль
Мне никогда не сбежать
Из своего кокона.
В который раз я вынужден искать тебя?
Меня тянет к тебе,
Как мотылька к свече:
Все ближе и ближе.
Касаясь дикого пламени,
Крылья сгорели.
Почему так жестока природа?
— Тиган -
Саске: Оставшаяся часть вечера была размытой. Я упорно желал оставаться на балконе, но Орочимару настоял на том, чтобы я присоединился к веселью внутри. Было известно, что неподчинение вызовет ярость, но в нынешнем положении имели значения только мои чувства. Чем Орочимару вообще думал, когда соглашался на условия Данзо? Как они вообще представляли все это? Выходит, мы лишь заставим грязных грешников убивать друг друга, ради очищения? Какой смысл? Мы просто позволим им вновь совершать преступления, из-за которых они были осуждены. Как Орочимару мог согласиться на эту бессмыслицу? — Еще долго собираешься играть в немого, Саске? — раздраженно спросил он, когда мы ехали по шоссе к гостевому домику. Ужин наконец-то подошел к концу, и мне не хотелось ничего, кроме как найти спокойствие в уединенной комнате и поразмыслить над своими действиями. Теперь у меня было как минимум две причины спланировать его убийство. Несмотря на снисходительное поведение сейчас, вещи, о которых мне намекнул Данзо, дали понять, что Орочимару намеренно держал меня в неведении все это время. Зачем? Он считал меня недостаточно взрослым, чтобы быть в курсе событий? Или это связано с управлением Бьяку-Синкё? Неужели я казался столь ненадежным, что мне нельзя доверять? — … так грубо было отказать в танце дочери председателя, когда она обратилась к тебе, — продолжал ублюдок. Мой взгляд был устремлен в окно, и я все еще видел в отражении на стекле, как он неодобряюще покачивал головой. — А твое решение провести половину ужина на улице было очень плохим, Саске. Поймав его взгляд, я в презрении поджал губы. Разве сейчас самое время думать о ебаной деловой репутации? — Тебя так волнуют изменения правил? — Орочимару выгнул брови, словно действительно удивлялся. — Такое ощущение, что ты не уверен в себе и своих силах. Кровь быстро отлила от лица. Если он хотя бы на минуту подумал, что я испугался криворуких грешников… Мои навыки превосходят их всех!.. — Были причины, чтобы согласиться на идиотское предлежние Данзо, Саске, — выдохнув, продолжал Орочимару, словно устал объяснять очевидное. — Он хотел доказать, что ты не достоин руководить Бьяку-Синкё… «Орочимару преисполнен алчности и ни перед чем не остановится, пока не получит полный контроль над всем, и он не задумываясь уберет тебя со своего пути. Он планировал это еще до того, как…» Слова Данзо отозвались в голове эхом. Все становилось еще сложнее. Что хотел каждый из них? Кто лгал? Кто был искренен? Кому верить? Оба, скорее всего, желали обмануть меня, но… кто? Кто был меньшим из двух зол? — … что ты слишком слаб… мягкотел… труслив, — Орочимару с удовольствием выговаривал каждое слово. Почему мне казалось, что именно он оскорблял меня. — Я согласился, чтобы ты смог доказать ему обратное, Саске. Подумай об этом, мой упрямый глупый мальчик, — он взглянул на меня со слабой улыбкой. — Когда ты расправишься с последним грешником, выступившим против тебя, то твоя репутация будет восстановлена. Ты докажешь Данзо и тем кровожадным политикам, что достоин продолжать защищать Японию, как это делали веками Учиха. Орочимару потер подбородок, задумавшись. Его черные ухоженные ногти блестели в приглушенной темноте. — Возможно, я слишком поспешил, решив, что именно ты должен сразиться с последним грешником. Но должен признаться, даже мне интересно узнать, многому ли ты научился за эти годы. Насколько хорош ты в настоящей битве? Последняя «настоящая битва» была с Кимимаро в додзё около двух лет назад. И хотя Орочимару сказал, что развлекал гостей из Гонконга, Кимимаро словно забыл условия и едва не заколол меня своей «пикой». К счастью, то было не настоящее оружие, а деревянное, но до сих пор я помню, что к концу сражения истекал кровью и припадал на ногу. Это был позор, а не поражение, хоть Кимимаро и попытался развеселить, говоря, что у меня неплохо получилось и что я стал сильней (а я только задел его лоб). С тех пор я оставался номером два. Пока Кимимаро рядом, шансы устранить Орочимару стремятся к нулю. — Посчитай это личным вызовом, м? — не унимался Орочимару, словно его болтовня могла взбодрить меня и заставить поставить свою жизнь на кон. — Знай, я верю в тебя всем сердцем. Устрой нам отличное шоу, а? Орочимару осмелился снисходительно погладить меня по плечу. Рефлекторно я ударил его, а потом сдернул руку с куда большей силой. И пускай он касался меня раньше (гладил по голове или брал за руку), я никогда не противился этому так, как сейчас. Стало очевидно, что мне не нравилась его компания. За бледно-зелеными глазами вспыхнула ярость и иное, что мне не удавалось разгадать. Прежде, чем я понял, голова резко дернулась, едва не оторвавшись, и ударилась о стекло с глухим звуком, а потом боль растеклась по всему черепу. Орочимару ударил меня по левой щеке. И так сильно, что во рту я почувствовал вкус крови. Не помню, когда последний раз он поднимал руку, но сегодняшнего раза стало достаточно, чтобы глазные яблоки словно посыпали солью (нет, это не слезы), а унижение захлестнуло с головой. Наверное, он ждал, что я тут же встану на колени, и меня вновь начнут поливать оскорблениями. Гордость и так пострадала от удара. Я чувствовал себя хуже чем самый грязный грешник, отправленный на Гудан. Такие же пощечины Орочимару давал грешникам, что оказывались у него на пути. От осознания этого меня бросило в жар. В зеркало заднего вида я увидел Кимимаро (тот восседал на переднем сиденье) и не смог понять: тот преисполнен жалости или удовольствия? Да какая разница? — Неблагодарный ребенок, — холодно прошипел Орочимару. — После того как столько лет я ухаживал за тобой, ты осмеливаешься обращаться со мной так, словно я мешаюсь. На добро необходимо отвечать добром, Учиха Саске. Мне казалось, что твои драгоценные Высшие Жрецы научили тебя этому. С силой Орочимару сжал мой подбородок. От неожиданности я только сцепил зубы. Пальцы давили, не давая отвернуться. Стало больно, когда он еще сильней сжал их. — Ты разбиваешь мне сердце, мой дорогой мальчик, — лениво протянул он. Холодный зеленый оттенок глаз не давал разглядеть что-либо за ним. Орочимару задышал чаще, розовый язык коснулся бледных губ, а палец размазал кровь, выступившую на подбородке. Сжав кулаки, я попытался отстраниться, но было мало места: я и так сидел вполоборота к нему. Нужно было хотя бы отвести взгляд, чтобы не замечать магического эффекта чужих глаз, и не… Сопротивляйся. Сопротивляйся. Сопротивляйся! — Открой глаза, — прошипел Орочимару, когда я опустил веки. — Открой свои чертовы глаза и дай мне взглянуть на них. Сдавленно застонав от жесткой хватки, я неохотно поднял ресницы. Лишь спустя пару мгновений до меня дошло: его влажный длинный язык касался уголка моего рта. Господи. Господи! Стоп! Стоп! Стоп! Орочимару слизывал мою кровь, словно та была самым вкусным деликатесом. Зажмурившись, я попытался усмирить чувство тошноты и отвращения. Хотелось вырваться, но тело окаменело… я не мог дышать, а он продолжал наседать. Отчаянно желая не замечать происходящего, я старался сделать вид, что все это происходит не со мной. Как в тот день, когда моих родителей убили, я смог провернуть штуку с «разумом», придумав, что и выстрелы, и дождь из крови — всего-то взрывы петард и капанье пробитой трубы. Оставалось надеяться, что Орочимару не захочет идти до конца. Едва он перестал насиловать мои губы, раздался тихий смешок, вырвавшийся у него. Этого не может быть! Задыхаясь от надвигающейся паники, я старался сжать ноги, словно пряча свои причиндалы от костистой руки. Какой позор. Отвратительно. Даже невозможно представить, что это случилось, но… но… я был… (возбужден) — Блять! — выдохнув, мне удалось вернуть контроль над рукой и, сжав чужое запястье, попытаться отодвинуть его. Меня воротило, но тело шло вразрез с подсознанием. Оно словно не принадлежало мне. Орочимару сжал и потер… еще раз, сильнее и быстрее. И чем отчаянней я пытался остановить его, тем становилось хуже. Такое нельзя взять под контроль. Мой член буквально выпирал под тканью брюк и белья, и мне хотелось сдохнуть от стыда. И от удовольствия. — Хв… хватит… — пораженно опустив голову, сгорая от стыда, просил я. — Прошу… я не могу… — Не можешь что, Саске? — протяжным голосом спросил Орочимару над самым ухом. Я вздрогнул от прикосновения липкого языка. — Не могу поверить, что ты настолько… чувствительный. Твое великолепное тело просит продолжения, Саске. Это нормально — поддаваться своим желаниям, мой мальчик. Ничего не случится, если ты… Нет… нет… нетнетнетнетнетнетнет… нет! Я не могу! Просто не могу!.. — Сделай это для меня, Саске… Нет… — Только ради меня… покажи, что скрывается подо льдом… От отчаяния раздался стон. — Нет… прошу вас… нет… Мы оба знали, что я проиграл эту битву. Фу… Блять! От оргазма (весьма сильного) я издал сдавленный всхлип, а потом прикусил губу, чтобы не произнести ни звука. Растекалось тягучее семя по белью и штанам, касаясь влагой чужой руки. Я все еще сжимал запястье Орочимару, но хватка ослабла, а я повалился на спинку сиденья. Жалкое зрелище. Дыхание было частым и тяжелым. Как только я приду в себя, то непременно буду корить за ту победную усмешку, с которой Орочимару отпрянул. — Этого стоило подождать, — протяжно промурлыкал Орочимару. Я слышал, как он облизывал пальцы, и отвернулся, надеясь, что дверца машины милосердно откроется и я вывалюсь на дорогу, где окажусь под колесами встречной фуры. Одно дело кончить от массажа Хаку, но совершенное иное — когда старый больной ублюдок касается меня, спустя годы пускания насмешек и недвусмысленных взглядов, грязных шуток и комментариев. Теперь же меня захлестнуло отвращение к себе. Мне надо очиститься… и как можно скорей. Надо было стереть с себя прикосновения, стереть случившееся из памяти. Я ненавидел свое тело и желал содрать с него кожу. — Твои глаза покраснели, — заметил Орочимару. Машина начала тормозить, а значит мы подъезжали к дому. Хотелось бежать. — Кимимаро, передай глазные капли для Саске. У нашего мальчика была трудная ночь. — Да пошел ты, — раздраженно огрызнулся я, но это лишь развеселило мужчину. — Ты так мило смотрелся, когда кончил, мой мальчик, а твой праведный гнев делает тебя еще более желанным, — Орочимару многозначительно облизнул губы. Я успел отвернуться. Клянусь, я отрежу ему чертов язык. И засуну в его собственную глотку, чтобы он почувствовал отвратительный вкус самого себя… — Вылезай, Саске, — голос Кимимаро заставил отвлечься от размышлений. Автомобиль уже успел остановиться. Я был в замешательстве — между ног расплылось белесое пятно. Как мне, блять, выйти, чтобы рабочие и прочая челядь не заметила, что я кончил в штаны? Находчивый Кимимаро решил эту проблему. Усмехнувшись, он стянул пальто и накинул мне его на плечи. — А теперь идем. Все выглядит более-менее прилично. Я проигнорировал его повелительный тон и последовал за ним в его комнату. Мне казалось, что Кимимаро делил комнату с Орочимару, но нет. Я остановился в дверях, опасаясь, что теперь и он пожелает сделать тоже самое со мной. — Просто отдай его мне и я уйду, — тихо предложил я. Не было сил смотреть в глаза. После того, что сделал Орочимару, хотелось остаться одному. Всю ночь мне придется отмывать себя и скрести мочалкой кожу… — Терпение, терпение, — пробормотал Кимимаро, роясь в чемодане. — Я почти… Даже короткого взгляда хватило, чтобы понять — чемодан был наполнен множеством флакончиков и бутылочек, что не слишком удивляло. Еще одно хобби Орочимару — искать лекарства. Он считал себя меценатом науки, исследователем природы, человеческого тела и всего остального, что растет, дышит и существует под солнцем. Я видел его лабораторию (Орочимару уверял, что она всего одна, а я не желал доказывать обратного), и именно в ней были разработаны «специальные» глазные капли, что успокаивали и снимали воспаление. Спустя пару недель после смерти моих родителей, я пожаловался на боль впервые. Я рассказал о тысячах игл, колющих чувствительную роговицу, и тогда Орочимару задумался. — Когда ты почувствовал боль, мальчик мой? «С тех пор, как увидел тебя», — хотел бы ответить я, но был достаточно умен, чтобы понять — это не то, что Орочимару должен был услышать. Поэтому коротко произнес: «Всякий раз, когда вижу плохих людей». — Плохих людей? — потерев подбородок, переспросил Орочимару. — А когда смотришь на меня, тоже больно? Я мотнул головой в ответ. Он изогнул удивленно бровь. — Не очень, — добавил я. Казалось, Орочимару начнет смеяться, узнав о слабости, но он лишь нежно потрепал меня по голове. — Не волнуйся, мальчик мой. Я приготовлю тебе лекарство, от которого непременно станет легче. Хорошо? Я был настолько взволнован, что мне даже в голову не пришло задавать какие-либо вопросы. Что это за чудо-лекарство и каковы последствия. Тогда мне было шесть лет, откуда мне было знать? Орочимару стал матерью и отцом в одном лице. Я был слишком зависимым ребенком. Сдержав слово, Орочимару сделал ту панацею. Я принимал капли три раза в день в течении нескольких недель и эффект не заставил себя ждать. Боль исчезала в течении часа, оставляя приятную прохладу. Настоящее чудо! И все же, за годы лекарство давало осложнения. Я больше не чувствовал зла, исходящего от Орочимару и всех, кто находился за стенами Бьяку-Синкё. Но постепенно я привык не обращать на это внимания. И сегодня, окунувшись в иную обстановку, настоящую клоаку зла… боль нахлынула с новой силой. Глаза все еще жгло и покалывало, и напор Орочимару не отвлек от неприятных ощущений. Еще немного и я готов был вырвать их. — Ты уверен, что тебе не нужна помощь? — протянув маленький коричневый флакон, произнес Кимимаро. — Я мог бы… Выхватив капли, я удалился до того, как он успел закончить предложение. Добравшись до домика, я тут же задвинул дверь, с трудом сдерживая дрожь в руках. Если бы кто-то увидел меня в таком состоянии, то посчитал бы за наркомана, но не было сил исправить положение. Я был в отчаянии. Капли коснулись глазных яблок… никакие слова не способны передать это облегчение. Он контролирует меня… Пальцы сжали пузырек, желая раздавить толстое стекло. И все же, капли необходимы. Он контролирует меня… Даже в такой мелочи, как глазные капли, и этот унизительный инцидент в автомобиле… Со сдавленным рыком, я срывал с себя костюм, выбрасывая зловонную одежду, перепачканную доказательством моей слабости. И пускай руки все еще дрожали, мне кое-как удалось добраться до трусов, которые я также собирался сорвать, но услышал стук в дверь. Схватившись за резинку, я замер. Кто еще, черт возьми?.. Господи… нет! Только не это! Паника словно дикий огонь пожирала меня. Что если Орочимару вернулся, чтобы закончить начатое? — Саске-сама? — раздался робкий голосок, который я никак не мог ожидать. И прежде чем я смог ответить, седзи отодвинулось вбок, чтобы явить Эно. — Саске-сама, вам не… ой! Ой? Ой? Неужто она была настолько некомпетентна, что не слышала о личном пространстве гостей? Ее лицо выражало крайнюю степень удивления, а рука прижалась к губам, и эти голубые глаза… «Черт побери!» … казалось отражали все разочарование и ярость, что скопились во мне за вечер. Рычание вырвалось из моей груди… «Кем ты стал, Саске?» … я схватил ее за запястье, втащил в комнату и рывком задвинул седзе. — Ой? — передразнил я. — Ты пришла, чтобы посмеяться надо мной, да? Служанка отрицательно мотнула головой. — Я не… я не понимаю, о чем речь, Саске… агх! Я кинул ее на матрас с такой силой, что дешевый парик отлетел в сторону, обнажая светлые волосы. Она попыталась уползти, но я был быстрей. Сжав запястья, я водрузился сверху, прижимая ее телом к матрасу, лишая возможности двигаться. Ее глаза широко распахнулись и наполнились страхом. Внезапное ощущение власти… собственной значимости… захлестнуло меня. В конце концов… Мне надо было вернуть контроль над собой. Орочимару использовал меня в машине, а теперь я мог делать с этой беззащитной женщиной все, что только, блять, захочу. Я могу взять ее и доказать, что не такой, как Орочимару, что наслаждаюсь женским телом, что я «нормальный». — Пожалуйста… — прошептала она. — Не делайте этого, Саске-са… — Заткнись, дешевая шлюха, — я игнорировал ее возмущенный вздох. — Или я ошибаюсь? — с усмешкой продолжил, отпуская запястье и сжимая левую грудь. От ее попытки выбраться, подкинув меня, бросило в приятную дрожь. Хм. Любопытно. — Ты же хотела этого, — прорычал я, грубо разводя коленом ее ноги. Низкого стона было достаточно, чтобы подтвердить догадку. Она дрожала от страха, но тело желало другого. Каковы же истинные желания? Верховные жрецы бы сказали, что ее плоть томится в искушении, пока разум до сих пор сопротивляется. Грех плоти… Я отпустил второе запястье и медленно повел вдоль плеч… к тонкой и бледной шее… … чтобы искупить грех плоти, отбрось предрассудки… Пальцы сжались на нежной коже. … я искуплю твои грехи, отпущу их, милая… Я медленно сдавливал их… почти любя. Ты понимаешь? Я предоставлю тебе большую услугу. Я помогаю тебе… Голубые глаза, казалось, потемнели от возбуждения, а потом зрачок начал расширяться, стоило перекрыть кислород. Чем больше я смотрел в них, тем чаще ловил себя на мысли, что сравнивал их… кхм… с голубыми глазами грешника, которого не желал вспоминать. И все же, в отличие от Узумаки Наруто, чьи глаза были несколько ярче и… сильней, их взгляды (к сожалению) отличались. У Эно они были мутными и блеклыми, не способными источать поразительный свет, как у Узумаки Наруто. Какого хуя даже сейчас я вспоминал этого неуклюжего болвана? — Са… ас… ке… са… ма… — раздались слабые вздохи подо мной. Эно пыталась остановить меня, лихорадочно дергала ногами, словно могла убежать. Лицо было бледным, и я надавил сильней. «Почему ты не желаешь понять, я пытаюсь тебе помочь! — кричал мой необузданный разум. — Это не твой мир! Здесь нет места людям, запятнанным грехами! Я отошлю тебя как можно дальше… возвращайся обратно, и пусть душа твоя найдет упокоение. Я буду…» «Ты мягкотелый трус». Словно обухом по голове. Я тут же разжал руки, выпуская Эно. След на шее девушки был ужасным: яркие четкие алые круги на гладкой коже. Служанка громко кашляла, пытаясь втянуть драгоценный воздух. Что я делал? Что я, блять, делал? Руки дрожали. Не верю, что я едва попросту не лишил человека жизни. Громкие всхлипы Эно заставили меня тут же подняться с ее тела. Внезапная волна стыда и горя захлестнула с головой, выдавив стон. Ноги не слушались, колени подкашивались. Упав на матрас, я уткнулся в него лицом, сжимая ладонями голову. Как низко я пал. Что мне надо сделать, чтобы получить прощение за содеянное сегодня? — Оставь меня, — выдавил я, когда всхлипы Эно смолкли, а она словно забыла, что делать. — Вали отсюда! — уже громче приказал я. — Прошу тебя… просто… оставь меня… Внезапно, я почувствовал, что плачу. Не услышав ни единого движения после отданного приказа, я поднял голову. — Разве я не приказывал тебе оставить меня? Или тебе хочется умереть здесь? Я думал, что она убежит, но был удивлен, когда девушка поднялась на ноги и встала передо мной. Эно возвышалась, а тихие слезы замерли на ее щеках. Светлые волосы спадали каскадом на лицо, плечи, спину. Служанка выглядела так, словно была Богиней со страниц Священного писания — неземной. Она казалась сильной и эфемерной одновременно. Неужели ночь сюрпризов может стать еще хуже. Я видел, как она развязывала свое кимоно. — Что… что ты творишь? — прошипел я. — Что ты вздумала? Разве тебе не страшно, что я убью… — Вы не желаете этого, мой Господин, — мягко прервала она, заставив ком встать в горле. — Я видела боль и страдание в ваших глазах, Саске-сама. И это страдание… Я хочу ощутить его в глубине себя. Хочу помочь вам. — Помочь мне? — я бы рассмеялся, если бы не был очарован скольжением ее кимоно вниз с тихим шелестом. Если не считать хлопковых трусиков на ее пышных бедрах, Эно была первой обнаженной женщиной, что я видел… и это были не страницы учебников и атласов по анатомии. Новая волна жара окатила меня, хотелось отвести взгляд, но я не мог. Красивая… Пальцы зудели, желая коснуться… изучить… увидеть, действительно ли она была такой же мягкой, какой казалась. Я уже сжимал ее грудь, и на ней остался след, но золотистый свет от ламп спрятал синяки. Смуглые соски словно были созданы для того, чтобы целовать и посасывать их, и хотя треугольник меж ее ног был прикрыт тканью, на хлопковых трусиках сочилась влага. Девушка испускала мускусный аромат, пленивший меня. Язык стал сухим и опух, и лишь одна вещь была способна утолить жажду. — Прошу вас… — шептала она, потянувшись к моей щеке. Я тут же вздрогнул, помня прикосновения Орочимару. И все же Эно была другой. Понятия не имею как, но она зачаровывала меня: веки стали тяжелей, а приятное тепло заполнило каждую клеточку моего тела. И это чувство расслабляло меня. — Позвольте избавить вас, мой Господин, — умоляла она, медленно опускаясь на колени. — Используйте, как вам угодно. Сделайте это и я уйду… Я не решался сказать ей, что никогда не бывал с женщиной. Не мог произнести, что избегал искушений плоти, что выбрал путь воздержания, не желая приближаться к лукавому. Мне стоило посвятить ее в это, но я понял, что она склонилась над матрасом, а светлые волосы спадали словно саван. Сопротивление бесполезно. Жена дьявола. Сегодня победа за ней. — Эно… — закрыв глаза, простонал я, чувствуя ее тяжесть на бедрах, а ласковые пальцы на груди и сосках. — Да, мой Господин… — выдохнула она. «Делай то, что собралась, — судорожно выдохнув, подумал я. — Сотри его тошнотворные прикосновения. Заставь меня вновь почувствовать себя самим собой». А едва взойдет солнце, я клянусь, что найду ближайший храм, чтобы совершить обряды омовения. Сейчас же я готов был стать настоящим мужчиной. Позже — гораздо позже — я пойму, что голос в моей голове был низким и чужим, голос, который принадлежал голубоглазому грешнику. И это было сигналом: Узумаки Наруто слишком глубоко пробрался в мое подсознание. Ситуация выходила из-под контроля. _______________ — Апчхии-и… — шмыгнул носом. — Брр-р! Я дернул головой, словно намокшая собака. В это утро было ужасно холодно, но признаться… под этим снежным покрывалом Бьяку-Синкё выглядел великолепно. За ночь выпало около десяти сантиметров снега (снегопад все еще продолжался), и все утопало в белизне. Если бы у меня был фотоаппарат, то я определенно бы сделал пару снимков, но вместо этого смотрел вокруг и запечатлевал прекрасную картину в памяти. Как хорошо, что я все еще был жив и мог видеть подобное. Вряд ли на юге мог выпасть снег, а если бы и выпал, то не создал бы столь великолепных пейзажей. Будь мы в другом положении… — Хватит хандрить, махай лопатой живей, Узумаки! — рявканье начальника вернуло в реальность. — Да, сэр, — крикнул в ответ. Я даже отсалютировал, и не стал дергать удачу за яйца и злить смотрящего за нами дежурного с самого утра. Я взглянул на заваленные снегом дорожки, ведущие к столовой. Да, безумного красиво, но уборка снега обещала превратиться в настоящую каторгу. Около десяти грешников махали лопатами и должны были обеспечить свободный подход к месту назначения. Интересно, как нас отбирали на эти работы? Ведь по факту, никто бы не занимался уборкой, неужели офицеры бы взяли лопаты и кидали бы снег в грузовики? Вряд ли бы они наняли кого-то, скорее бы использовали рабскую силу. — Ненавижу снег. Ненавижу снег. Ненавижу снег. Ненавижу снег, — раз за разом повторял парень под боком. Это мой приятель, Чоуджи, бормочащий проклятия с каждым броском снега. — Что не говори, а меньше его не станет, — усмехнувшись вполголоса, я быстро заработал лопатой. — Ага, — пробубнил Чоуджи, бросая быстрый взгляд налево. — Только посмотри на них… греются в своих тулупах, попивают горячее какао, пока мы морозим задницы. Трое стражников прислонились к углу здания, разговаривая и смеясь над чем-то. Они выглядели опрятно и тепло одетыми в свои черные шерстяные пальто, а из кружек в руках исходил ароматный пар. То, что они пили, было несомненно вкусным. Желудок предательски заурчал. Я облизал губы. Мы до сих пор не завтракали, а прошлый прием пищи был глубокой ночью и состоял из слипшегося риса и холодного мисо. Этого было едва ли достаточно, чтобы протянуть на кухне. А пока Лорд Орочимару отсутствовал, стражи решили устроить подобие рождественской вечеринки. Поэтому кухня работала сверхурочно, мастеря все известные блюда. Нам же доставались остатки с их стола, а так как я был на самой нижней ступени в иерархии грешников, то мне не оставалось ничего, кроме как вылизывать пустые кастрюли (естественно, я этого не делал). Для защиты от зимнего холода нам разрешили надеть тонкие светло-серые куртки, что позволяли разве что не стучать зубами. На ноги дали толстые носки, которые странно, но грели. И все же, холод не способствовал исцелению больных суставов и конечностей. Чем морозней было на улице, тем хуже гнулись ноги, и даже лечь на футон было затруднительно. По утрам же и вовсе казалось, что однажды не смогу встать. Да я был девятнадцатилетним старикашкой! И это совершенно не воодушевляло меня. — Помню, во время снегопадов, я с детьми лепил снеговиков, — заговорил один грешник. Его звали Соуджиро. Долговязый парень, который, казалось, от одного прикосновения мог сломаться пополам. Его арестовали за растрату, но он рассказал, что находился на грани отчаяния, не в силах прокормить своих пятерых детей. Бедный парень. Застрял тут, пока его жена и дети страдали где-то снаружи. И те гроши, что ему удавалось заработать здесь, он непременно слал семье. Со слов Соуджиро, ему осталось около двух лет. — Моя младшенькая, Минами, строила прекрасные снежные дома, — вспоминал он с такой тоской в голосе и слабо улыбался. От подобной картины сердце сжалось в болезненный ком. Соуджиро действительно скучал по своей семье. Надо быть слепым, чтобы не видеть тепло любви и обожания в его больших серых глазах. — Она делала их такими высокими… — он указал куда-то на уровень бедер. — Правда? — переспросил я так, словно больше других хотел знать подробности. Остальные угрюмо махали лопатами. Я же по крайней мере мог стать благодарным слушателем, желающим услышать историю. — И сколько ей? Лицо Соуджиро просветлело от удовольствия. Было очевидно, что он был счастлив поговорить о семье, и я через силу улыбнулся. Надеюсь, он не спросит меня. У меня не осталось светлых воспоминаний… — Через несколько дней исполнится шесть, — с улыбкой произнес Соуджиро. — Она любит петь в караоке, как и ее отец. — Держу пари, что поет она лучше тебя, — поддразнил я, и мужчина разразился смехом. Утомленная серость, казалось, исчезла с его лица. — Ну… если бы ты услышал ее, то… гха! Внезапный тяжелый удар прилетел из неоткуда. Застыв с раскрытым ртом, я не мог понять, от чего Соуджиро повалился на землю бескостной кучей. Рана, оставленная боккеном на черепе, тут же окрасила белоснежный снег в темно-алый. Остальные грешники прекратили махать лопатами, с молчаливым любопытством смотря на происходящее. Стражник плюнул под ноги, а потом пнул неподвижное тело. — Вставай, паршивый ублюдок. Нечего лежать, когда надо работать. — … он работал, — кто-то пробормотал. Понадобилась целая секунда, чтобы осознать, что это я произнес это. Взгляд все еще был прикован к расплывающемуся алому пятну. Кажется, он мертв. И больше никогда не увидится с семьей. А малышка Минами, что через несколько дней станет взрослее, никогда не будет строить снежные дома со своим отцом лишь потому, что какой-то мудак считал себя более чистым перед верой и считал, что может… — Что ты мычишь, Узумаки? — глумился мудак. Я слышал, как тот шагает ко мне, но не мог оторвать взгляда. — Ку-ку, — стражник ткнул рукоятью боккена в плечо. — Эй! Плохо слышишь, шрамированный уродец? Повтори, что сказал? — и опять ткнул в меня. Немного сильней, но я не сделал ничего, только стиснул зубы и сжал кулак. Не сомневаюсь, стоит вякнуть, как меня вновь кинут в темницу. Шикамару из кожи вон лез, чтобы вытащить оттуда, и я не позволю его трудам пропасть впустую. Потерпи. Потерпи. Потерпи. — Сучий потрох, — прошептал стражник, подходя вплотную. От него несло горячим чаем и луком. Грубые черты бледного лица виднелись из-под тюрбана. Ему едва было больше, чем мне. — Ну что? — он смеялся. — Что ты так на меня смотришь? Хочешь подраться, да? Вижу же по твоим глазам, что хочешь, дьявольское отродье. — Отвали уже, Аой! — выкрикнул другой стражник. — Молись, чтобы тот парень не умер, или ты получишь от офицера Оотори. Болезненно ударив напоследок по плечу, кретин Аой потопал прочь, окинув взглядом грешников. — Чего вылупились? А ну работать! Лопаты вновь принялись скрести по снегу. Некоторые грешники усмехались над незадачливым стражником. Я вернулся к своему участку, чтобы разгрести снег, и всю свою ярость вкладывал в каждое движение лопатой. Надо было убить сукина сына… — Тебе надо было ответить ему, — под нос пробормотал Чоуджи. Краем глаза мы видели, как стражники суетятся над неподвижным телом. Похоже, парень все-таки умер. Он выглядел весьма слабым. Удара оказалось достаточно, чтобы вышибить из него дух… навеки. Хмыкнув, я ничего не ответил Чоуджи, хотя сам факт, что они ждали хода от меня — забавлял. Почему бы ему не ввязаться в спор? Разве у Чоуджи не было рук или ног? Конечно, я бы мог повалить тупого ублюдка, но удача была не на моей стороне. Поддавшись чувству, можно было легко угодить в расставленную ловушку. Ведь в отличие от остальных, у меня был особый статус. В их глазах я оставался дерьмом, грязью, нечистым, и не ценней, чем кухонный таракан. Странно, что они вообще еще не прибили меня. Ну, Аой же так и не ударил меня. Невообразимая глупость. Если подумать, то стражники стояли и смотрели, не нанося каких-либо серьезных физических наказаний. Конечно, я сдерживался и не совершал ничего, что могло бы послужить поводом, но все же… — О-ооо… только посмотрите, кто вышел, — послышался тихий шепот грешника неподалеку. Мы обернулись, чтобы увидеть, о ком идет речь… и это определенно был не «нашего поля ягода». Понятия не имею, что произошло. Да и вряд ли мог бы объяснить. Подобное чувство случилось тогда в автобусе, когда я заметил «девчонку». Сердце словно заколотилось быстрее при виде чего-то действительно прекрасного. Мое мужское достоинство встрепенулось, желая доказать, что под грязным юката и переломанными костями скрывался человек, способный сделать ее счастливой… Одну минутку… ее? Шикамару говорил, что женщины не имели право ступать на территорию Бьяку-Синкё. И это значило, что… Черт. Только не снова. … Стройная фигура и длинные, почти черные, волосы, пастельных тонов кимоно, темная накидка. Еще один красавчик из «элитной» группы. Сукин ты сын! Я и правда торчу здесь слишком долго. Все тяжелей видеть различия между мужчинами и женщинами! — Хаку-чан, — с обожанием выдохнул грешник. Меня затошнило. — Разве он не прекрасен? — Он, блять, парень, — стиснув зубы, заметил я, еще быстрей заработав лопатой. Даже мысль об этом тут же возвращает меня к ублюдку Саске. Надеюсь, никто не узнал о том, какой горячей «цыпочкой» я его посчитал. Слава богу, Шикамару перестал дразнить. Действительно, слава богу… — И что с того? — с легкой обидой пробубнил грешник. Двоих грешников забрали, чтобы отнести бессознательного Соуджиро в лазарет. — Хаку-чан подобен цветку. Столь же нежен и прекрасен. Он всегда улыбается нам, и это делает нас счастливыми. — Гх. — Он личный слуга Саске-сана, — добавил Чоуджи. Хаку-чан уже поднимался по небольшой лесенке, ведущей к столовой. Несколько грешников засуетилось, чтобы убрать снег с ее… его (да блять!) пути. Все они улыбались и краснели, пока Хаку застенчиво прикрывал рот, мягко хихикал и благодарил за доброту. — Прекрасно выглядите сегодня, Хаку-чан, — заикаясь, вымолвил влюбленный и слегка поклонился. — Ох, что вы… Санзо-сан, — засмущался Хаку словно девчонка. И все же на его щеках появился легкий румянец от комплимента. — Возвращайтесь к работе, хорошо? — Непременно! — отсалютировал грешник. — Сегодня Хаку-чан помолится за меня? — Конечно. — И за меня! За меня тоже! — заскандировали остальные грешники. Даже Чоуджи прокричал пару раз, хотя его, похоже, больше веселила сама ситуация, чем очарование женственного слуги. Тот шел в нашем направлении, но сообразительные охранники уже успели замести следы с места падения Соуджиро. Тот факт, что Хаку был слугой первого капитана, пугал охранников, поэтому они вытянулись и пытались принять серьезный вид. Хаку прошел мимо меня… почти прошел, но потом обернулся и взглянул на меня с невинным удивлением в глазах. Что еще? Что я натворил? Я попытался улыбнуться и одарил кротким взглядом. Но тот факт, что он был слугой долбанного ублюдка… У меня плохо вышло. Вся дружелюбность исчезла с моего лица. Этот женоподобный слуга греет постель напыщенному кретину. И для чего тому настоящая женщина? Никаких сомнений, что наш прекрасный капитан был ебаным гоми… -…бые глаза… — пробормотал Хаку. Я моргнул в замешательстве. Что он сказал? — Хаку-сан… — один из стражников прервал нас. — Что привело вас сюда в столь ранний час? — О… — Хаку, казалось, заколебался. Он словно избавлялся от оцепенения, а потом слабо улыбнулся стражнику: — Подумал, что сегодня стоит позавтракать в столовой. Если, конечно, можно… — Конечно! — слишком громко засмеялся стражник. — Для нас настоящая честь завтракать с вами. И Хаку-сан… смотрите под ноги. Закатив глаза, я вернулся к своей лопате. Большие карие глаза все еще изучали меня. И с чего такой интерес? Саске что-то наплел? И что же случилось с ним, раз Хаку вынужден впервые завтракать в общей столовой? Быть может, они с дорогим Саске поссорились? Как только офицеры потекли в сторону столовой, риторические вопросы исчезли сами собой. Мы работали как угорелые, и к завтраку я был настолько голодным и уставшим, что готов был опустошить гигантскую кастрюлю мисо. Но я был грязным грешником, и мне было запрещено есть с остальными грешниками. Поэтому у меня был выбор: есть на кухне или подняться в альков под крышей. То место, что я нашел, было прекрасным и достаточно защищенным от ветра. Кроме того, отсюда был хороший вид на проход между кухней и прачечной. Несмотря на некоторый холод, здесь все-таки было лучше, чем трапезничать на переполненной людьми кухне, где постоянно толкают и задевают тебя. Развернув куль, я почувствовал, как в горле встал ком. Старик-повар положил мне лишний шарик риса. Я жевал медленно, смакуя сладковатый привкус, понимая, что беззвучно плачу. Шмыгнув носом, я потер глаза. Ненавижу свою слабость, но ничего не могу поделать. Это осталось с тех пор, когда эмоции были сильной моей стороной. Осознание лишения свободы вызывало у меня приступ жалости к себе и тоски, стоило мне остаться наедине с мыслями. Здесь я пропускал так много: не слышал гудения автомобилей за окном квартиры, не чувствовал запаха женщин и детей, жующих нормальную еду. Даже разгуливая по улицам в маскировке, я чувствовал себя куда лучше. Одиночество этого места уничтожало меня. Если у меня не получится уничтожить это место… «Как это сделать? Правда, как, Наруто? Как ты собираешься это сделать?» … Я почти желал, чтобы Гудан наконец свершился, а я погиб и покончил со всем этим. — Так вот ты где, — послышался знакомый голос, заставив посмотреть вниз на задранное лицо Шикамару. — Можно присоединиться? — Если щедро заплатишь, — усмехнулся, вытирая нос. Надеюсь, он посчитает, что слезы стали следствием холода. Шикамару вытащил из рукава юката завернутую в бумагу жареную рыбу. Я кивнул и рукой указал в сторону лестницы, что вела к моему тайнику. Тут было тесновато, но он сумел втиснуться рядом. Обменявшись едой, мы в тишине наслаждались пищей. Несколько грешников торопились к прачечной, с корзинами, полными вымытой формы. И хотя было почти девять утра, небо было серым и тяжелым. Вечером снова будет снегопад. Завтра утром мы зароемся в нем. Вздох. — Не против, если я покурю? — спросил Шикамару. Он уже прикусил чертову сигарету и, прежде чем я успел ответить «нет», затянулся. Легкие тут же сдавил кашель, словно дым был ядовит. — Слабак, — поддразнил он. — И тебя туда же, — откашлявшись, махал рукой в сторону. — Когда ты будешь помирать от рака легких в хосписе, то даже не думай, что я пожертвую тебе свое легкое. Шикамару тихо рассмеялся и легонько толкнул в плечо. — Идиот. Легкое нельзя пожертвовать. — Нет, можно. — Покажи мне хоть одного человека, кто пожертвовал легкое другому. Ну же, давай. Палец прижался ко лбу. Я правда пытался вспомнить хоть один случай, но его смешок выбил из колеи. — Да ладно. Уверен, они смогут пересадить легкое другому. — Не бойся, я откажусь от твоих слабеньких легких, — Шикамару ткнул пальцем мне в грудь. — Это скорей убьет меня. Я раздулся, словно индюк. — У меня лучшие в мире легкие, просто словно поршни! Можешь потрогать. Следующие пять минут мы спорили, чьи же легкие лучше. Допив воду, я громко отрыгнул. — Боже… мне надо поебаться, — неожиданно простонал я. Было так странно признаваться в подобном. После еды мне иногда удавалось передернуть, или же я отправлялся на поиски женщины, с которой было бы можно уединиться. Ни на кухне, ни в кладовке мне не удалось бы даже подрочить. После смерти Сакуры мои желания притупились, хотя в последнее время (вплоть до ареста) я частенько прозябал в дешевых борделях. Целый час наслаждения без обязательств. Или два часа, если я был слишком сильно возбужден. — Не смотри на меня, — сухо ответил Шикамару. — Хотя некоторые здешние парни смогут составить тебе компанию. — Угх, — я содрогнулся при мысли, что мужчина будет касаться меня. И все стало хуже, при воспоминании о недавнем опыте. Судя по взгляду, Шикамару понимал меня. — Прости, — пробормотал он. -Да ладно, — я попытался отмахнуться. — Скажи… как ты справляешься… ну, с этим… Шикамару кивнул на свою ладонь (как очевидно). — И всякий раз, когда мне позволено выйти в город. — Тебе позволяют выходить в город? — недоверчиво спросил я. — Когда? — Когда на небе сияет голубая луна. Они берут несколько грешников, чтобы помочь таскать покупки. И тогда, если везет со старшим, то он дает возможность немного развлечься. Я взглянул на него с белой завистью. — Счастливчик. — Типа того… но у меня есть девушка, помнишь? — Шикамару стряхнул пепел. — Поэтому я не собираюсь трахаться с первой встречной. — Я думал, что она в больнице. — Так и есть. — И… как она? — Жива, — черты лица Шикамару наполнились задумчивостью. Ему не хватало ее. — Ее выпустят через неделю или около того. Тогда она сможет прийти в гости. В часы, когда храм открыт для посетителей. — О… круто, — тихо сказал я. Сердце сжалось от мысли, что Сакура никогда не сможет навестить меня… даже во снах. — Слышал, что сегодня ты увидел нашего известного Хаку-чана, — с легким смешком заметил Шикамару. Возможно, он понял, что тема подружек не самая удачная. И все же, женоподобный мальчик — сомнительное подспорье. — Да… все мужики истекали слюной, когда увидели его. Шикамару фыркнул. — Да. Такое часто случается. — Чувак, мне не понять, как можно хотеть кого-то… такого… — Так же, как ты хотел Саске. — Я уже сказал, что!.. — Да-да, это была ошибка, — вполголоса усмехнулся Шикамару, и я зарычал в ответ. — Спросишь, какая разница? Желание желанию рознь. И ты должен понимать это. — Пфф. — Не дай внешности обмануть тебя, — продолжал Шикамару. — Парень довольно силен. Я видел его во время тренировок и, чувак… — он присвистнул. — Этот мальчишка может уложить десятерых благодаря своим навыкам кендзюцу и тайдзюцу. Не удивительно, что Саске выбрал его в качестве своего телохранителя. Я молчал. С одной стороны, было интересно, как могло получиться так, что хрупкий мальчик мог оказаться смертельно опасным. Думаю, действительно не стоит судить о книге по ее обложке. Будет ли Хаку мстить мне, если я убью его хозяина? Возможно, сперва стоило устранить мальчишку… — Кстати о птичках… его нет, ты же заметил? Зевнув, я поковырялся пальцем в ухе. — Что? Кого нет? — Саске, — со слабой улыбкой ответил Шикамару. — Он уехал вместе с Лордом Орочимару. — … Да неужели? — что, черт возьми, Шикамару ожидал услышать? Что я буду прыгать от радости? Сделаю сальто назад и покручусь на месте в восторге? — Значит так ты относишься к человеку, что спас твою задницу от дальнейшего раздирания? Я напрягся и покосился на собеседника. — О чем ты? — Говорю, что именно Саске подписал документы о твоем освобождении и приказал не трогать тебя, пока не совершится Гудан, — Шикамару затушил сигарету о деревянный карниз. Он попытался вытянуть ноги, но это было почти нереально. — Ты не задумывался, почему стражники и офицеры не трогают тебя, хотя у них руки чешутся? Да, задумывался, но все же… — Значит… я должен начать лизать его ноги? — усмехнувшись, я прикрыл глаза. — Это он отправил меня в подземелья, так что пусть идет нахуй, если наконец понял, что мне там не место. Напыщенный петух. Не знаю отчего эта новость взбесила меня, но, поднявшись с места, я спустился по лестнице вниз. Игнорируя оклик Шикамару, направился в случайную сторону (хотя должен был вернуться на кухню, где ждали горы посуды). Все, что угодно, лишь бы не слышать о нем больше. И все же я понимал. Саске принял участие в моем освобождении, поэтому я чувствовал себя обязанным ему. Старая уловка, и мое доброе сердце попалось на нее. Что Саске стоило вновь отправить меня в подземелья? Но нет, он собирался унижать меня… Кулак врезался в дерево, а дыхание участилось. Голова загудела. Опустившись на корточки (кажется, морозы усилились), я обернул тонкую куртку вокруг себя и попытался сосредоточиться. При первой же встрече я должен был благодарить его… нет, он наверняка ждал этой благодарности, но во время нашего столкновения я и понятия не имел… Даже если и так, то я не собирался… — Добрый день. А? Я тут же поднял глаза. Если это стражник или офицер, то мне сулили большие проблемы. Как же удивительно было смотреть в красивое лицо с большими карими глазами, полными любопытства. Он сидел на корточках, как и я. Наверное, выглядело смешно (со стороны), но меня это мало волновало. Что ему надо от меня? И как он нашел меня? Я не слышал его шагов или настолько сильно погряз в размышлениях? Хаку слегка улыбнулся. — Не похоже, чтобы я тебя видел, — продолжил он в том же дружеском тоне. Выражение лица, словно у ребенка. Невинный румянец и вовсе раздражал. Как Хаку мог быть сильным и опасным? Такое чувство, что он и мухи не обидит. — Я здесь недолго, — слабо пожав плечами, ответил я. — И прости, что не являюсь одним из твоих… поклонников. Улыбка сделалась шире. Пальцы погладили подбородок. Такое чувство, будто я был неведомой зверюшкой. Его взгляд был слишком… назойливым. Это было неприятно, и я отвернулся… и начал лепить снежки (о боги!), еще и еще, лишь бы занять руки. Хаку наблюдал, как я сделал как минимум три, а потом принялся делать тоже самое. Можно ли доверять ему? И все же, было забавно наблюдать, как из-под его пальцев выходят идеально круглые шарики. Мы катали их до тех пор, пока у нас не вышло штук двадцать размером с теннисный мяч. — Крепость Хаку, — заявил юноша, очерчивая обломанной веткой полукруг. — А тебе нужно построить крепость для-я… — … Наруто, — наконец ответил я. Хороший способ узнать имя. Я улыбнулся от столь необычной тактики. А Хаку улыбнулся в ответ. — Узумаки Наруто. — Я знаю. А? От его ответа я изогнул бровь. — Ну… — попытался объясниться Хаку. — Я услышал его, когда мой Господин бормотал его во сне. У-зу-ма-ки На-ру-то, — он начертил кандзи на снегу. — Ты голубоглазый грешник. Внезапно я поднялся на ноги. Но в этот раз Хаку не стал повторять, а лишь потрясенно смотрел на меня. — Я сказал что-то не то? Мне не нравилось это. Совершенно не нравилось. Я с самого начала понял, что первого капитана надо устранить первым, и как можно скорее. Надо было что-то делать, чтобы осуществить план. Нельзя позволить взять над собой верх. Этот Хаку мог быть прекрасным кукловодом, а тот факт, что он напрямую подчинялся кретину, лишь усугублял ситуацию. — Разве не ты Наруто? — переспросил Хаку. — Нет… да, я, — сухо ответил. Руки сжались в кулаки. — Не мог бы ты передать своему хозяину одно сообщение от меня? — Какое? — Скажи, что я не собираюсь целовать его задницу! А однажды я вцеплюсь в него зубами и ногтями, потому что он не имеет права решать, как мне проживать мою жизнь! Все понял? Полагаю, Хаку никогда не слышал, чтобы кто-то говорил так о его господине, потому что его рот раскрылся, а глаза стали как блюдца. Я бы остался подольше, чтобы наслаждаться маленькой победой, но со стороны кухни кто-то окрикнул меня. Значит, пора бежать со всех ног, иначе беды не миновать. И чтобы мое маленькое «послание» не вызвало у его слуги желание догнать и убить меня. Услышит ли его дорогой Саске сказанное? Выдохнув, я потер лоб. Клянусь, иногда мой язык не дружит с головой. Ну… уже поздно. Просто пора приготовиться к наказанию. Тогда я мало думал и не знал, что… проблемы только начинаются.