- Не хочу тебя огорчить, Рейнальд, но мне кажется, ты начинаешь спиваться... – заметил трактирщик, протирая очередную кружку.
- Я знаю, - ответил крестоносец, допивая своё пиво. – Как по мне уж лучше спиться, чем тронуться умом.
Рыцарь креста за последнее время сильно пристрастился к выпивке, особенно после той жуткой истории от антиквара, забывая иной раз посетить утренний молебен, покаяться в очередной раз перед Богом в своих грехах, находя успокоение души и отгоняя страшные терзания разума на дне глиняной кружки. Кто-то говорил, что выпивать в одиночку – дорога в яму, из которой не выбраться, однако же мужчина был готов поклясться, что после пережитого в проклятых подземельях, руинах, катакомбах, чаще и бухте на подобные заявления он просто ударит мерзавца по его наглой роже, нежели будет разбираться. И ещё он сожалел, что рядом не было Дисмаса – с ним всегда пить было веселей и не столь одиноко, а он ушился в очередной поход в проклятые катакомбы...
Разбойник оказался лёгок на помине – влетел в трактир, словно в задницу ужаленный, выхватил уготовленную явно не ему кружку эля из рук очередного забулдыги, вскочил чуть ли не на барную стойку и громко воскликнул:
- Все сегодня должны выпить за этого парня! Если бы не он – мы бы, я уверен, остались бы в этих проклятых катакомбах навсегда!
В этот момент двое участников вылазки – наёмник Гордон и арбалетчица Уистра пытались ввести ещё одного товарища. Едва Рейнальд обернулся, чтобы увидеть этого "парня", как от приступа тошноты всё тело бросило в дрожь, к горлу подступил ком, а только что выпитое пиво рванулось наружу, и крестоносцу пришлось приложить огромные усилия вместе с волей, чтобы не стошнить всё это на несчастного трактирщика.
В трактир осторожно вошел мужчина, и от вида его стало тихо, каждый забыл о том, зачем собрался в этом месте. Ссутуленный босоногий полураздетый бродяга в лохмотьях, едва держащий потрёпанный изодранный усеянный грязью плащ. Его тело было обмотано цепью на два замка, а на руках были скованны кандалы; впрочем, цепь на кандалах была давно оторвана, а для тела она не представляла никакого сдерживающего фактора, ему ничего не стоило от них избавиться. Проступающие, виднеющиеся ядовито-зелёным свечением вздувшиеся жилы и ужасное клеймо на выбритой части головы.
Крестоносец чувствовал исходящее от этого человека зло – не то карикатурное, созданное, чтобы напугать маленьких детей, глупых крестьян и недальновидных вельмож. Истинное, яростное и хаотичное, бесконтрольное зло. И уже давно бы срубил голову этому человеку для его же блага, для спасения его же души; но польза от него была, да и, по сути, ему за его же дела так же стоило бы лишиться головы, хотя бы в качестве расплаты.
Одержимый, как прозвал его местный люд, ступал в помещение осторожно, весь вжавшись в себя, ожидая очередной нападки, очередной угрозы, очередного тухлого овоща или пустой кружки, брошенной в его сторону. Чего о нём только не сказывал этот безбожный народ – и что рождён он был ночью в час молитвы волчьей в тёмном логове зверей. Прошёл сквозь пламя, вырывал сердца у младенцев, пил кровь девственниц и купался в массе мёртвых тел и крови, словно трупный червь, за что прозван был "нечистым". Крестоносец знал, что у местных язык без костей, но чтобы подобное выдумать...
Его проводили к барной стойке и усадили, тревожно озирающегося во все стороны.
- Не тушуйся, скромняга! Сегодня твой день! – не унимался Дисмас. – Как ты нас спас! Оглушил того свинотавра – я думал, что он щас разгон возмёт и на свою пику нас и насадит, как шлюх! А ты... – тут разбойник принялся описывать всё происходящее, и вполне красочно и очень правдоподобно и естественно, как обратился "одержимый" – так звали этого парня – в дикого зверя, как кромсал тушу монстра, как летела во все стороны кровь и как смачно хрустели кости оторванной башки, как сочился мозг из многочисленных отверстий шлема. – Так выпьем же за него!
- С-спасибо. Мне приятно знать, что я оказался полезен, - виновник торжества не выпячивал себя гордо, не хвалился своим подвигом и вообще, ещё больше ёжился и сжимался, словно он не товарищей спас, а бросил их там, на смерть, и лишь лёгкая улыбка давала понять, что он не расстроен.
Рейнальд не мог отказать старому товарищу, тем более, собравшиеся любители промочить горло, заворожённые рассказом разбойника по его окончанию дружно загалдели, начали нахваливать "одержимого" и веселиться. Крестоносец лишь выпил поднятую за него кружку и постарался незаметно покинуть трактир.
Он приехал несколько недель назад и многим не понравился сразу. Слишком тихий, слишком скромный, слишком добрый, слишком осторожный. От такого ожидаешь подставы, эти места так и говорили что в "тихом омуте черти водятся", и эти слова оказались истиной. Проклятый ли, рождённый с этим или, обретя эту способность из сделки с Сатаной, тёмными силами или каким-либо ещё способом он научился менять своё обличие, превращаясь в адскую тварь, злобную и кровожадную, которая, всё же, ещё ни разу не набросилась и не обратилась против своих товарищей.
Рейнальду было это не интересно. Всё это отговорки, попытки скрыть истину, суть темнейшей души этого обречённого бродяги. И Фонтомея была с ним солидарна, едко замечая, что самому Свету и Богу противно существование подобного "выродка". Сам же "виновник" никогда не ругался, не хамил, не лез в драку, а спокойно и безропотно принимал всё – от брани и метко брошенных в него камней до кошелей от благодарного люда и слов сострадания от редких сочувствующих. Словно это было его бремя, тяжкая расплата за его – или кого-то ещё – прегрешение.
Крестоносец надеялся снять раздражение благодатной молитвой, но как назло не мог вспомнить ни одну из них – в голове всё ещё звучал довольный голос Дисмаса и одобрительный гул трактира. Ревновал ли он этого человека за его подвиги? Не за подвиги – сама мысль о том, что подобное существо направляет свою неконтролируемую злобу и ярость против зла. Может ли зло сражаться против зла?..
- Простите, вы пытаетесь прочесть четвёртый стих? – поинтересовался кто-то осторожно очень тихим голосом, и Рейнальд невольно обернулся, удивлённо вытаращившись на того самого "одержимого" позади него.
- Как...
- За час они умудрились напиться. Их не в чем винить, - заметил мужчина, предугадав мысли крестоносца, едва различимо трясущегося от злости – как посмела эта тварь войти на порог аббатства? Как Господь позволяет этому существу совершать подобные богохульства?! – Алкоголь – ни что по сравнению с тем ядом, что течёт по моим жилам. И его одурманивающие пары ни что по сравнению с тем чудовищем, что рвётся наружу.
Впрочем, к его удивлению, бродяга опустился рядом с алтарём на колени, вытащил руку из-под цепей и, сложив ладони в молитве, принялся что-то шептать. К изумлению рыцаря креста, это была именно та самая молитва, которую он сам вспомнить не мог; более того, человек изрекал не просто слова – слова, точно прописанные в священном писании, без единого отступления, словно тот аббат.
- Как... возможно... подобное? – в изумлении затрепетал Рейнальд, глядя, сколько раскаяния и усталости в шепчущем напротив него молитву человеке, насколько искренне и истово он молится.
- Аминь, - закончил песнопение "одержимый" и обратился к крестоносцу. – Это многих удивляет, но я более скажу – когда-то я был богословом, ведущим книги при монастыре.
Рыцарь креста язык проглотил, не ведая, что ему говорить. Он мог бы посчитать это ложью, но сколь чёрное сердце надо иметь и сколько должно быть наглости, чтобы столь безбожно лгать в святом месте?! Нет, сколько бы ни была душа его черна, а говорил он правду – хотя бы по его говору, его манере писать, заполняя документы по прибытию.
- Тогда... почему? Что случилось? – спросил Рейнальд. – Вы... ты... эм...
- Альберт. Меня зовут Альберт, - представился одержимый и крестоносец стыдливо попытался спрятать глаза в пол – столько времени прошло, а лишь сейчас он узнал имя своего собеседника. – Это не самый короткий и простой рассказ, однако...
Рыцарь креста сделал то, о чём несколько месяцев назад не мог бы представить, за что мог бы быть обвинён в ереси, в предательстве, в измене и сам бы бичевал бы себя до кровавых полос на спине – схватил Альберта за руку, но не хватко, а осторожно, чтобы не причинить ему боли.
- Расскажи...те мне, Альберт. – Попросил он. – Я должен знать. Я должен понять...
Одержимый пристально взглянул в глаза крестоносцу, словно ища та нечто важное для себя, нечто понятное лишь ему одному, а найдя, кивнул...
***
- Вы не можете так поступить!
Альберт не знал, почему он. Почему на его долю выпала такая ужасная расплата.
Двое крепких мужчин в чёрных балахонах прижали его к каменному полу, пока третий с довольной ухмылкой колдовал над странным посохом с не менее странным навершием, светящимся и дымящимся, словно изготовка для ковки.
- Что я сделал? Почему я?!
Его вопросы оставались без ответа, разбиваясь об довольный оскал человека, которого он когда-то называл своим братом, как и остальных послушников монастыря. Чёрное, черней ночи зло поселилось в сердцах и душах его собратьев, отринувших веру и любовью Божью, променяв её на языческое богохульство.
Он не мог сопротивляться, просто не хватало сил, когда странный символ замаячил перед ним, освещая скованное бессильной злобой и отчаянием лицо. Когда раскалённый, словно камни из самой жаркой адской кузни символ впечатался в кожу, оставляя клубы дыма и ужасный ожог. Когда невыносимая боль ослепила его, когда вспышка гнева устремилась куда-то дальше сознания, когда вдруг всё перестало существовать.
Лишь оно – ужасное, гротескное рогатое создание с острыми, как бритвы когтями и зубами. Оно было перед ним, и Альберт чувствовал, что чувствовало оно само – боль физическую, боль предательства, неконтролируемую ярость и бешенство.
- Прими меня как есть. Я – это ты.
- Кто ты?
- Я – это ты, а ты – это я. Мы едины отныне, во веки веков, и пока жив я, жив и ты – но едва моя жизнь угаснет, угаснет и твоя.
- Нет! Это не правда! Изыйди, нечестивый!!! Господь милосердный, да храни меня!
Когда Альберт пришел в себя, когда кровавая пелена сошла, он не нашел своих братьев. Лишь их разорванные и разодранные изувеченные мёртвые тела, и кровавые ошмётки. Никто не пережил ту бойню и все как один приняли ужасную смерть. Он бродил по округе, бежав в ужасе; он плакал и умолял, просил у Господа прощения, вопрошал, за что ему выпала подобная участь. Он обмотал себя цепью в попытке удержать чудовище внутри себя, навсегда сковать его, усыпить ненасытную жажду крови. Его тошнило субстанцией, разъедающей сталь и камень. Он мок под дождём, спал на кладбищах, голодал и часто плакал. Через долгое время, череду неконтролируемых убийств и побегов ему с огромным трудом удалось научиться контролировать чудовище внутри себя, договариваться с ним, выпуская на волю сдерживать его не цепью физической – волей своей.
Но потом Альберт осознал, что не было никакого демона, никакого монстра. А был лишь он и только он, ни кто другой. Он лишь виновен за свершённые прегрешения, за ересь и богохульство братьев-монахов, за грехи людей. Лишь его животная ярость, гнев и злоба изрыгались наружу, как недоношенное дитя, как пьяный смех. И ему придётся научиться с этим жить, смириться, и понести своё бремя в проклятые места, направить своё зло против зла вселенского в жалкой попытке искупить свой единственный грех – рождение на этой проклятой, обречённой, залитой кровью и усеянной трупами земле...
***
Рейнальд молчал, не зная, что сказать. От услышанной истории его бросило в мелкую дрожь – он ненавидел этого несчастного, обречённого на муки человека лишь за факт его существования, даже не разобравшись в его беде, его проклятье. Ему было совестно как никогда раньше.
- Я... это... – крестоносец попытался найти слова в не очень убедительной попытке оправдаться или что-либо ответить.
- Не беспокойтесь, – скромно ответил Альберт, всё ещё стоящий перед алтарём с зажжёнными свечами, - обычно всё, что я встречаю – это ненависть и боль в ответ. Я не рассчитываю избавиться от одиночества и обрести дружбу, хотя и страстно желаю этого.
- Если... если кто-то попытается тебя обидеть... или обидит – смело обращайся ко мне, - решительно заявил Рейнальд. – И он получит по заслугам, я обещаю тебе!
- ...спасибо, - тронутый до глубины души одержимый смог улыбнуться через некоторую паузу, но очень благодарно, как никогда раньше. – Я искренне верю, в победу добра над злом. Я пришёл сюда за искуплением; если оно будет равносильно смерти – я приму её как дар, я не страшусь, зная, что моё проклятье умрёт вместе со мной.
- Я не знаю, желать ли тебе смерти во избавление или жизни, но знай – я никогда и никому не дам тебя в обиду. Клянусь честью крестоносца!
***
Рейнальд ни как не мог уснуть – проклятый лунный свет бил точно в лицо через чёртово окно. Его терзали всякие не самые приятные мыслишки и уснуть вышло с невероятным трудом.
Протяжный жалобный вой раздался за окном.
Крестоносец неожиданно для себя вскочил, схватив, как всегда, лишь меч да знамя и шлем и выскочил на улицу, в неглиже. На фоне луны, на холме завывало то самое существо, что описал днём при разговоре Альберт, жалобно протягивая пасть на луну, поле чего скрылось во тьме ночи и темноте леса.
А на утро приехавшие в дилижансе новые души описали странную картину – вся дорога к городу была усеяна трупами головорезов. У многих было разодрано горло и грудь, у кого-то была откушена голова или руки.
Крестоносец обыскал весь город, но нашел Альберта лишь на кладбище у одной из могил, свернувшегося словно новорождённый. Губы его, как и ладони, были измазаны кровью, по телу проступали мерцающие ядовито-зелёным цветом жилы, а тело украшало несколько свежих шрамов. Он подёргивал ногами и руками во сне, но не шевельнулся, когда Рейнальд укрыл его старым одеялом из лечебницы – в конце концов, волочить одержимого в планы рыцаря креста не входило, скорее всего, мужчина, несмотря на изрядную худобу, мог много весить и быть и вовсе неподъёмным. Да и если улёгся на кладбище, пусть там и спит, захочет – придёт в другое место.
Ничего плохого он в этом не видел. В каждом из нас живёт монстр, просто у некоторых он более настоящий, заметил про себя крестонсоец...
