***
— Так что поменялось-то? Я не верю, что какой-то альфа смог тебя сломать. Я отказываюсь в это верить, — Чжун сидит на кресле рядом с постелью Юнги и уже полчаса разговаривает с ним. Точнее с самим собой. Президент уверен, что сын его не слышит, но альфа все равно приходит каждый день на протяжении двух недель и пытается поднять сына с койки. Это уже превратилось в своего рода ритуал. — Ты ведь самый сильный из всех нас. Еще с детства, другие дети рыдали над разбитыми коленками, а ты молча ждал, пока папа завяжет бинт, и снова лез на то же дерево, с которого только свалился. Всегда. Ты никогда не сдавался. Да, ты не типичная омега. Но я-то знаю почему, и ты знаешь. Потому что твоей силе позавидовал бы любой альфа, и речь сейчас не о физической силе. Ты всегда умел собрать себя заново: и в школе, и в колледже, и потом. Неудачи никогда не останавливали тебя. Раз за разом ты вставал после каждого падения и твердо стоял на ногах. Я всегда восхищался этим. Что бы там ни случилось с Намджуном, я знаю, что ты не виновен. Я знаю, что ты попал к нему из-за меня. Ты виновен только в том, что полюбил его. Я, может, и обвинял тогда в этом только тебя, но потом я понял: чувства ведь не контролируются. И с кем не бывало. Любовь не смотрит на то, плохой ли человек или хороший. Она просто приходит. И вот к тебе она пришла точно так же. Без спроса, без разрешения. Но это пройдет, если уже не прошло. Чувствам свойственно умирать без подпитки. Его в твоей жизни больше нет и не будет. И твоя любовь к нему умрет. Юнги, встань на ноги. Перестань убивать себя из-за человека, который не стоит даже волоска с твоей головы. Посмотри на себя. Посмотри, во что ты превратился. Из-за кого? Из-за какого-то урода, возомнившего себя Богом? Серьезно? Ты позволишь ему уничтожить себя? Будешь лежать тут и ждать смерти? Так вот я тебя расстрою: не выйдет. От депрессии ты вряд ли умрешь, а от истощения — я тебе не дам. Поэтому хватит уже. Вставай и верни мне старого Юнги. Я лучше буду скандалить с тобой из-за твоей внешности или очередного альфы, чем смотреть, как ты угасаешь перед моими же глазами. Прошу тебя. Я устал терять тебя, и без разницы: по своей же вине или по твоей. Я больше так не хочу. Я хочу обратно свою семью, и она не будет полной без тебя. Чжун нагибается к сыну, целует его в лоб и покидает спальню. Но Чжун ошибся, когда думал, что Юнги не слышит. Мин слушает, как и всегда. Он слушает все, что за эти дни говорят у его постели. Начиная с медсестер, ставящих капельницы и жалующихся на избалованного ребенка лидера страны, который сделал из любовных переживаний болезнь, заканчивая проклятиями, мило посылаемыми в его адрес братом. Но встать и начать жить желания нет. Да и сил тоже. Намджун не отпускает. Он везде, куда ни повернет голову омега, его запах пропитал каждую клетку тела Мина, его руки все еще на этом теле, и ожоги свежи. Так же, как и все раны, оставленные альфой. Мин поворачивает голову к окну и прикрывает веки. Такое ощущение, что альфа никогда не вылезет из него. Он сидит в грудной клетке, и в каждом вдохе и выдохе его имя. Первое, что видит, просыпаясь каждое утро, Мин — это его лицо, весь день его голос в голове раздирает мозг на частички, а по ночам Мин сидит в темной комнате в противоположном от монстра углу, они вдвоем молчат. И эта тишина выворачивает наизнанку, заставляет скрести ногтями по собственному лицу, раздирать кожу и надеяться проснуться уже в следующую секунду. Вот только Намджун в голове Мина сейчас — это не любовь. Сейчас Мин его ненавидит. Все эти дни Мин взращивал, поливал и любовно ухаживал за этим ростком жгучей темной ненависти. Сейчас этот куст разросся в огромное дерево и уже не помещается внутри. Ненависть полностью заполняет омегу и даже пробивается наружу. Обволакивает тело уродливыми сплетениями, врастает в кожу, ее яд отравляет кровь. Хватит. Это утро последнее. Больше Юнги изображать жизнь не будет. Он будет жить. Этой ненависти вполне достаточно, чтобы встать на ноги и назло ему же жить, назло ему дышать. Показать ему и всему миру, что отец прав: Мин Юнги нельзя сломать. Пусть в его жизни уже и нет смысла, но для врагов он будет твердо стоять на ногах и улыбаться. Будет выворачивать их протухшее, зловонное нутро одной своей улыбкой. Потому что Юнги сильный. Потому что он «ненормальная» омега. И он с гордостью будет носить это звание. И Юнги встает. С трудом сползает с постели и на еле держащих его ногах идет в ванную. После душа он долго смотрит на метку в отражении и брезгливо морщится. Сакура разрослась, частично ее ветви прикрывают всю левую половину груди омеги. Словно показывают, доказывают Мину, что от него не убежать. Что он — собственность Ким Намджуна. Как бы ни боролся и как бы не отрицал, сквозь эти ветви не прорваться, не вырваться на свободу. Мин с отвращением смотрит на черный витиеватый рисунок и первым делом решается избавиться от него. Так же, как и от хозяина, создателя, того, кто этой меткой его наградил. Ничто больше не должно напоминать Юнги о Намджуне. Мин медленно, держась за перила, спускается вниз и сразу же просит у Ши Хека его планшет. Ши Хек, разинув рот, посмотрел на сына, который все эти дни не то чтобы из комнаты, а даже с постели встать не мог, и молча протянул ему планшет. Мин копается пару минут в интернете, потом, вновь воспользовавшись мобильным папы, назначает себе время в тату-салоне. Пока до рандеву с мастером есть время, Мин заказывает себе новый номер и мобильный, съедает целую тарелку супа на кухне и даже успевает вернуть в свою комнату свои же вещи, «любезно» убранные папой в кладовку. Самочувствие после плотного обеда заметно улучшается. Юнги снова развешивает любимую одежду, раскладывает по полкам обувь и просит семейного шофера отвезти его в салон. Мастер внимательно слушает пожелания Мина в том, как набить рисунок, который закроет метку, а потом показывает ему альбом с эскизами. Юнги ничего не нравится, и он вообще не хочет тату, ему без разницы, что будет набито на груди и ключицах, лишь бы это закрыло метку. Поэтому он просит мастера набить, что тот пожелает, и ложится на кушетку. Спустя долгие четыре часа татуировка готова. Мин с удовольствием разглядывает свежий и пока красный по краям рисунок и остается доволен результатом. Сакура закрыта пересекающимися черными геометрическими фигурами. Мин из тату-салона заходит в кофейню, пьет кофе, закусывает сэндвичем с лососем и едет к своему любимому мастеру по волосам. Парикмахер Мина долго фыркает на отросшую почти до губ челку и на непонятный, уже выцветший черный цвет волос. Юнги требует блонд и запрещает сокращать длину волос, только подровнять кончики. Парикмахер долго сетует, что перекрашивать черный в белый чревато, но Мин настаивает. Из салона Юнги выходит платиновым блондином и едет домой. Уже в машине он задувает воображаемую свечку на кексе, прихваченном еще в кофейне, и поздравляет себя со вторым днем рождения. — Надо же, перекрасил волосы в белый, и теперь ты у нас ангелочек? — язвит Джин, стоит Юнги только войти в дом. Родители, видимо, отсутствуют, а Джин стоит с двумя омегами в гостиной и выбирает из кучи привезенной для него одежды из его любимого дизайнерского магазина. Привилегия быть сыном президента — из новой коллекции одежду сперва выберет себе Джин, потом она уже пойдет в магазины. — А ты, я смотрю, белым и пушистым уже родился. Вот только корни пора осветлить, — не остается в долгу Юнги и проходит к столику, на котором графин с холодным чаем. — Ну что, закончилось твое театральное страдание? Вернулся наш старый любимый Юнги? — с презрением в голосе выдает старший. — Да, вернулся, — Мин подходит вплотную к брату, натягивающему на себя новый пиджак. — Так что поберегись, сука, крови я у тебя еще выпью. Ты мне за все ответишь, — угрожающе прошипел Юнги в лицо ошарашенному Джину и, подарив застывшим в шоке омегам очаровательную улыбку, пошел на кухню. Чжун единственный, кто искренне радуется тому, что Юнги собрал себя воедино. Правда, ему совсем не нравится выглядывающее из-под ворота футболки сына и уродливое, по его мнению, тату. Впервые за долгое время семья ужинает за общим столом и почти не грызется, если не считать уничтожающих взглядов, которыми одаривают друг друга братья. Мин весь ужин молчит, в разговор отца с папой не вмешивается. Доев, он извиняется и отпрашивается на вылазку в город. Чжун долго не хочет отпускать сына, потому что такой Юнги его немного пугает, и президент не знает, что от него ожидать. — Ты только пришел в себя. Выйдешь, столкнешься с тем, с кем не надо, и все вернется. Отсидись пока дома, — скорее просит, чем настаивает президент. — Не столкнусь, — резко отвечает Юнги. — Я не собираюсь мелькать там, где он. Не беспокойся. И вообще, твоя излишняя забота немного неуместна. Юнги, схватив ключи от своей машины, которую он попросил прислугу подготовить еще с утра, идет на выход. — Кто бы сомневался. Наверстает теперь упущенное за две недели. Шляться поехал, — не удерживается Джин. — Перестань, — устало говорит ему Чжун. — Дай брату время. Он многое перенес. Джин откладывает десертную вилку и, поцеловав Ши Хека в щеку, поднимается к себе. — Как ты сам? Новости совсем не радуют, — говорит Ши Хек мужу и подливает ему чая. — Ужасно. Он озверел. Теперь они ничего не стесняются. И днем и ночью орудуют. Он убивает всех, на ком хоть какое-то подозрение. Сегодня утром перед парком, недалеко от моего аппарата, раскопали новую братскую могилу. Отсеивает всех: и тех, кто на меня работал, и тех, кто извне. Мы еле успели последних отозвать. Но он их находит сразу же и казнит семьями. Вся полиция страны занята охраной, вместо своей работы, но и это не помогает. Их больше, и они как будто ничего не боятся. Я поражаюсь его людям. Они преданны до мозга костей, и на них нет управы. Это ад какой-то. Я уже не знаю просто, Ли прячется, и если так пойдет, я все-таки подам в отставку. Я просто не хочу про него около Юнги говорить, — Чжун просит у прислуги кофе и продолжает. — Меня пугает Юнги. Будто он стал другим. И этот Юнги хуже того, кто вышел из этого дома пару месяцев назад. Не знаю, но я за него переживаю. — Не стоит. Думай о своем враге. Юнги сам разберется. И он такой же, как и был: дерзкий, наглый и не считающийся ни с кем. Это, видно, его вариант борьбы с самим собой. Пусть лучше так, чем изображать труп наверху, — Ши Хек подсаживается ближе к мужу и обнимает его за плечи. Чжун с благодарностью принимает теплоту и заботу. Домой Юнги возвращается под утро. Всю ночь омега провел в новом для него баре, алкоголя из-за свежего тату он не употреблял, зато много флиртовал и даже обменялся номерами с парой альф. А еще подружился с двумя симпатичными омегами. Мин много шутил, смеялся, и вообще вел себя так, будто того черного отрезка в его жизни и не было. А если и был, то был с другим Юнги. Мин вспомнил свои беззаботные времена и то, что где бы он ни появлялся, привлекал внимание и становился душой компании. Уже сняв макияж и раздевшись догола, чтобы зайти в душ, Мин замирает на секунду перед зеркалом, проводит подушечками пальцев по свежему тату и чувствует, как в груди, там где раньше было сердце, скручивается тугой комок. Он сжимается, заставляет Юнги даже прогнуться от спазма, тянет вниз к кафельному полу. Мин стирает тыльной стороной руки одинокую слезу, скатившуюся по щеке, с вызовом смотрит на свое отражение и пытается потушить все еще тлеющие угольки былой любви внутри. — Ты не смеешь любить его. Не смеешь даже думать о нем. Ты не расклеишься. Ты сильный. Пожалуйста, назло всему миру, назло ему живи. Докажи, что тебя не сломать. Он же ест, пьет, гуляет, топит город в крови. Ему плевать на тебя. Плевать, что убил твоего ребенка. Почему тогда ты думаешь о нем? Почему ты не забываешь его ни на секунду? Умоляю, имей гордость, перестань. Пожалуйста… — шепчет Мин своему отражению и, проглотив подкативший к горлу комок, заходит под душ. Весь следующий день Мин гуляет по магазинам с новыми друзьями, усиленно держит маску «все хорошо, и мне на все похуй» и даже созванивается и мило щебечет с одним из альф, с которым познакомился в баре. Часам к шести Юнги прощается с друзьями и заскакивает в свою любимую кофейню попить латте. Мин делает заказ, оплачивает его и, проходя к столику, видит вошедшего и застывшего на пороге Чонгука. С Техеном. Чон теперь редко видит своего альфу, который вечно или с Намджуном, или на заданиях, или вообще выслан в регионы. Сегодня после двух дней отсутствия Ким заскочил к омеге на кофе, но его у Чонгука не оказалось, поэтому пара решила сходить в кофейню и немного пообщаться. Техен долго извинялся, объяснял, что времени у него не больше часа, а потом его ждет босс. К Юнги альфа Чонгука так и не пустил. Чон сбегал из дома-тюрьмы два раза, но оба раза был пойман и снова заперт на засов. Именно поэтому Чонгук все эти дни с Техеном холоден и больше просто кивает, чем говорит. Альфа бесится, что каждый раз, когда он нагибается, чтобы поцеловать омегу в губы, ему достается его щека. Но Техен терпит, считает, что Чонгук перебесится и успокоится. Подпускать друга к Юнги Ким все еще не собирается. А сейчас они стоят в кофейне, и за столиком напротив сидит сам Мин. Техен не успевает перехватить свою омегу, который сразу подбегает к вставшему с места от неожиданности Юнги и прижимает его к себе. Благо кофейня почти пустует, и мини-драму наблюдать, кроме персонала, некому. — Господи, как же я скучал! Как я рад тебя видеть! — тараторит Чон и сильнее прижимает к себе Мина. Чонгук замечает, что друг его в ответ не обнимает и молчит. Чон делает шаг назад и непонимающе смотрит на Юнги. — Не могу сказать, что тоже скучал, — холодно отвечает Мин и не отрывает взгляда от остановившегося напротив Техена. Потом Юнги поворачивается к Чону, внимательно его осматривает, цепляет взглядом метку и убеждается, что запах Чонгука поменялся, и кофе так сильно пахло именно в его объятиях, а не потому что они в кофейне. — Ну что, вас можно поздравить? — нарочно тянет слова Мин. — Что у вас там дальше по плану? — уже обращается омега к Техену. — Свадьба? Ребенка завести? Хотя свадьба — лишняя трата денег и времени, переходите сразу к детям, — язвит он. — Мин Юнги, — выдыхает Чонгук. — Что с тобой? Техен задвигает Чона за себя и подходит к Мину вплотную. — Какие-то проблемы? — альфа сужает глаза и смотрит так, что Мин даже ежится. — Он так тебе рад, а ты ведешь себя по-свински. — Мне вот только твоих нравоучений не хватало, — Юнги смотрит с вызовом в глаза напротив. — Перестаньте, пожалуйста, — просит Чон, замечая, как накаляется воздух между этими двумя. — Юнги, поехали ко мне, пожалуйста. Я и вправду скучал, — Чонгук смотрит так умоляюще, что у Мина даже на секунду сердце сжимается. Он знает, что друг не виноват, но Чон не может быть его другом, пока вокруг него крутится Техен. — Чонгук-и, я бы пошел, честно, но пока ты с этим, — Мин фыркает на Техена. — Будь добр, держись от меня подальше. Чонгук в шоке округляет глаза, а Техен усмехается. — Надо же, истинное лицо свое включил. Умница, — не сдерживается альфа, потом берет Чонгука за локоть и подталкивает к выходу. — У меня оно одно, в отличие от тебя, можешь не сомневаться, — Юнги прислоняется к столику и с ухмылкой смотрит на Техена. — Сколько? Сколько еще тебе времени надо, чтобы наиграться? Метку ему поставил. А что она значит? Чонгук-и, — смеясь кричит Юнги через кафе застывшему у двери другу. — А про аборт он тебе говорил? Не смей залетать. Он потом сам лично тебя от ребенка избавит, не сомневайся. Не успевает омега договорить, как получает звонкую пощечину. Чонгук срывается к альфе, пытаясь заблокировать собой Юнги, но Техен аккуратно двигает Чонгука в сторону. Максимально приближается к так и ухмыляющемуся ему в лицо Юнги и говорит: — Чонгук не ты. Дешевая, ни на что, кроме продажности, не способная блядь, готовая на все ради своего благосостояния. Не смей ставить его с собой в один ряд. Мин ловит опасный блеск в глазах альфы, но все равно гордо вскидывает голову и, сам подавшись вперед, шепчет альфе прямо в губы: — Ты даже не представляешь, на что я способен, — Мин демонстративно проводит языком по своей верхней губе. — Спроси у своего друга. Уверен, его ответ тебе понравится. Сам захочешь проверить. Чон не слышит диалога, но видит, как сжимается в кулак рука альфы, снова подходит, хватает его под локоть и оттаскивает от друга. — Я не знаю, что с тобой. Но когда вернется мой Юнги, приходи, — обиженно говорит Чон и тащит разъяренного альфу на выход. Юнги отодвигает от себя кофе и садится, уставившись взглядом в стол. Он не знает, почему был так груб, и вообще, почему так вел себя. Да, он безумно скучает по Чонгуку, и да, он его любит. Но Мин зол. Пока точно не знает, на кого больше: на себя, на Намджуна, или вообще на Чонгука. Но он зол. Эта злость кипит, булькает в груди, хочется сделать больно. Всем. Даже тем, кого любишь. В такие моменты будто боль отступает. Будто становится легче дышать. Он сделал больно Чонгуку. Нарочно. Мстил за отсутствие в его жизни, мстил за свою боль, хотя младший в ней не виновен, и мстил за то, что Техен так трепетно к нему относится. Юнги стыдно за такого себя, но это не контролируется. Это не зависть даже. Это просто злость. Потому что все хорошее Мин видит только в сказках и у других. Все хорошее происходит не с ним. Проходит мимо. И обидно. До горького привкуса во рту, до щемящего внутри чувства обидно. Мину стыдно за свое поведение, но пусть лучше так, чем как раньше, когда он безгранично всем доверял, подпускал ближе некуда, любил и заботился. Взамен Юнги получал только боль и смывал слезы под душем в одиночестве. Хватит. Он не жалеет больше себя, с чего ему жалеть кого-то другого.***
Намджун возвращается из двухдневной поездки в регионы сегодня утром. Ким там долго общался со своими людьми, проверял готовность в случае чего, и лично провел пару показательных казней. Уже за полночь он сидит в Pacifico, попивает виски и ждет, когда вернется Техен. Альфа посылает друга на пару встреч, на которые сам не успевал, и уже пьет третий бокал виски, когда тот приходит. Техен, скинув с себя пиджак, устало опускается на диванчик сбоку от друга и с благодарностью принимает бокал из его руки. — Как все прошло? — спрашивает Намджун. — Отлично. Как еще могло? — усмехается Техен и делает жадный глоток. — Я устал сильно. Хочу отдохнуть завтра. А то все эти дороги, переговоры, чувствую, что не соображаю. Так что завтра все на тебе, потом я вернусь, и ты возьмешь выходной, — говорит Намджун. — Как скажешь, — коротко отвечает Техен и следит за взглядом друга. Намджун с интересом рассматривает попивающих внизу коктейли омег. Омеги VIP снизу не видят, поэтому ни о чем не подозревают. Намджун смотрит конкретно на одного. Это хрупкий, невысокого роста парень с иссиня-черными волосами и белой кожей. Парень звонко смеется, и Киму кажется, что даже его еле слышный тут, наверху, смех, напоминает ему тот самый незабытый из недавнего прошлого грудной голос. Омега похож на Юнги. Намджун с шумом сглатывает, откидывается на спинку сиденья и злится, что не проходит. Прошло столько дней-ночей, столько дел сделано, столько голов положено, нет времени даже поспать нормально, но при всем при этом Юнги из головы не выходит. Он везде. С кем бы ни говорил Намджун, куда бы ни ездил, где бы ни находился — Мин Юнги с ним. Рядом. Внутри. В крови. Течет по венам. Заполняет все нутро, не отпускает. Ломает, крошит в порошок кости, заставляет альфу биться головой о стену, много пить, по локоть пачкать руки в крови, но не уходит. Наоборот, обживается. Звонко смеется, иногда ноет, часто ругается, смешно морщит носик и редко улыбается. Такой же маленький, хрупкий, податливый. Обнять посильнее — сломается. И такой же… любимый. Намджун вычеркнул его из своей жизни, стер в надежде, что теперь все пройдет, забудется, время залечит. Но стало только хуже. Рана в груди не прекращает кровоточить и не думает даже затягиваться. Каждую секунду, каждый миг в голове четко чеканится одно и то же имя, и видит Намджун одни и те же глаза. Даже Зверь перестал разговаривать с хозяином. Сидит и молчит. И даже не скулит больше. — Понравились? — усмехается Техен. — Позвать? — Я беру того темненького, остальных можешь себе забрать, — Намджун подносит бокал к губам. — Нет уж. Я занят, — хмыкает друг. — Мой и так на меня из-за Юнги бесится. — Он прикусывает язык, но не успевает вовремя замолчать. Намджун все слышит. Конечно, слышит. Он это имя расслышит даже в самом адском шуме, и даже если его произнесут шепотом. — А что с Юнги? — спрашивает вроде безразлично, но кровь внутри уже не скачет: отяжелела, стала густой, как мазут и застывает в венах. — Ну… это... короче, он хочет, чтобы Чонгук от меня ушел, иначе не подпустит его к себе. Вот так, — выговаривает Техен и отворачивается. — Понятно, — Намджун цепляет маску безразличия и встает. — «Чонгука не от Техена беречь надо, а от самого Юнги», — думает альфа. — Пусть пошлют ко мне того темненького омегу, — бросает он другу и идет к лестницам наверх.