Хороший муж

— Не-е-е, нихрена, вали на балкон, — Арсений подталкивает Шастуна в сторону, кидая ему вслед его же сигареты. — Какого?.. — Антон забавно поднимает брови, но всё-таки делает шаг вперёд и сразу же ёжится от холода. — Такого. Ребёнок. Все курят на балконе. Закрой дверь, холодно, — коротко говорит Арсений, самостоятельно закрывая дверь с другой стороны. — Ну, блять, конечно холодно! — Я скоро приду. Попов уходит проверить, спит ли дочь, и взять свои сигареты с куртки. Его жена на работе, сам он сидит с ребёнком, а Шастун просто захотел прийти. Арсений ласково смотрит на девочку, спящую в своей кровати, и тихо закрывает дверь. Потом так же тихо заходит на балкон, осторожно переступая небольшой порог. Здесь сразу же веет холодом, и Попов сильнее натягивает рукава лёгкой серой кофты, достаёт сигареты, зажигалку, вертит в пальцах пачку и наконец зажимает одну губами, поджигает, затягиваясь. Шастун тушит свой бычок о серебристый край пепельницы и просто стоит так, опираясь на края балкона. Арсений подходит к нему сзади — он знает, что Антон слышит его — и осторожно, медленно выдыхает дым прямо в затылок. Шастун не вздрагивает, не поворачивается, просто стоит, почти не шевелясь. На балконе вообще гробовое молчание, гул машин на улице и не развеявшийся дым между ними, и Арсений аккуратно, почти невесомо касается губами позвонков, начиная прямо от линии роста волос и спускаясь ниже. В одной руке тлеет подожжённая сигарета, а вторую Попов опускает на живот Антона, сминая простую чёрную кофту. Он всё ещё целует его в затылок, и Шастун опускает голову и — Арсений готов поклясться — закрывает глаза. Попов медленно спускается губами ниже, до тех пор, пока не натыкается на ворот кофты. Антон громко выдыхает. Попов опускает вторую руку ещё ниже, отдаёт сигарету Шастуну, и тот сразу же вдавливает её в пепельницу — ещё не скуренную наполовину, дымящуюся, с осыпающимся пеплом. Арсений медленно расстёгивает ремень, бляха чуть слышно звенит, и дыхание Антона на мгновение сбивается. Попов опускает руку ещё ниже, резинка трусов несильно давит на тыльную сторону ладони, и Шастун громко выдыхает, откидывает голову на чужое плечо и прикрывает глаза. Арсений медленно, уверенно водит рукой, мерные тянущие движения, вверх-вниз, а ресницы Шастуна слабо подрагивают, будто он очень хочет полностью открыть глаза, но не может. Попов кусает его за подбородок, даже не кусает, слабо дотрагивается зубами, прикусывая, царапая кожу, и Антон резко прижимается к спине Арсения ещё ближе. Они целуются так же медленно. В душ идут по очереди. Потом Арсений долго смотрит в окно, слушая тихое гудение закипающего чайника. Ему снова хочется курить. Ему настолько непривычно слышать чьи-то шаги в квартире и знать, что это не его жена и не его дочь, что это Антон, мать его, Шастун. Они долго сидят напротив друг друга на кухне, долго молчат, пьют свой чай в тишине и стараются смотреть в разные стороны. Арсений невидящим взглядом упирается в одинокую скамейку возле детской площадки, Антон глазами блуждает по кухне, не задерживаясь на чём-то одном дольше нескольких секунд. Попов как-то странно, болезненно замечает, что Шастун сидит на стуле, который обычно выбирает его жена, и он долго пытается уговорить себя, что это всё полная хрень, что не нужно обращать внимание на такие мелочи, но, чёрт, Антон совсем рядом, на их кухне, и не сравнивать не получается. Теперь абсолютно всё, вся его квартира будет пропитана Шастуном, теперь он будет представлять его почти везде, теперь он понимает, что допустил жуткую ошибку. Он уже давно подпустил Антона слишком близко к себе, и это оказалось не так уж и сложно. Но он никогда не подпускал его к своей семье. И не хотел подпускать. Между ними должна быть огромная, жирная черта, которую нельзя переступать, даже приближаться нельзя, между ними должна разверзаться зияющая пропасть, они никак не должны быть связаны, но теперь — прямо сейчас — Антон сидит в его квартире и всё стирается, все границы рушатся, и Арсению как-то чертовски страшно. Что дальше будет-то? Знакомство с женой, блять? Попов нервно облизывает губы, сам этого не замечая, сжимает пальцами кружку и громко выдыхает. Антон резко поворачивается к нему, смотрит, чуть наклонив голову. — Странно это всё как-то, — говорит он, отставляя свою чашку в сторону и сцепляя пальцы в замок. — Очень, — соглашается Арсений. Снова повисает неуютное молчание. Оба отводят взгляды. Арсений опять смотрит в окно. На улице моросит мелкий неприятный дождь, мимо быстро пролетают три голубя, пожилой мужчина с тростью проходит рядом с детской площадкой, останавливается на пару секунд, осматривается и идёт дальше. — Здесь… — Антон замирает, запинается, опускает взгляд в столешницу, потом поднимает его на Попова, смотрит тому в глаза несколько секунд и всё-таки переводит его куда-то Арсению за плечо. — Здесь всё… не знаю. Блять. Я везде представляю тебя, её, вас вместе. Такая счастливая семейная жизнь, знаешь. Образец для подражания. Хоть в рекламе показывай. — Антон. — Что? — Шастун прикрывает глаза и медленно выдыхает. — Я не думал, что будет так… сложно. — Я тоже. Они снова молчат. Арсений готов поклясться, что Антон сейчас думает о том, будто он сам разрушает семью, вторгается в чужую жизнь и нагло отвоёвывает себе место в ней. Возможно, он даже винит себя. Обычно эта привилегия достаётся Арсению. — Не загоняйся, — говорит Попов, протягивая руку к ладоням Шастуна, лежащим на столе. Он медленно гладит пальцами чужие костяшки. Антон убирает руки под стол. — Пошли погуляем, — предлагает он. Арсений только качает головой. — И оставим ребёнка одного? — спрашивает. — Она же всё равно спит. Мы не долго. — Иди сюда. Попов встаёт со стула, медленно подходит к Антону, наклоняется над ним, легко касается губами его губ — даже не целует по-настоящему. Шастун тоже встаёт, и Арсений слегка толкает его чуть в сторону и назад так, что он упирается спиной в стену. Им ничего не остаётся, кроме как целовать друг друга, прижиматься к чужому тёплому телу, руками касаться рёбер и спины, потому что это — единственное, что может отвлечь. Потому что порознь они не справятся ни с накатывающими чувствами, ни с хреновыми ассоциациями. Порознь будет казаться, будто кому-то из них двоих в этой квартире определённо не место, а так, так хоть можно не думать. Они перемещаются на диван в комнате Арсения и его жены, ложатся на их кровать, долго целуются, водят пальцами по коже, Попов чуть царапает короткими ногтями рёбра, и Антон вздрагивает, а после улыбается в поцелуй. Всё прекращается довольно быстро, просто где-то в коридоре слышится босое громкое шлёпанье, и Шастун резко отстраняется, поднимается с кровати и приглаживает волосы. Арсений тоже встаёт, поправляет майку и выходит из комнаты. — Пошли, познакомлю вас, — говорит он, прислоняясь к косяку. Антон не успевает и шага сделать, как Арсений уже возвращается в комнату с ребёнком на руках. Девочка обнимает его за шею и прячет голову где-то под ухом папы, а после, когда Шастун расплывается в самом дружелюбном «Приве-е-ет», робко-робко улыбается, и на щеках вырисовываются маленькие ямочки. Антон поразительно быстро находит общий язык с дочерью Арсения, и Попов невольно удивляется, смотря на то, как дочь показывает Шастуну свои игрушки, бросает ему любимый полусдутый мяч и смеётся так весело и задорно, что он не может избавиться от навязчивого, странно-приятного тепла, разливающегося в груди. Это настолько непривычно: видеть двух дорогих ему людей, которые вот так вот беззаботно дурачатся вместе, что он просто сидит рядом, смотрит на них и не перестаёт улыбаться. Кажется, теперь Шастун даже не думает о том, что ему здесь не место, он не чувствует себя неуютно, ему, наоборот, легко, ему спокойно, и для Арсения это почему-то становится важно. — Пошли покурим, — предлагает Антон, когда ребёнок наконец-то перестаёт терроризировать его, занявшись какими-то разноцветными пёстрыми кубиками. — Идём. Они выходят на балкон, достают из карманов сигареты — каждый свои — и закуривают, медленно вдыхая терпкий горький дым. Они стоят чуть ближе, чем просто друзья, и тепло чужого плеча приятно касается кожи, и такое знакомое позвякивание браслетов, когда Шастун подносит сигарету ко рту, — всё это как-то странно успокаивает. — Твоя дочь — нечто, — говорит Антон на выдохе, и облако серого дыма уносит ветром. — Офигенный ребёнок. — Я знаю, — улыбается Арсений, и ему так щемяще приятно, до чёртиков, что он даже забывается, и пепел с сигареты падает на руку и майку. — Блять. Шастун улыбается, стряхивая пепел в пепельницу. — Ты как вообще? — спрашивает Попов. Антон пожимает плечами. — Получше, — говорит он. — Дети отвлекают, знаешь. — Знаю. Они снова молчат. Особенно резкий порыв ветра неприятно, неожиданно врезается в лицо, и вмиг становится холодно. — Как она относится к тому, что тебя часто нет? — спрашивает Шастун. Арсений оглядывается на дочь, ловит её взгляд и коротко машет рукой через стекло. Девочка улыбается. — Она мало что понимает, — он снова затягивается, — но скучает. Я когда с тура приезжаю — всегда бежит меня встречать, знаешь, с таким громким-громким «папа!»… Я хочу больше времени проводить с ней. — Чувствуешь себя виноватым, когда уезжаешь? — Постоянно, — кивает Арсений. — Но успокаиваю себя тем, что это для её же блага, для того, чтобы обеспечивать семью и прочая не особо воодушевляющая фигня. — Прям сюжет какого-нибудь третьесортного фильма, — ухмыляется Шастун, затягиваясь. — Мне иногда кажется, что у нас всё третьесортное в жизни, — невесело говорит Арсений, туша сигарету о края пепельницы. Антон долго смотрит на него, бегает глазами по лицу, поджимает губы и ничего не отвечает. Шастун снова затягивается, в последний раз, а потом вдавливает бычок в стальное дно пепельницы и прикрывает глаза. — И ты до сих пор винишь себя, — неожиданно говорит Антон. Попов еле видно вздрагивает, переводит взгляд на Шастуна и складывает руки на груди. — От этого не избавиться, — отвечает он. — Никак. Когда-то больше, когда-то меньше, но полностью чувство вины никогда не проходит… Даже если кажется, что всё хорошо, у меня всё равно как будто что-то набатом в башке стучит, напоминая, что муж-то из меня — хреновый. Антон кивает, снова достаёт сигарету из пачки и затягивается. Резкий порыв ветра бьёт в лицо, и серый полупрозрачный дым летит прямо ему в глаза, и Шастун морщится, хмурится и отворачивается, теперь смотря на дочь Арсения, всё ещё играющую на полу. Потом предлагает свои Попову, протягивая ему пачку. Тот быстро вытягивает сигарету двумя пальцами, затягивается, вдыхает дым — такой горький, крепкий, невкусный — и выдыхает. А потом затягивается снова. Он терпеть не может сигареты Шастуна — чересчур крепкие, после которых остаётся такое чувство, будто кто-то стряхивал пепел прямо в рот. Он терпеть не может его сигареты, но сейчас они кажутся настоящим успокоением. — Знаешь, это немного странно, — говорит Антон, выдыхая. — Ты так стремишься быть хорошим мужем… Почему? — Потому что я этого хочу, — пожимает плечами Арсений. — Я люблю свою жену, и считаю, что она этого заслуживает. Не хочется, чтобы она разочаровалась во мне, и не потому, что меня пугает сама мысль, что я могу её расстроить, — это бы походило на банальное чувство обязанности, — а просто она дорога мне… И я действительно хочу быть хорошим мужем и хорошим отцом. — А потом я всё порчу, — медленно, растягивая слова, говорит Антон. — Винишь меня? Арсений только качает головой, делая особенно большую затяжку. — Нет. Только себя, это же логично, Тох. Я всё заварил, — он стряхивает пепел, поворачивается к Шастуну. — А ты себя? Антон замолкает на какое-то время, смотрит на ребёнка на полу, смотрит на её игрушки, затягивается и только на выдохе отвечает: — Не знаю, как это объяснить… Иногда — да. Но, наверное, я слишком хочу быть… с тобой, и поэтому всё забывается, а в итоге желание перекрывает чувство вины. Он морщится, как будто бы от своих слов, и снова затягивается. — Ты хороший муж, — говорит Антон. — Что бы ты там ни думал. Хороший. И отец тоже. То, что ты выбрал меня, ничего не меняет. — Я не… — Выбрал, — перебивает Шастун. — С того момента, когда мы переспали, или же когда понял, что я тебе… небезразличен — слово противное какое-то — неважно, — он пожимает плечами, — ты меня выбрал давно уже. Но это ещё не значит, что ты будешь со мной. Арсений видит: ему тяжело даётся этот разговор, им обоим тяжело обсуждать это, но вокруг столько неясностей, а рассказать — некому. Сколько бы хороших друзей у тебя ни было — всё равно поговорить не с кем, всё равно каждый из них один. Арсений как-то зло вдавливает недокуренную сигарету в пепельницу и с размаху выбрасывает бычок в окно. — Злишься? — спрашивает Антон. Попов лишь коротко мотает головой. — Не знаю. Шастун снова делает затяжку, докуривая почти до фильтра, и тушит сигарету. — Пошли в дом, — говорит Арсений. — Идём, — кивает Антон. — Мне уже уходить надо… — Я провожу. Шастун закрывает окно, в последний раз смотрит на улицу, потом переводит взгляд на Попова и коротко, устало улыбается ему. Как только они заходят внутрь, температура в квартире кажется до ужаса высокой. Промозглый холод остаётся на улице, а здесь у них обоих даже появляется слабое чувство защищённости и уюта, которое неожиданно быстро успокаивает. Дочка Попова отрывается от своих игрушек и улыбается им. — Пошли Тошу провожать, — предлагает Арс, и девочка вскакивает на ноги, протягивая отцу руку. — Тошу? — хмурится Шастун. — Ребёнок ведь, — улыбается Попов. — Даже самые серьёзные дяди должны называться как-нибудь по-доброму. Поэтому — Тоша. — Ла-а-адно, — тянет Антон. Пока Шастун надевает куртку и обувь, девочка бегает вокруг него, смеётся и говорит что-то непонятное, и Арсений быстро хватает её на руки, кружит в коридоре, а потом прижимает к себе крепко-крепко и целует в голову. Антон смотрит на это и с какой-то странной, щемящей грустью улыбается, застёгивая куртку. Арсений ловит его взгляд. Шастун смотрит ему в глаза и продолжает улыбаться. Попов хмурится, потому что в его улыбке, взгляде, во всём его лице сквозит какая-то растерянность, даже разочарование. Он как будто что-то понимает, и понимание это не приносит ему ничего, кроме боли; он как будто готов отступиться, уйти — сбежать — прямо сейчас, потому что у него словно враз отняли все силы. — Ладно, я пошёл, — говорит Шастун. — Пока. Он машет на прощание рукой им обоим: Попову и его дочери, но смотрит теперь только на ребёнка. Арсений уже машинально — неосознанно — тянет к нему руку, но Антон успевает закрыть дверь.