Глава 42
Тьма внутри
Сороки в небе
Летучий мост навели
Для заветной встречи:
белый искрится иней.
Так, значит, глубокая ночь?
Отомо но Якамоти
Орочимару: Много лун назад Префектура Токио Почетная награда (жугун кишо) настоящим присуждается 30 марта 19хх года Орочимару Саннину, лейтенанту японского флота, по ходатайству Военно-морского Министерства Японии с одобрения Императора и вручается в соответствии с действующим Указом. Медаль присуждается за участие в боях 19хх-19хх годов. Дата: 1 апреля 19хх года. Губы в отвращении изогнулись, словно перед ним был лист туалетной бумаги, хотя дело в шумихе, которую подняли вокруг этого. Всего лишь очередной цирк с фейерверками и высокопарными речами, которые всегда сопровождали любовь к «ветеранам» войны. Он мог вспомнить напомаженные раскрасневшиеся лица, голодные и тошнотворные, желающие прикоснуться к славе героя. (Герой войны — чушь какая). Тысячи камер сверкали вспышками, пока сотни голосов кричали наперебой: «Расскажите о боевых действиях! Каково это? Говорят, Вы едва не умерли? Многих ли Вам удалось вытащишь с того света? Правда, что Вас брали в плен? Вас пытали? Вам удалось уничтожить более сотни врагов, да? Мы хотим знать больше! Расскажите еще! (Как будто вам нужна правда. Вам никогда не заглянуть во тьму человеческого сердца, и молитесь своим богам, чтобы никогда не узнать этого. Наслаждайтесь сахарными сказками, приготовленными СМИ и спите спокойно… ради самих себя). Орочимару вежливо отказался от комментариев. Ему была отведена роль скромного молчуна в трио, желающего провести время где угодно, только подальше от любителей сорвать куш. Он совершил подвиг из любви к стране. Ему не требовалось еще чье-то признание. Пускай слава и внимание достанутся Шимура Данзо — его боевому товарищу. Тот-то расскажет об ужасах войны. В конце концов, ему нравилось общаться с репортерами. (Цирковая собачка… вот он кто). Честно говоря, Орочимару было плевать на войну, ведь во всем были личные мотивы. Священная война (и общество ставило вопрос под сомнение об истинности такого утверждения) была бессмысленной и глупой. Зачем слать такое количество молодых людей на чужие земли, чтобы убить их, доказав военную мощь? Война не больше чем распри кучки чинуш, сидевших за столом: «О, мой член больше твоего! Не веришь? Давай, я сниму штаны и покажу, насколько огромен мой член». Ведь тот, у кого самый длинный и толстый хрен, заставляет сосать остальных. К черту смерти и страдания, пока остальные мерились жалкими отростками. (Зачем потворствовать кровопролитию?) Он ухмыльнулся и выглянул в окно машины. За стеклом неспешно пролетали голые снежные деревья, слякоть дорог, навевающие воспоминания, которые вызывали раздражение. Орочимару был рожден войной — как и всё его поколение. Последние воспоминания об отце: как тот машет рукой в военной форме и уходит навсегда. Сколько было ему самому? Шесть? Пять? Или меньше? Орочимару не помнил. Все, что врезалось в память (и приходило в кошмарах) — это оглушительные взрывы изо дня в день. Ты понятия не имеешь, когда упадет бомба. Несчастное детство, проведенное в разрухе подземных бункеров, куда не пробирался и луч света. Тех же, кто оказался настолько глуп, чтобы попробовать «подышать чистым воздухом» (весьма иронично, учитывая, каким грязным был мир снаружи) и высунуть свои носы, мы больше никогда не видели. Мать, которая уже начала сходить с ума, загнала себя в угол убежища и проводила там часы. С нами жили еще три семьи оборванцев. Она бормотала себе под нос, зачастую срывалась на крик, что пугало остальных, не говоря уже о единственном сыне, который не знал, что с этим делать. Забывала о личной гигиене. Расчесывала себя отросшими обломанными ногтями до крови, не чистила зубы, не трогала волосы и едва касалась еды, приносимой офицерами раз в день. Долгие годы Орочимару убеждал себя, что будучи ребенком ничем не мог помочь ей. Как можно помочь тому, кто отрицает твое существование? Пока остальные семьи жались друг к другу, мать сидела в углу, объятая эгоистичным безумием. Стоило попытаться прикоснуться или позвать, как женщина тут же исходила на визг и пыталась ударить. В глазах читалось не только безумие, но и глубокая ненависть, поразившая в самое сердце. Сначала это ранило до невозможности, но потом он научился дистанцироваться от чувств. Орочимару больше не волновало: жива она или уже умерла. Он говорил, что женщина заслуживает смерти, что она ужасная мать. Он испытывал отвращение к тому, кто должен был любить его, и чувство перекладывалось на других матерей и женщин, которых он видел. С горечью Орочимару смотрел на сверстников. Но из-за бледной от нехватки света кожи и схожести с призраком, те стали избегать его. Жалкий, злой и осторожный. Товарищи по несчастью не желали даже разговаривать с ним, опасаясь, что безумие матери окажется заразным. Поэтому он решил быть один до тех пор, пока внешний мир не примет их обратно. Он начал убивать время иначе, находя странные занятия. В углу убежища, рядом со ржавыми балками, поселилась колония муравьев. Какое-то время слаженная работа насекомых восхищала, но после наскучило и это. Орочимару обнаружил, что получает странное удовольствие, давя палочкой хрупкие тельца. Он убивал их не сразу, заставляя тех корчиться и беззвучно молить о пощаде. Иногда он представлял на их месте свою мать (или любую другую женщину), и на лице появлялась безмятежная улыбка. Но это выражение лица еще больше пугало сожителей, делая его странным и зловещим для остальных. Часы складывались в дни, дни в недели и долгие-долгие месяцы. Орочимару точно не знал, когда умерла мать. Казалось, что она спит — как обычно — и обратил на нее внимание лишь когда тощая фигура начала распухать, а кожа стала пепельного и зеленоватого оттенка… (и запах… этот запах) …что-то случилось. Он не помнил, чтобы плакал, хотя остальные буквально бились в истерике, убиваясь: как же ребенок без матери. Орочимару хотелось заставить их замолчать, ткнуть носом в лживость и отвратительность слов. Где была их человечность, пока мать умирала? Он безучастно смотрел на солдат, забиравших гниющий мешок с костями, которые наверняка скинули ее в кучу мусора или сожгли на свалке. Орочимару надеялся, что это всё. Его мать была ничем иным, как отбросом мира. Ни бункер, ни люди, живущие в нем, не держали. Все равно ничего не изменилось бы. Надо было уходить. Можно рискнуть и выйти на улицу, но скорей всего там ждала бы неминуемая смерть. Жизнь под землей дала понять, что здесь настоящие «города», сотни других семей, десятки тоннелей, ведущих к новым бункерам. Захватывающий лабиринт для любознательного ребенка. Никто не искал его, не спрашивал, куда он идет. Зачем им? Встречались ровесники, рыщущие по подземельям. Их отцы или умерли, или воевали «там». (Но не женщины… женщины слишком слабы) Один или два раза он дрался со старшими ребятами, считавшими его слюнтяем из-за длинных волос и утонченных черт лица. Орочимару не был бойцом, и не мог дать достойный отпор, чего стыдился, но не сдавался. Он молча терпел выпады в свою сторону, пока нападавшие не уставали и не оставляли его в покое. И хоть вслух он никогда бы не сказал, но Орочимару был счастлив, что его замечали, пусть и в негативном ключе. Именно эта часть его существа убеждала — он всё ещё «жив». Это было в сотню раз лучше, чем игнорирование. В один день хулиганы, видимо, решили довести до конца свое дело. Процедура, обычно, была примерно одинаковой. Сначала его обступали со всех сторон, насмехались, что у него нет обуви, потом высмеивали лохмотья, грязные длинные волосы, бледную кожу (им нравилось смотреть, как на ней выступают кровоподтеки), «змеиные глаза», то, что он был таким худым, стройным, женственным, молчаливым. Толкали друг к другу, а он просил их оставить его в покое, хотя в душе… (Убью вас. В один прекрасный день убью вас всех. Каждого). … ощущал странную смесь искреннего удовольствия и разрастающейся тьмы, которую позже назвал ненавистью. С него сорвали одежду и швырнули к стене. Орочимару вскрикнул от боли, но чем-то грязным заткнули рот и перевернули на живот. Кожа саднила от ударов, но это ничего. Вид крови не пугал. Вокруг кричали, смеялись… кто-то не затыкался и продолжал: «Трахнем его! Смотрите, какая задница! Ему наверняка понравится!» Орочимару не понимал, что происходит, почему раздвигают ноги и вялый пенис тычется позади. — М-мпф! — слабо протестовал он, хотя неожиданно для себя понял, что «темная сторона» наслаждалась слабыми толчками позади. Отголоски счастья пронзали тело. В такие моменты никогда не приходили взрослые. Чертовы трусы никогда не видели то, что вытворяли их дети. Никому не было дела до сироты. От него отвернутся и пойдут в другую сторону, и так каждый день. Орочимару прикрыл глаза, чувствуя резь и влагу между ягодиц. Злость и раздражение уступали место боли. Чем бы не орудовали эти дети, оно явно было больше члена (это было ясно и по смеху). Внезапно все вокруг стихло, а после грубый мужской голос с яростью разогнал детей. — Убирайтесь! Отойдите от него, черт возьми! Вы думаете о том, что творите?! Сначала Орочимару подумал, что хулиганы пошлют незнакомца к черту, но раздавшийся странный звук заставил их передумать и ретироваться. Но вслед раздавались проклятья и унизительные смешки. — Эй… малыш, — мягко произнес мужчина, опустившись на одно колено рядом с Орочимару, — можешь встать? Он мог и, поднявшись, увидел доброе лицо того, кого узнал впоследствии как Хирузен-сенсея. В течении многих лет (потому и был освобожден от призыва в армию) Хирузен проработал деканом одного из престижных университетов страны. И хотя воздушные атаки уничтожили большую часть его дома и учебных корпусов, он успел взять с собой множество академических работ и учебников, которые хранил в бункере. Мужчина ухаживал за ранами Орочимару, кормил его, мыл, одевал и подарил кровать — первую за последний год жизни. Хирузен рассказывал о жизни снаружи, и мальчик жадно его слушал. Жена у него умерла во время одной из воздушных атак, а родственники жили далеко и до них не добраться. Орочимару не перебивал, жадно улавливая информацию, и спрашивал о толстых книгах, сложенных у бетонной стены. — Любишь читать, да? — с улыбкой и теплотой спросил Хирузен. Он любил обучать и благодарил богов, что те послали ему того, кому можно передать свою мудрость. Следующие пять лет Орочимару впитывал знания словно губка. Он обучался с такой скоростью, что Хирузен не мог поверить своим глазам. А уж он-то повидал достаточно гениев в своей жизни. Для мальчика не было сложных предметов. Математика, химия, физика, биология, история, география, статистика, иностранные языки (английский, французский, русский, испанский, немецкий и даже латынь) — Орочимару желал знать всё. Но они оба поняли, что наибольшее любопытство вызывало устройство человеческого тела. Биология и анатомия были страстью Хирузена и поэтому он был взволнован, узнав, что Орочимару перенял любовь к этой области. Однако одних книг было мало, и мальчик предложил учителю ловить крыс. — Ты сам говорил, сенсей, — сказал Орочимару, — практика всегда лучше голой теории. Сначала Хирузен насторожился, но его мальчик был удивительным и говорил весьма убедительно. Или может мужчина старел и стал слишком мягкосердечным, потому видел в Орочимару сына, которого потерял на войне. В любом случае, он не мог отказать в просьбе. Это стало началом болезненного увлечения мертвыми. Орочимару всегда находил себе подопытных. Хирузен видел по блеску в глазах, что тот принес очередную крысу, летучую мышь или две, все еще живого котенка или щенка. Поначалу существа были голодными, больными и близкими к смерти. Но Орочимару продолжал таскать их, теперь уже крепких и абсолютно здоровых, с ошейниками и кулонами. Хирузен чувствовал, что это пора прекратить. — Полагаю, ты вскрыл достаточно, чтобы понять, что происходит внутри, — спорил Хирузен с обиженным учеником. — Почему бы нам не поработать над чем-то еще, хм? Сперва Орочимару уступил, охотно соглашаясь с предложением. Но любознательность переросла в манию. Он не мог передать то волнение, которое получал от надрезов кожи, мышц и тканей, наблюдая, как на глазах жизнь существа угасает. Однажды — когда Хирузен был занят — Орочимару сознательно держал щенка в живых и, вскрыв тому грудную клетку, с удивлением наблюдал за крошечным бьющимся сердцем. Снова и снова стимулировал его, пока щенок мучился в агонии. Наконец, устав от этой игры, сжал пальцами сердце с такой силой, что-то взорвалось, забрызгав всё кровью. (Как жалок) Он хотел большего. Да, животные неплохие пособия для работы, но смысл? Во всех книгах им уделялась лишь малая часть. Большая принадлежала людям и сложности их организма. Орочимару хотел увидеть воочию… видеть, как кровь течет по миллионам крошечных артерий и вен… созерцать пульсирующее сердце и, возможно, взять его в руки. Орочимару начал ловить себя на мысли, что бродит по тоннелям в поисках людей, которые умерли или вот-вот умрут. Вот уже как пять лет война держала население под землей, и постепенно голод настигал их. Запасы скуднели, а многое попросту было непригодно для еды. И несмотря на то, что радиопередатчик Хирузена кормил обещаниями о скором окончании войны, солдаты не спешили спускаться и спасать их. (О нас могли забыть… погребенные под землей и забытые навеки) … на самом деле, не самый плохой вариант. Орочимару было плевать, придут ли за ними. Подземелье стало убежищем от грязи внешнего мира. В очередном бункере воняло смертью. Изнутри ни звука, ни огня. Орочимару обернулся, убеждаясь, что за ним никого. Быстро скользнул внутрь маленькой комнатки, надеясь, что его не заметят, прикрыл дверь. Пальцы скользнули по рубильнику, но лампа не работала. Зловоние было сильней. Не оставалось сомнений, откуда оно исходит. (Мама) Орочимару снял кожаную сумку с плеча (он всегда носил ее, чтобы забрать очередное мертвое животное, да и хранил кое-какие принадлежности) и нащупал внутри фонарь. Рука зажала платком нос и рот. Свет выцепил из тьмы два тела: мать и ребенок. истощенные, со струпьями и личинками, ползающими по ним. — Идеально, — с удовольствием выдохнул Орочимару, приблизившись к молчаливым фигурам. Толстые перчатки будут как нельзя кстати. — Полагаю, надо начать с тебя. Орочимару потянулся к ребенку… остальное — другая история. Хирузен не знал о новом отвратительном хобби ученика. И вот, спустя долгих восемь лет войны, Орочимару покинул наставника, оставив записку на столе старика. «Ты дал мне всё, что мог, сенсей. Весь мир станет холстом для новой работы. Спасибо за всё. С уважением, О.» _____ Щелкнула зажигалка, выплюнув пламя. Орочимару поднес к нему уголок наградного листа и безэмоционально смотрел, как огонь жадно лизал края. В мгновение ока все почтение превратилось в черный пепел. Тот рассыпался и падал на колени и сидение машины. Он высунул руку в окно и остатки листа улетели во тьму прохладной ночи. Орочимару улыбнулся, вспоминая заголовки старых газет. Страна была в ужасе, находя в подземельях десятки обезглавленных и расчлененных тел женщин и детей. — Никогда в жизни не видела ничего хуже, — в чувствах задыхалась советница парламента. — Кто бы это ни совершил, он должен быть наказан! Всему виной война, дамы и господа! Люди сходят с ума и совершают подобные вещи! Это надо прекратить! «Все во благо науки, — часть внутри была не согласна. — Ни больше, ни меньше». (Или что это?) Орочимару посмотрел на медный блеск награды, словно на чуждый предмет. Это не первая. Он получал много медалей… (Признание храбрости и доблести) … и мог открыто смеяться над лицемерием действа. Как он проявил себя в войне? Далеко не храбрым и доблестным гражданином. Орочимару было плевать, за что они боролись и одержали ли бы победу. Все что имело значение — это поиск знаний, готовность присоединиться к команде медиков, прикоснуться к жертвам войны. Вряд ли достопочтенная нация закрыла бы глаза на эксперименты, стоило бы им проводиться открыто, сколько их не убеждай в необходимости. (Дело не в том, что мне нравится. Я хотел… действительно хотел найти лекарства от страшных болезней, и если для этого надо изучить несколько (сотен тысяч) лабораторных крыс, то… какая разница? В конце концов, когда рак будет побежден, вы будете боготворить меня! Никто из вас не утруждает себя тем, чтобы найти иной путь, не так ли?) — Конечно же нет, — с холодной улыбкой произнес Орочимару. — И ничего не изменится. ___ — Ты опоздал, — послышалось недовольное молчание, стоило пройти следом за угрюмым мужчиной. Почему Фугаку выбрал этот свинарник местом встречи, а не обычный ресторан? Хотя кто знает, что на уме у Учиха? Весь клан был загадкой и настоящей болью в заднице. — Прими мои извинения, — с фальшивой улыбкой растянул Орочимару. — Долгий день… — пальцы щелкнули по медали на груди. — Герои войны не всегда распоряжаются своим временем. Фугаку закатил глаза и опустошил кружку с пивом, которую заказал в ожидании. Официант подошел, когда рука Учихи взмыла вверх. Орочимару молча следил за происходящим. Фугаку был поздно призван на войну, он числился среди новобранцев, направленных на оздоровление проигрывающей армии, а там попал под крыло Орочимару. На поле боя был глубоко ранен и направлен обратно в Японию почти сразу после отбытия. Это было позором — по мнению самого Фугаку — он выпалил все опасения Орочимару под дозой морфина. Учиха гордился многолетней историей защиты страны, и комиссование могло стать черным пятном на его репутации. Он хотел вернуться с войны в орденах, достигнув признания. Яркий пример — Учиха Мадара — был заслуженным героем, человеком-легендой. Никто другой не мог даже приблизиться к его вершинам. Фугаку чувствовал вес ответственности на своих плечах. Орочимару же — по собственным мотивам — выслушал исповедь больного. Много лет он слышал о клане, но не обращал на него внимания, пока не увидел Фугаку в состоянии стресса. Сначала Орочимару был уверен, что ему показалось, но будь он проклят, если взгляд Фугаку не менялся в течении дня. — А, это… — пробормотал Фугаку на вопрос мужчины. — Это так, клановая особенность. Ну… она далеко не у всех. Надо очень постараться, чтобы активировать ее. — Активировать что? — Способность видеть больше, чем человек. Думаю, поэтому я там и проебался. Такая сильная аура, что сбила с толку и я… я просто потерялся. Он продолжал вещать, расшатывая эмоции и желая, чтобы проклятие «глаз» навсегда исчезло. Но Орочимару уже заинтересовался. В какой-то момент он даже подумывал убить Фугаку (не правильно подобрал лечение — с кем не бывает?), а после забрать глаза для экспериментов. К счастью для Учихи руководство решило отправить раненого домой, нарушив планы. Но разве это препятствие? Орочимару проверил списки и личный состав, и с удивлением обнаружил, что все найденные Учиха либо мертвы, либо не имели способностей Фугаку. (Какое разочарование!) Орочимару должен был узнать больше о клановой способности и приблизиться к мужчинам (или женщинам), а для этого неплохо было бы подружиться с тем, кому спас жизнь. По этой причине он и искал встречи с Фугаку. Орочимару не торопился. Он знал цену времени, но понимал, что в конце концов получит свое. — Мне надо будет уехать на какое-то время, — вслух произнес Орочимару, пока перед ним стояла кружка пива. Он сделал глоток и едва не поморщился. Странное послевкусие на языке абсолютно не нравилось. — Куда уехать? — поднял голову Фугаку. Орочимару смотрел в грубые, по-своему привлекательные черты лица мужчины, думая, уж не соблазнить ли того? И усомнился, что игра будет стоить свеч. Дело всей жизни, связанное с рассечением плоти, наложило отпечаток на то, как именно он получал удовольствие. С тех пор, как Орочимару доверился человеку, обманувшему его, он не видел основания желать чего-то иного. Напротив — мог бы написать книгу о сексуальных извращениях и девиациях, которые перепробовал за несколько лет. Там было бы все: от невинных сексуальных фетишей до ритуальных оргий, в которых он принимал участие. Даже секс мужчина воспринимал как приключение, исследование. Если правильно расставить приоритеты, это станет своего рода… культом. Но он отвлекся. — Мир, — с кривой улыбкой ответил он, — мир слишком велик, чтобы оставаться на месте. Ты должен знать. Фугаку безразлично пожал плечами. — Делай, что хочешь. Не буду останавливать. Однако раздался едва слышимый вздох. Орочимару придвинулся ближе, чтобы заглянуть в лицо молодого мужчины. — Что не так? Ты не выглядишь счастливым. Дело в моей медали? Хочешь, отдам тебе. Мне ни к чему. Ядовитый взгляд в ответ вызвал усмешку. — Тебе ли не знать, — оборвал Фугаку. — Мне и так есть над чем подумать. — Над чем же? Фугаку снова вздохнул и провел рукой по лбу. — Собрание совета клана Учиха… похоже, они собираются сделать меня следующим главой Бьяку-Синкё. — Хм. Орочимару прижался губами к кружке, делая очередной глоток мерзкого напитка, а в груди всё затрепетало от новости. Бьяку-Синкё. Родовая вотчина клана Учиха. Место столь же легендарное, как основавший ее человек. Орочимару столько раз видел фотографии и еще больше слышал. Представлял силу места, а если там были и другие Учиха со способностями Фугаку, которых можно положить на операционный стол… — … не знаю, готов ли я к этому, — бормотал Фугаку. — То есть, это большая честь, но мне только тридцать… ну, почти тридцать. А это похоже на управление маленьким государством. — У тебя будут советники и помощники, не так ли? Фугаку закатил глаза. — Кучка зеленых юнцов. Какая от них польза? — и сделал паузу, а после фыркнул под нос: — Эй. Не хочешь быть моей правой рукой? Ты же… — и перевел взгляд на медаль, — … герой войны, как никак. Должен иметь представление об управлении, верно? Орочимару с трудом сдерживал смех, рвущийся из груди. Сердце стучало как сумасшедшее. — Заманчивое предложение. Но кроме того… я все еще должен отлучиться, как и говорил. Фугаку задумался. Потер подбородок, а после склонился вперед и понизил голос до заговорщицкого шепота. — Ты… ты помнишь, что я рассказывал тебе о глазах? — он показал пальцем на свои. Сегодня взгляд был обычным, но Орочимару все равно кивнул. — Не думал, что ты помнишь, — со слабой улыбкой произнес Орочимару. — Ты был под действием морфия. — Я всё помню, — пожал плечами Фугаку. — Не дословно, но в общих чертах. Но… — Фугаку сделал паузу и глубокий вдох. — Я не рассказал тебе всего. Помнишь, я сказал, что это проклятие? — Да. — Тем, кому «повезло» получить способность… со временем… становится хуже. Орочимару нахмурился. — В смысле? — То есть, если злоупотреблять, то рано или поздно ты ослепнешь, — глухо ответил Фугаку. На секунду собеседник застыл. Молодой мужчина усмехнулся. — Цена, которую приходится платить за силу. Поэтому пару веков назад Учиха и добились права охранять Японию. Наша уникальность была признана. Мы видели сердца людей, делая свой выбор и — хоть об этом не принято говорить — слепли раньше срока. Многие, подходя к краю, просили вырвать глаза, сохранить их до того времени, пока не найдется способ остановить неизбежный процесс или, хотя бы, замедлить. Пока что — всё впустую. Только лишь сыворотка, позволяющая уменьшить жжение от чрезмерной нагрузки на глаза. Орочимару кивнул, в голове перебирая бесконечные возможности, открывающиеся перед ним. — Клянусь, — не переставал Фугаку, — я сделаю всё, чтобы найти лекарство от этого. Хочу сломать осточертевшую систему. Хочу видеть лица своих детей, внуков и правнуков (если до них дойдет), не полагаться только на руки, чтобы узнавать родственников. Нет ничего хуже, чем знать, что отец не узнает сына. Это хуже смерти. Образ обезумевшей матери тут же вспыхнул в сознании Орочимару, и тот стиснул зубы. Он утопил горе в новом глотке пива, а потом протянул руку и накрыл ей чужую. — Что если я попробую найти средство? Фугаку поднял взгляд, в котором смешались надежда, замешательство и недоверие. Он нахмурился, убрал ладонь. — О чем ты? — осторожно спросил мужчина. Орочимару улыбнулся. — За время своего путешествия я сделаю всё, чтобы найти лекарство и избавить клан от… недуга. — Почему? Зачем оно тебе? Орочимару пораженно поднял руки. — Низачем, кроме того, что было бы приятно знать, что я помог хорошему другу. Что он может видеть лица детей, внуков и правнуков собственными глазами. Фугаку с достоинством принял комплимент. Надежда затрепетала внутри с новой силой. — И надолго ли ты уедешь? — Кто знает? — вздохнул Орочимару. — Месяцы, годы… — Чем больше времени на это уйдет, тем больше из нас ослепнет! — Тогда я попытаюсь вернуться как можно скорей, мой друг. Обещаю, вернусь не с пустыми руками, чтобы ты видел лица любимых. ______ Настоящие дни Бьяку-Синкё — Простишь ли за столь грубый прием, мой мальчик? Но я должен напомнить, насколько ты зависим от меня. Видишь ли, пришлось воссоздать ауру зла — будь ты внимательней, заметил бы дым над крышами. Твои глаза вновь восприимчивы к ауре. Хотя стоит поаплодировать Учиха Шисуи — он смог найти антидот. Рабочий, но не столь эффективный как у меня, мой мальчик. Это прозвучит странно, но тебе станет лучше. Саске не хотел, но не мог противиться тому, чего не видел. Холодные пальцы ласкали подбородок, провели линию по скуле, выше, вбок, к правому глазу, осторожно оттягивая веко. Потребовалось столько сил, чтобы не закричать от боли — от проблеска ядовитого света ему вновь хотелось умереть. Но уже после одной, двух, трех капель — стало лучше. Куда лучше чем от лекарства Шисуи. Намного лучше того, что когда-то давал Орочимару. Прошло всего две-три минуты, а зрение полностью восстановилось… это было настоящим… чудом. — Волшебство, да? — произнес Орочимару, закончив обработку обоих глаз. Он с интересом наблюдал, как моргает молодой юноша перед ним. — Моя гордость. Какая жалость, что твой отец отвернулся от меня прежде, чем я успел откорректировать формулу. — О чем ты, твою мать? — прошипел Саске. Нельзя забывать для чего он здесь, и все же, едкое чувство внутри желало узнать, что заставило уничтожить его семью (и большую часть клана). Орочимару лишь тяжело вздохнул и положил на стол небольшой флакончик, оставляя на виду и соблазняя им Саске. Каблуки застучали по каменному полу. Он шагнул к окну. — Десять лет, — тихо сказал Орочимару. — Целых десять лет я бродил по земле, ища лекарство, которое просил твой отец. Именно тогда я познакомился с маленькими чешуйчатыми друзьями, — пальцы поглаживали позолоченную статуэтку свернувшейся кобры. — Это случилось в глухом лесу Перу, где я впервые был укушен змеей. И тогда же пленен умом и изворотливостью этих ползучей твари. Почти неделю я балансировал на грани жизни и смерти, пока настои трав и помощь бушменов не вернули меня обратно. Видишь, мой дорогой Саске. Жизнь — это эксперимент. Надо пробовать и пытаться до тех пор, пока не достигнешь новых горизонтов. Если же проиграешь, то вставай и иди — получи самое лучшее. Орочимару смотрел пытливо, медленно растягивая вопрос. — Хочешь скажу, что это? — Яд? — скривился Саске. Орочимару довольно усмехнулся и кивнул. — Да, мой мальчик. Змеиный яд. Видишь ли, варварские племена бушменов почитают силу змей. Но их знаний недостаточно, чтобы зайти дальше примитивных врачеваний. Бушмены, особенно старейшины, часто страдали от катаракты. Так что, мой мальчик, это не только проклятие Учиха. Но требовалось проверить теорию на практике. В первые же месяцы удалось восстановить зрение почти на сорок процентов. Неплохо, да? Саске только и мог, что наблюдать за медленными шагами Орочимару. Бесшумная поступь человека, иссохшегося от времени. Голос шипел, нисходя временами до хрипа. Мужчина с волнением погружался в воспоминания путешествий по разным странам, вспомнил, как искал ингредиенты, чтобы повысить эффективность лекарства и хотя бы на восемьдесят процентов возвратить зрение. — Проблема в том, — внезапно остановился Орочимару, — что я работал не с теми людьми. Понимаешь? Откуда мне было знать, работают ли лекарства или нет, если со мной не было Учиха? Я решил вернуться в Японию, чтобы найти хоть кого-то из вашего клана, кто не был пленником этих стен. В городах часто встречались твои соплеменники, но, увы, они не обладали способностями. — Ты убил их? — холодно уточнил Саске. Внутри кипело от ярости. Сколько юношей и девушек полегло за время поисков Орочимару? — Мой мальчик… — Один вопрос. Ты их убил? — … это не моя вина, — последовало тихое объяснение. — Многие лекарства оказались несовершенными. — Как они умерли? — Сейчас нет уже смысла вдаваться в подробности. — Как ты убивал их? — оборвал Саске. Пристальный взгляд Орочимару не пугал. — Я должен знать. На мгновение показалось, что Орочимару не станет потакать капризам мальчишки. Но в конце концов он опустился на резной стул, закинул ногу на ногу. На бледном лице озарилась усмешка. — Хочешь знать, да? А ты уверен, что выдержишь, мой мальчик? — Я видел и слышал о худших вещах. — Как пожелаешь, — медленно протянул Орочимару. В свете блеснули клыки. — Я убивал женщин, потому что они были биологическим мусором. Забирал их глаза и проверял сыворотку на них. Большинство глазных яблок не выдерживало внутреннего давления, другие — сжимались, словно от обезвоживания. А теперь представь, что подобное происходило без отделения от носителя. Неблагодарная, грязная работа, — Орочимару пожал плечами и поднял руку, чтобы рассмотреть ногти. — Хочешь, чтобы я извинился за это? Саске промолчал, упрямо смотря на мужчину. Он старался сохранить непроницаемое выражение лица и бесстрастный голос, лишь бы не выдать эмоций внутри. — Что случилось потом? Когда ты оказался здесь. — Ну да, ну да, — Орочимару щелкнул пальцами. — После неудачной серии экспериментов я решил пойти прямо в пасть льва, — он жестом окинул комнату. — Конечно, в те времена здесь не было подобного убранства. Но твой отец вообще не имел чувства прекрасного. Чего стоил его выбор Микото… — Кстати, о Фугаку… за десять лет многое изменилось. Он уже не был неуверенным бойцом, которого я вытащил с поля боя. Вместо него меня встретил новый глава клана Учиха — дерзкий, смелый, не знающий компромиссов. Он женился на женщине — как он говорил: прекрасной и благородной — но меня привлекло другое. Твой старший брат, которому тогда исполнилось четыре. Стоит ли говорить, что его глаза заворожили меня. Итак, — с усмешкой добавил Орочимару, заметив, как непроизвольно дернулась рука Саске. — Не спеши с выводами. Я не был настолько глуп, чтобы использовать твоего брата для экспериментов. — Мне удалось убедить его, что лекарство от слепоты найдено и я готов стать правой рукой главы клана, как и было обещано. Да, спустя годы твой отец стал упрямым ослом, но оказался человеком чести. Несмотря на протесты остальных членов клана, Фугаку продвигал меня дальше. Для этого пришлось обратиться к СМИ. Видишь ли… клан Учиха хоть и был уважаемым в стране, но имел своих противников. А поддержка «героя войны», вернувшегося на родину спустя десять лет, была бы идеальным решением для вашего никчемного клана. Орочимару остановился и с наигранной жалостью улыбнулся Саске. — Он пытался убедить меня, что со своим положением в полиции и моими связями мы сможем добиться большего. Фугаку называл это «стать во главе Бьяку-Синкё», но по факту хотел, чтобы я бегал у него на побегушках, пока сам он будет олицетворять собой справедливость и свободу. Внезапно комната залилась хриплым иссохшимся смехом. — Что за идиотский план? Я не собирался позволять случиться подобному… но твой отец вдруг взлетел слишком высоко, — смех прекратился. Саске нахмурился. — Видишь ли, когда Фугаку позвонил премьер-министр и предложил должность Министра Обороны… твой отец вдруг решил, что я никто. Он тут же забыл о том, что я для него сделал, и променял нашу дружбу на теплое место среди толстосумов в Правительстве. Все, что его заботило, это драгоценные голоса, но не моя поддержка. Саске сощурился. — Ты лжешь. Орочимару растянул усмешку. — Я? — Да, — произнес Саске. — Потому что Итачи рассказывал другое. Он был той ночью там. Отцу позвонили, да. Но первое, что он сделал, так это набрал тебе, чтобы поделиться хорошей новостью. Он хотел предложить тебе возглавить избирательный штаб или Бьяку-Синкё, пока будет торчать в Токио, но ты и Данзо не желали ждать. Кроме того… — теперь уже Саске сжал кулаки. — В сети начали появляться сообщения об исчезновениях офицеров и гражданского населения. Ты продолжал свои эксперименты даже после того, как убедил отца в том, что лекарство работает. Тебя интересовали не только глаза, но и анатомия Учиха. Ты уродовал тела, осквернял их, заражал болезнями, словно это даже не люди… — Из благих побуждений, мальчик мой… — Потому что мог! — взревел Саске, и самоконтролю пришел конец. Саске молниеносно сорвался с места. Орочимару едва успел восхититься, каким быстрым стал его ученик, раз мог атаковать без предупреждения. И все-таки успел соскользнуть с места, уйти от катаны, разрезавшей воздух в паре сантиметров (отсеченные кончики волос неспешно взметнулись ввысь), и острием трости ударить по ноге, на которую припадал юноша. (Проклятье!) Нельзя было приготовиться к боли, которая резкой вспышкой пронзила всё существо. Он бы упал, если бы не стол, о который смог опереться, а потом, собрав все силы, оттолкнуться и вновь прыгнуть к Орочимару. Тот был быстр, но недостаточно. Катана отсекла тяжелый бархат костюма и тот опустился на пол. Только теперь Орочимару, казалось, пришел в немилость. Иссохшее лицо исказилось и стало уродливым, страшным. Он снова взмахнул тростью. Саске заметил, что та удлинялась благодаря скрытому механизму. Мгновение — и собственная катана отлетела в сторону. Несмотря на жгучую боль в бедре, Саске отпрыгнул, но снова стиснул зубы от боли, когда оказался откинут к стене. Еще секунда, и костлявые пальцы обвились вокруг шеи. — Ты был ничем иным, как проблемой. С самой первой встречи, — с ненавистью шипел Орочимару. Пальцы сжались сильней, но Саске не издал ни звука, ни хрипа. — Мне стоило убить тебя, пока был шанс. — Тогда… почему… ты… не… — сквозь сдавленное горло едва вырывался вопрос. Легкие горели, в ушах стучала кровь. — Что… тебя… останавливало? Минута тянулась вязко, долго. Чернота глаз столкнулась с ядовитым зеленым. Они оба знали причину, почему не могли избавиться друг от друга. (Мы нуждались в нас) Саске нуждался в отцовской поддержке, в том, на кого можно положиться в нелегкое для него время. Даже будучи живым, Фугаку был слишком занят, чтобы проводить с ним время, а Итачи (и мать) не могли заменить отца. Одно дело внимание брата или матери, другое — похвала отца, при этом не важно в какой форме. С одной стороны, Саске не считал себя ущемленным, с другой — голодал по неведомому чувству признания… по любому, кто позаботится о нем, похвалит и будет любить за это. Для осиротевшего шестилетки, Орочимару прекрасно справился с тем, чтобы заполнить пустоту. Саске помнил доброту и тепло на бледном лице, когда его нашли в подземном укрытии. Он помнил крепкие объятия, когда Орочимару прижал его к себе, словно сокровище. Черт побери, ему даже казалось, что мужчина всхлипнул от переизбытка чувств. И многие годы Саске был уверен, что это из-за ужасной резни вокруг. Первые месяцы Орочимару был всем, что у него осталось. Он занял место Фугаку, Итачи, Микото. Орочимару сделал все возможное, чтобы быть идеальным отцом: был терпеливым, справедливым, не скупился на похвалы за заслуги. Он часами читал Саске, а мальчик всегда мог поделиться с ним кошмарным сном. Они катались на лошадях, удили рыбу, спускались на лодках. Он подарил Саске первую катану — первое оружие, в которое мальчик влюбился с одного взгляда. На праздники приглашал лучших клоунов, танцоров, актеров. Конечно, все это было в стенах Бьяку-Синкё, но Саске никогда не приходило в голову, почему нельзя увидеть весь большой мир. Каждую ночь — вне зависимости от того, как много скапливалось работы — Орочимару заходил к Саске в комнату и желал спокойной ночи. — Знаешь, как я люблю тебя, мой мальчик? — начинал он вечерний ритуал. Саске кивал. Сердце подпрыгивало от счастья, что о нем не забыли. — Да, — волнительный шепот в ответ. — Знаешь, что всегда буду защищать тебя… несмотря ни на что. — Знаю… — И что несмотря на то, что говорят о дяде Орочимару, я люблю тебя больше всего на свете. — Угу. — Помнишь, чему я тебя учил? — Да. Орочимару рассказывал Саске о грехе и неистовствах, о том, почему Бьяку-Синкё требует перемен, для чего нужна большая арена и почему несовершенство мира так его тяготит. Согласно Великому писанию (временами Орочимару читал его с наворачивающимися на глаза слезами), мир требовал очищения. И сам Господь избрал Орочимару для этой миссии. Однажды сам Саске должен был стать преемником божественной миссии. — У тебя будет самое лучшее, — шептал Орочимару, а потом целовал в лоб. — Не забывай об этом. Не важно, что случится, знай — всё ради тебя. Я никогда… никогда не причиню тебе боль, мой мальчик. Никогда. Спокойной ночи, мой мальчик. Он поднялся на ноги, собираясь уйти, но застыл, услышав три робких слова. Орочимару повернулся к смущенному мальчику и впервые в жизни ощутил, как сердце тепло колыхнулось в ответ. (Наверное, так чувствует себя отец… или нет? Отцовское сердце пропустит удар? Отец будет стоять, не в силах связать двух слов? Хочу прижать его, убаюкать на руках, касаться и слышать слова снова и снова. Нет… нет, так не чувствуют себя отцы. Это чувство… это желание… я хочу…) — Все в порядке, дядя? — раздался полный невинности вопрос. Орочимару не мог столь же прямо смотреть в большие темные глаза, чтобы отвечать на просьбы. — Спи, Саске, — раздался грубый ответ. — Увидимся утром. Возможно, это стало поворотным моментом в их отношениях… или появлением в них голоса разума — Сарутоби Асума стал новым авторитетом. Орочимару почти в голос смеялся, когда узнал об этом. По стечению обстоятельств, фамилия Хирузена-сенсея была Сарутоби! Кто знает, может старик претерпел реинкарнацию, чтобы напомнить о грехах? Или же оградить прекрасный ум мальчика Саске от разврата и грязи? — Ты столько раз разбивал мое сердце, — словно от боли застонал Орочимару. Хватка слегка ослабла. Почти покинувший этот мир Саске вернулся. — И сейчас снова… — Как и ты той ночью, — неожиданно для себя выдавил Саске. Он уже мог говорить, хоть голос и походил на грозное шипение. — Столько лет я корил себя за то, что сказал эти слова, которые разозлили тебя. Я был так глуп, что пытался вернуть наши отношения и твою благосклонность. Хотел быть лучшим для тебя, поэтому соглашался на все твои просьбы… почти на все. Орочимару улыбнулся. — Это моя ошибка, что я отправил тебя на перевоспитание в храм к этим монахам. Возможно, если бы ты был рядом… то я бы сломал тебя. — Может быть… а может и нет. Мне повезло больше, чем тебе, — Саске сделал хриплый вдох и оттолкнул от себя руку. Удивительно, но Орочимару не стал сопротивляться. Он с интересом смотрел на молодого юношу, желая услышать продолжение. — Я встретил кое-кого, кто смог наконец сделать то, что не смог ты. — О, полагаю, речь о сыне Намикадзе Минато, — с фальшивым удивлением предположил Орочимару. — Да, — тихо и грубо. — Узумаки Наруто… так его зовут. Орочимару выпрямился. — Разумеется. Узумаки Наруто. Тот, кто лижет Шимуре Данзо и поставил раком весь преступный мир. Я впечатлен твоим выбором мужчины, Саске. По крайней мере, я взрастил в тебе хороший вкус. Сначала тихо, а потом входя в раж, Орочимару засмеялся. Но Саске даже не улыбнулся, и веселье прекратилось. Что с его взглядом? Что в нем? Жалость? Этот недоносок жалел его? Сама мысль… — За этот год я научился многому… куда больше, чем от тебя за шестнадцать, — спокойно начал Саске. — Я завел друзей… настоящих друзей, а не прихвостней. Завел связи с людьми, которые не идеальны, но и они не ждали от меня многого. Нашел брата после того, как ты лишил меня семьи. Узнал, чем бы мог стать и кем должен стать. Меня уважали и ценили, куда больше чем ты. Я нашел… В этот момент Саске замялся, сделал глубокий вдох и решился произнести вслух. Лишь бы не оказаться излишне самонадеянным. — Нашел того, кто любит меня, кто заботится обо мне несмотря на недостатки и, самое главное… я понял, что сам могу любить и прощать. Не знаю, чувствовал ли ты что-то подобное, Орочимару, но и я не собираюсь быть твоим психотерапевтом, вытаскивая наружу твою неуверенность и внутренних демонов. Знаю, возможно ты действительно по-своему любил меня… но это странно, ненормально. Я понял, что значит по-настоящему доверять и доверяться кому-то. и знаю, что если оступлюсь, меня поддержат… рано или поздно. Наверное, именно это пытался донести до меня Асума, а я не слушал его. Саске замолчал, видя, что слова задели Орочимару. Тот выглядел куда более изможденным. С каждым вздохом истинный возраст проявлялся всё четче. Орочимару пытался сказать что-то, но не получалось. Он не двинулся с места, пока Саске, хромая, пошел за катаной. «Вернись, — рвалось наружу. — Вернись ко мне, Саске. Ты мой. В конце концов, ты нужен мне. Все это… вся твоя жизнь — иллюзия. Они не позаботятся о тебе, как я. И наконец бросят тебя. Но не я! Не я! Слышишь? Я не брошу тебя!» (Ты нужен мне) — А сейчас я пойду… — не глядя на него, продолжил Саске. Он поднял катану и пустым взглядом осмотрел холодную сталь. — Не уверен, что ты достоин смерти. Ты лишь тень себя, и если не сейчас… то скоро ты все равно подохнешь из-за того, что сотворил с собой. Может, я сделаю одолжение и запру тебя в одной из вонючих темниц, чтобы ты сгнил. Кроме того… на улице еще настоящая бойня, и мне надо остановить ее до того, как все захлебнуться в крови, — Саске задумался. Голос, которым заговорил он, пронзил до самых костей. — Ты дал мне все, что мог, Орочимару. Теперь весь мир — чистый холст передо мной. Последние слова стали последней каплей. Гнев, годы боли, унижения и ненависти накрыли с головой, заставляя задыхаться. Сарутоби Хирузен смотрел на него с жалостью и страхом. То прощальное письмо вернулось за ним из прошлого. Снова — безумная мать. Женщина, которая отказывалась от него, не признавала существования. Снова — тоннельные хулиганы, что насмехались над ним, отпуская в его сторону последние слова. Снова — тысячи людей, членов клана Учиха, которые кричали и плевались, желали смерти… (грешникгрешникгрешникгрешниктебенадопричаститьсятебенадопричаститьсятебенадопричаститьсятебенадо!..) Заткнитесь! Заткнитесь! Заткнитесь вы все! Я ничего не сделал! Он кинулся на Саске со слепым отчаянием. Ногти вцепились в одежду на спине. — Верни!.. Слова потонули в крике-хрипе. Некогда гордая голова взмыла вверх, описывая изящную дугу. Словно в насмешку, она плюхнулась на излюбленный стул. Растрепанные волосы словно саван опустились на перекошенное от ужаса и недоумения лицо. Кровь, словно жидкая тьма, уже струилась по стулу. Глухо стукнулось о пол обезглавленное тело. Какая неблагородная смерть. Гудан. Истинное очищение. Не об этом ли говорил безумец? Как иронично. Долгую минуту Саске стоял и смотрел на сотворенное. Разум не желал признавать реальность. Он не помнил, как достал меч и как нанес им удар, но мог сказать, что не почувствовал ничего. Все случилось слишком быстро. Тело было непослушным, но Саске приблизился к содрогающемуся от конвульсий телу. За всю свою жизнь ему часто приходилось видеть обезглавливание, но в случае с Орочимару в этом была своя гротескность. Взгляд зацепился за надорванный рукав. Окровавленный кончик катаны приблизился и заставил ткань разойтись. Надо было удостовериться, что долгие годы он был прав. (Не удивительно, что он предпочитал длинный рукав) К несчастью, раз или два, Саске видел Орочимару обнаженным. Мужчина любил полумрак и… не зря. Следы от игл испещрили руку от запястья до предплечья. Человек слишком уверовал в силу чудодейственной сыворотки (снова яд?), которая должна была сохранить молодость и жизненные силы. Позднее Саске узнал, что тот занимался переливанием крови бесчисленных убитых Учиха. Заметки и журналы покажут насколько ужасны и бесчеловечны были эксперименты Орочимару. (Когда-нибудь я смогу получить способности клана и создам специальную армию с такими же глазами) — Больной ублюдок, — тихо прошептал Саске. Металл рассек одежду на груди, обнажая тощее тело. Желтый катетер до сих пор был введен под кожу. Видимо, Орочимару не прекращал переливания. Похоже, у человека, бывшего ему наставником, действительно поехала крыша. Саске сделал глубокий вдох, закрыл глаза и, не открывая их, погрузил катану прямо в сердце, угадывающееся между ребер. Потом неспешно открыл глаза, вытащил клинок и сделал шаг назад, сознательно не смотря на отсеченную голову. Та словно умоляла пересмотреть свое решение. Саске ждал восторга от победы, как-то бывает в мечтах или сказках, где герой взмахивал мечом над головой и издавал клич. Солнце разгоняло облака, а на небе расцветали фейерверки, ознаменовав новый день. (Пустота. Свобода и… все равно пустота) Он слышал отголоски предков… соклановцев… и наконец вздохнул с облегчением. Преследованию и убийствам, наконец, наступил конец. (Какую ужасную цену пришлось заплатить) Шаркнула подошва о пол. Саске нелепо повалился на стул, стараясь взять себя в руки (и унять пульсацию в поврежденной ноге). Скорей всего хромота останется на всю жизнь. Но это меньшее, что его волновало. Первая волна истерии накатывала и подступала к горлу. Сколько лет он представлял, что убьет Орочимару, шел к этому дню и вот… сейчас… — Ха-ха-ха… ха-ха… ха-ха-ха! Саске не мог прекратить смеяться. Громкий невеселый смех, похожий на хрип и крики. Он не переставал, пока не ощутил боль в животе. Слезы проступили на глазах. Весь мир смеялся вместе с ним, словно обезумев. В таком состоянии его нашли Ли и Неджи спустя какое-то время. Никто не решался сказать или прокомментировать увиденное. Они смотрели на содеянное в торжественном молчании. Каким-то образом было ясно, что происходит с Учиха Саске. Они дали ему время поскорбеть и собраться. Все равно никто бы не смог помочь ему, кроме самого близкого. Только время покажет, смогут ли встретиться братья. Только время покажет… ________ Жугун кишо — почетная медаль Храбрости, вручаемая императором Японии участникам боевых действий. Бушмены — собирательное название нескольких коренных южно-африканских народностей.