Хороший муж

Арсений пытается бросить курить, но срывается ровно через два дня. Бросить ему предлагает жена, просто она начинает говорить про зависимость и то, что он-то, Попов, уже не сможет так просто отказаться от сигарет. Арсений принимает вызов, улыбается, сминает только купленную пачку и выбрасывает её в мусорку. Держится он ровно два дня, и когда на репетиции Дима и Антон идут покурить, Арсений просто стоит с ними и дышит дымом, теребя в руках край футболки. Он говорит парням, что поспорил с женой, и Позов только улыбается, а Шастун неприятно фыркает, делая особенно большую затяжку. Когда они целуются после выступления, Антон специально поджигает сигарету и вдыхает дым прямо в рот Арсению, ухмыляется и с тихим «Проспорил» припадает губами к его шее. Попов с жадностью вдыхает этот дым и блаженно прикрывает глаза. — Охуенно… — тянет он. — Ты и недели без сигарет не протянешь, — отзывается Шастун. И Арсений не протягивает и нескольких часов, потому что этим же вечером срывается, выкуривает сразу шесть за раз, и потом в горле неприятно саднит и кажется, будто во рту пепельница, и привкус такой противный-противный, что Попов морщится, запивая всё кофе. Жена, видя это, лишь качает головой, укладывая дочку спать. Ночью Арсений обнимает её со спины, прижимается всем телом и целует в тёплое голое плечо. Он боится закрыть глаза, потому что — а вдруг — представится Антон, лежащий точно так же, на их кровати, как это и было пару дней назад, и тогда всё снова — в который раз — обрушится, полетит с огромной высоты и прямо в пропасть, и не только чувство вины — но и понимание того, что он выбрал Шастуна, резанёт по груди. Он всё-таки закрывает глаза и шепчет своей жене: — Я люблю тебя… И снова целует, теперь в голову, гладит по волосам, и внутри разрастается, растекается тёплая нежность, и девушка коротко вздыхает, а потом замирает в его руках. Арсений поджимает губы, потому что откуда-то изнутри всё-таки рвётся предательское «Прости», и он душит эти извинения в зародыше, легко касается губами шеи и вдыхает лёгкий цветочный запах. Послезавтра он снова уезжает в тур, пять городов подряд, пять концертов, автограф-сессии, выступление на радио — изматывающая программа, которая занимает почти всё свободное время, и снова есть возможность не думать, не мучиться, забыться в работе. Шастун снова будет рядом, постоянно рядом, а жена — только в коротких телефонных разговорах. И на следующий день, когда Арсений собирает вещи, когда складывает футболки в дорожную сумку и одновременно бросает полусдутый мяч дочке, Попов неожиданно для себя думает о том, что всё-таки хочет побыстрее уехать, потому что всё — абсолютно всё — в его квартире напоминает об Антоне, и это становится невыносимо, и хочется бежать куда подальше. Он целует на прощание жену и ребёнка, а потом при встрече, когда они остаются наедине, — целует Антона, и тот прижимается к его телу, губами к его губам, и обхватывает его длинными руками за шею так, что Арсений чувствует, как легко царапают затылок браслеты. Потом Шастун немного отстраняется, смотрит прямо в глаза Попову и чуть улыбается, а в следующую секунду обнимает его, устраивает подбородок на плече и сцепляет руки за спиной Арсения. Сам Арсений совсем не понимает, откуда столько нежности, но, если Антону надо, — пусть. Попов обнимает в ответ. Гладит его по лопаткам, сминая простую чёрную майку, и тихо спрашивает: «Что случилось?» Антон только качает головой, как бы говоря: «Не важно, не сейчас», и Арсений понимающе кивает, проводя рукой по коротким волосам. Они стоят так чуть меньше минуты, а потом за дверью слышатся шаги, и Шастун медленно, нехотя отстраняется, а Попов отходит и садится на стул. Они привычным составом «Импровизации» едут в другой город, заселяются в отель, и всем дают одиночные комнаты, всем на одном этаже, и Арсений слышит, как Дима предлагает Антону выпить, а тот молча соглашается. В лифте они едут только с Шастуном и большую часть времени просто молчат, уткнувшись в телефоны. — Ты в каком номере? — спрашивает Антон, когда двери раздвигаются, и они выходят в длинный коридор. — Четыреста девятнадцатый, — говорит Попов, убирая мобильный в карман. — Я приду? — Конечно. Они расходятся прямо в этом коридоре — обоим в разные стороны, и Шастун машет рукой на прощание, а браслеты еле-еле слышно позвякивают. Только придя в свой номер, Арсений, не разгружаясь, падает на кровать, и ему не хочется ничего, кроме вот этой вот тишины и белых стен по бокам. Он закрывает глаза и улыбается про себя, потому что здесь нет ни его семьи, ни Антона, и ему болезненно сильно нужен такой вот отдых, когда он только один, и мысли не душат, и можно абстрагироваться от всего, можно забыть про все проблемы. Ему хорошо. Попов даже сам не замечает, как легкая дремота начинает медленно, но верно застилать мысли. Он просыпается под вечер, звонит жене, выходит на балкон покурить, и бешеный поток мыслей снова накатывает, башка раскалывается, и он делает особенно большую затяжку, а потом кашляет как какой-нибудь подросток. Он слышит в телефоне такой родной голос своей жены, понимает, что уже соскучился, что хочет увидеть её и их дочку, но что-то перекрывает, какой-то барьер возрастает, и ему до сих пор не хочется ехать домой. Потому что когда они с женой едят вечером или пьют кофе утром — он вспоминает об Антоне, он представляет его на месте девушки, он думает, о чём бы они говорили, и это настолько ужасно, это настолько сбивает Арсения с толку, что он предпочитает бежать из собственной квартиры, потому что она действительно вся — полностью — пропитана Шастуном. Он оставляет сигарету в пепельнице и прячет лицо в ладонях. Он так устал. Какая-то странная, апатическая слабость накатывает слишком резко, и ему не хочется ничего, и тело расслабляется, и из всех выражений чувств, которые он может себе позволить, — вырывается лишь судорожный тихий вздох. Сигарета одиноко тлеет, так и не скуренная до конца. Кто-то стучит в его номер, и Арсений сначала думает, что ему показалось, но стук настойчиво повторяется. Попов идёт открывать, по пути вспоминая, что Шастун хотел прийти, и на пороге действительно стоит Антон, опираясь о косяк и еле видно улыбаясь. Арсений отходит в сторону, и Шаст проходит внутрь, садится прямо на смятое не расстеленное покрывало и говорит: — В том баре за углом ужасный виски. Антон почти не выглядит пьяным, скорее, просто расслабленно-усталым, но когда Попов подходит к нему, и Шастун притягивает его за ворот футболки — Арсений чувствует приятный, терпкий запах алкоголя. — Много выпил? — спрашивает он, садясь совсем рядом. — Не особо, — отвечает Антон. Он аккуратно надавливает Попову на грудь, и тот послушно ложится, а Шастун забирается на него сверху, целует в шею, задирает майку, и Арсений вздрагивает, потому что пальцы до ужаса холодные, а дыхание у Антона пьяняще-тёплое, и это такой сильный контраст, что Попов даже отстраняет от себя руки Шастуна, но тот быстро выдёргивает запястья и пробегает холодом по рёбрам Арсения. — Блять… — выдыхает Попов. Антон смеётся ему в губы, и лёгкий запах спиртного ощущается чуточку сильнее. Арсений снова целует его. Они медленно, лениво раздеваются, тепло чужого тела приятно и ласково касается кожи, и Попов снова — хотя бы на пару минут — забывает о своих проблемах. За окном начинается дождь.

***

Они курят на балконе, Антон опирается о стену, накинув на плечи одеяло и зябко кутаясь в него. Арсений сидит на небольшом столике рядом с пепельницей полностью одетый. — Проспорил всё-таки? — спрашивает Шастун, кивая на сигарету в руках Попова. — Ага, — отвечает он. — И двух дней не продержался. — Неудивительно. — В смысле? — хмурится Арсений, затягиваясь. Шастун пожимает плечами, отводит взгляд на пасмурное небо и наконец говорит: — Ну, ты ни жену бросить не можешь, ни курить. — Тупая логика, — качает головой Попов. — Уж извини. Арсений вообще не понимает, к чему начат этот разговор, почему именно сейчас, почему Шастун говорит с такой едкой злостью и какого хрена они не могут просто покурить. — И с чего ты вообще взял, что я хочу бросить свою жену? — снова спрашивает Арсений. — А к чему это всё идёт? — пожимает плечами Антон, поддаваясь вперёд. — Мы с тобой не расстаёмся, ты с ней — тоже. Арс! Мы же не будем до старости по каморкам прятаться и ждать, пока твоя жена уйдёт из дома? Шастун замолкает, и на балконе вмиг становится слишком тихо. Арсений опускает глаза в пол и медленно качает головой. Он ужасно не хочет заводить эту тему, он вообще не хочет разговаривать о своей семье и об их отношениях с Шастуном, потому что они в любом случае ходят по кругу, и разговор этот не принесёт ничего нового. — Я люблю свою жену, — снова повторяет Попов. Антон поджимает губы и выбрасывает бычок истлевшей сигареты на улицу. — Ты хотя бы, блять, представляешь, насколько мне хуёво это слышать? — вдруг спрашивает Шастун, и в его голосе такая сильная злость, такая горькая, тяжёлая обида, что Арсений невольно прикрывает глаза. — Пошли внутрь, — тихо говорит Попов, поднимаясь. — Холодно. Антон смотрит ему вслед, и с губ срывается тихое «Блять». Они снова ни к чему не пришли. Просто Арсений ещё раз убедился, что он абсолютно не знает, что делать. Ещё раз убедился, что мучает Шастуна, и от этого снова прогрызает себе дорогу мерзкий червь вины. Уже в самом номере Антон спиной падает на кровать и прикрывает глаза. Попов садится рядом, отбрасывая пачку сигарет на прикроватную тумбочку. — Я не хотел тебя обнадёживать, — всё так же тихо говорит Арсений. — Вряд ли я смогу дать тебе что-то большее, чем эти прятки по каморкам, да редкие встречи. Я не хотел… — Прекрасный план, — перебивает Шастун. — Ты не хотел, ты не при делах, и если что — умываешь руки. Сколько мы с тобой встречаемся, Арс? Полгода? Этого ли не достаточно, чтобы обнадёжить?.. Арсений только опускает голову и устало выдыхает. Ему впервые нечего сказать. Он тянется к Шастуну, ложится рядом, рукой очерчивает линии скул, лёгкую щетину на подбородке, большим пальцем касается губ, прижимается лбом к его лбу. Арсений шепчет тихое «Прости» — то, что он так и не смог сказать жене. Он целует Антона, и в этом поцелуе, в каждом его движении — такое отчаяние, запутанность, боль, страх — это всё смешивается, и им обоим хреново, так сильно хреново, что остаётся только прижиматься друг к другу как можно крепче, потому что поодиночке никто из них не справится. Они и вместе-то не справляются. Никак не справляются. Они лежат на одной кровати напротив друг друга — ужасно неудобно, на краях, а между ними — лишь небольшое расстояние размером с ладонь. Антон закрывает глаза, а Арсений смотрит на него, запутывая пальцы в коротких волосах на затылке Шастуна, гладит его большим пальцем по щеке, скуле, и губы трогает ласковая, еле видная горькая улыбка. Его вдруг безвозвратно, до краёв наполняет какой-то странной, болезненной нежностью к этому парню, лежащему напротив с закрытыми глазами, доверчивому, запутавшемуся, несчастному. Арсений подвигается ближе, практически полностью сокращая расстояние между ними, и аккуратно, почти невесомо целует Антона в лоб. — Ты же ведь любишь её… — не то утверждает, не то спрашивает Шастун. Его голос тихий и приглушённый, и Попов немного отстраняется, всё ещё держа руку на затылке и перебирая короткие пряди. — Антон… — Любишь, — с лёгкой улыбкой говорит Шастун и придвигается ближе. — А меня? — вдруг спрашивает он. Арсений замирает, рука на затылке напрягается, он весь напрягается, потому что, скажи сейчас правду, — и не будет пути назад, ничего не будет, всё сотрётся, смешается, и не станет ли это той самой надеждой, получив которую, Антон будет готов ждать столько, сколько нужно? Шастун смотрит прямо ему в глаза, и молчание затягивается непозволительно долго. В итоге Антон истолковывает затянувшуюся паузу по-своему. — Это несправедливо, — говорит он тогда, когда Арсений уже почти решается ответить. — Ни по отношению к ней, ни ко мне. — Я знаю. — И ничего не делаешь. — А должен? И если делать — то что? Антон качает головой, переворачивается, подлезает Попову под руку и укладывает голову на его коленях. — Я сам не знаю, — тихо говорит Шастун, пока Арсений медленно гладит его по волосам. — Но я так заебался, Арс, ты не представляешь… Это выматывает, серьёзно. Я каждый день, бля, только и думаю о том, что вот сейчас вот ты позвонишь и скажешь, что, мол, Тоха, иди нахуй, всё кончено. И мне как-то даже жутко становится, знаешь… А в другое время я наоборот хочу, чтобы ты так сказал, потому что у меня уже сил нет всю эту хуйню терпеть. Арсений закрывает глаза. Его накрывает не банальным и таким знакомым чувством вины, а неимоверной жалостью, состраданием к этому парню. Что-то щемит, болит внутри, и это чувство такое новое, такое сильное, что Попову буквально физически становится плохо, и нет сил сделать полный вдох. — Оставайся здесь, — говорит Арсений. — На ночь. Антон еле видно кивает, и Попов проводит рукой по его спине, вдоль позвоночника, по лопаткам — гладит его, ощущая тёплую кожу под пальцами. Шастун закрывает глаза, расслабляясь. Он так и засыпает на коленях Арсения, и тот за всю ночь почти не смыкает глаз, изредка запутывая пальцы в коротких волосах.