Trevor Morris – In Hushed Whispers Ahura – Eastern Valleys II
Офир, Напата, Серебряный район Сокото, 922 год
День был незавидным. С самого утра ведьмака преследовала масса неприятностей, и то не было на руку: это лишь задерживало его и всячески попускало. Он был раздражен, зол и голоден, но вместо горячего ужина рыскал по дому, над которым взвилась тень неведомого проклятья. Отправляясь на заказ, за который должны были очень хорошо заплатить, Геральт лишился кошелька, который пропал у него с пояса, когда тот проходил мимо цыганского сброда. Среагировал он мгновенно и побежал вслед за сукиным сыном, улепетывающим в рассветную даль. Прыти ему было не занимать, и особо ни на что не надеясь, ведьмак призвал к порядку достопочтенную стражу, чем был глубоко поражен. При всем своем весе доспехов, стражники бегали так быстро, что можно было подумать, что те только и занимались отловом карманников. Спустя пять минут погони, они приволокли Геральту грязного юношу и вернули деньги. Первая мысль, крепко-накрепко засевшая в его голове после этой ситуации, была проста и заурядна: он ненавидел цыган. Категорично, и вряд ли что-то могло смягчить его небезосновательную ненависть. Над домом, где он бродил уже битый час, взвилась тень пролитой некогда крови. Он понимал, что в четырех стенах заточен несчастный дух, возможно — женщины; но что удерживало ее в доме и не выпускало за его пределы, ведьмак не знал. Обыскав дом на предмет вызывающих интерес вещей, он уселся посреди большой комнаты и провалился в глубокую рефлексию, улавливая слухом задувающий в окна ветер. На исходе третьего часа, проведенного внутри дома, ведьмак ощутил, как дрожит его медальон. Он открыл глаза и выхватил меч, подскакивая на ноги. В комнате было холодно, и он увидел, как по коридору шествует фигура в темных одеждах. Это была девушка, белесая и иссушенная, измученная тенью проклятья, которое нависло над ней. Глаза ее были крепко сшиты грубой нитью, а черные волосы струились вслед за ней. Она плакала, тихо и горько, но от этого загробного плача шевелились волосы на загривке. Завидев ведьмака, она резко развернулась и закричала, влетая в проем. Геральт быстро сгруппировался и применил Ирден на каменном полу, откатываясь вбок из сияющего круга. Призрак попал в ловушку, и, не теряя времени, ведьмак методично наносил тяжелые рубящие удары мечущейся несчастной до тех пор, пока та ничком не опустилась в круге, оставив за собой тень, взвившуюся вверх. Геральт побежал вслед за скользящим отголоском духа, который растворился посреди кладовой, не оставив никаких следов. Он убрал меч и осмотрелся. Масса полок со снедью не могла быть местом последнего упокоения, и ведьмак опустился на колени перед тем местом, где пропала тень. Он достал кинжал из-за спины и постучал по плитке, которой был выложен пол. Раздался глухой пустой звук, и ведьмак поддел край плитки острием кинжала, убирая ее в сторону. Чутье его не подвело: в углублении под полом покоились женские останки. Беглый осмотр зубов и ребер ясно давал понять, что усопшая некогда была молодой девушкой. Она была обложена незнакомыми ему иссохшими травами, а богатая одежда, в которую были облачены останки, наводила не на самые приятные мысли. Он методично снимал плитку, откидывая ее в сторону. Она с глухим звуком разбивалась, разлетаясь на куски. Закончив вскрывать могилу, ведьмак вытащил останки и понес их на задний двор. Духом, заточенным в доме, была полуночница. Горе и быстрая смерть не дали возможности упокоиться душе девушки, и она, одолеваемая собственным лихом, пыталась самостоятельно найти выход из своего заточения. Она желала наказать того, кто лишил ее жизни, и безнадежно рыскала по дому. Но проклятье и обстоятельства ее скоропостижной смерти не позволяли этого сделать. Геральт собрал ветки и уложил на них останки, поджигая их Игни. Усопшая и сухостой мгновенно вспыхнули, и ведьмак вытащил меч, отходя на несколько шагов назад. Дух умершей так и не появился. Он был озадачен таким поворотом событий, и молча смотрел на тлеющие кости, провожая девушку в последний путь. Но ведьмак понимал, что одним упокоением потревоженный дух нельзя было успокоить. За спиной раздались шаги, и он развернулся, убирая меч. В дверях стоял наниматель, испуганно смотрящий на белоголового. — Ну, рассказывай, — только и сказал ведьмак, убирая меч обратно в ножны.***
— Мне непросто говорить о таких вещах. Я и не думал, что вы так быстро доберетесь до правды, — тихо сказал мужчина, сидя перед столом, — Клянусь предками, я не знаю, на что я рассчитывал, приглашая такого мастера, как вы, в свой дом... Я... Как же я глуп, о Небо, какой же я глупец! Геральт молча слушал и сверлил мужчину своими глазами. Он не притронулся к еде, и в некоторой степени происходящее в этих стенах казалось ему омерзительным. — Давай к делу, — буркнул ведьмак, сложив руки на груди. — Каяться будешь потом. Это не моего ума дело. Мужчина глубоко вздохнул и провел рукой по черным волосам, виновато глядя на ботинки белоголового. Геральту захотелось пнуть заказчика под ребра этими же сапогами, чтобы злосчастный ощутил хоть каплю той боли, которую довелось пережить несчастной. — У меня была жена и две дочери, ведьмак. Каюсь, не было во мне ни капли отцовской любви, и мужем я был неважным. Только положение в обществе было тем, что удерживало их со мной. Но однажды моя благоверная начала ходить с другими мужчинами, дарить им свое внимание, и я был вне себя от гнева! Моя жена! — Херовый из тебя вышел муж, — пожал плечами Геральт. — Рассказывай, что было дальше. — Я нанял убийцу в местной гильдии, чтобы ее умертвили. Мне было гадко осознавать, что она якшалась с другими мужчинами и давала им к себе прикасаться! Все прошло гладко, ей хладнокровно перерезали глотку в переулке. На меня подозрения не пали, потому что сочли это за вооруженное нападение. Мы с почестями похоронили ее, и у меня остались две дочери. К слову, я был рад, что она умерла. Мерзкая баба, доставала меня ерундой несуразной все время... Но померла. Жаль, наверное? Ведьмак почувствовал, как у него заскрипели зубы. Ничтожество, представляющее собой зажиточного господина, повергало его в ужас. Ему хотелось причинить немало боли, и лишь задатки профессионального этикета и самодисциплина не позволяли прикоснуться к образцу вопиющей бесчеловечности. — Имтизаль, моя старшая дочь, не выдержала потери матери. Она была нелюдимой и одинокой, затворницей, если не понял. Ночью она выпила сильнейший яд, и мы похоронили ее вместе с ее матерью, — он истерично засмеялся, вглядываясь в огонь свечей. — Знаешь, мне ведь даже ее не было жалко. Вроде бы дочь, а вроде... Геральт сжал кулаки. Терпение сходило на нет, и он винил усталость и голод в неспособности сдерживаться. — Но малютка Фиддах всегда была смышленее, чем ее мать или сестра. Я уважаю ее за это, потому что она ненавидела меня ровно так же, как я ненавидел ее, с первого крика. Она пристально следила за мной и подозревала, что я был виновником смерти Ифтикхар. Моя дочурка не единожды наблюдала за нашими склоками. И однажды она обнаружила письмо, отправленное мной в гильдию. Одно из многих. Она была испугана, и не зря. Я не дал ей уйти из дома. Но! Не о чем беспокоиться, мастер, она умерла быстрой и почти безболезненной смертью. Шамсуддин улыбнулся и взял в руки чашку с чаем. Геральта охватил гнев, и он глубоко вдохнул, пытаясь унять ярость. Нанимателя абсолютным образом не беспокоила участь его семьи, он продолжал жить, как ни в чем не бывало. Ему было наплевать на то, что он убил собственную дочь во имя незапятнанности своего положения. Хотелось бы Геральту сказать о том, что собаку ждет собачья смерть, но он не мог быть в этом уверен до конца. Шамсуддин сидел и пил чай, ни разу за всю беседу не почувствовав себя расстроенным и виноватым. Ведьмаку хотелось приложить его чем-нибудь тяжелым по смазливой роже. Но он продолжал держаться, надеясь на скорый исход событий. — Значит так, — сказал Геральт, присаживаясь на корточки. — Выхода у тебя два, и выбирать я советую правильно. Как бы ты мне ни был сейчас отвратителен — я предлагаю тебе два выхода, заметь. Первый — духи не слышат людей. Фиддах ищет тебя, но до сих пор не осознает одной вещи: той, что она мертва. Она упокоится, когда ей дадут понять, что она является лишь отголоском жизни. Сделать это можно, если ты пожертвуешь жизнью и скажешь ей об этом лично. Так себе вариант, но он очень тебе к лицу, к тому же, я бы помог тебе с этим — ведьмак стиснул зубы, гневно глядя на Шамсуддина. — Второй вариант попроще: с зеркалами. Но я не уверен, что он сработает, однако попробовать стоит. Наниматель насмешливо смотрел на белоголового. Ядовитая ирония сочилась через край, но Геральт почувствовал его страх, слабый; но и этого было достаточно для того, чтобы широко улыбнуться. — Что мне помешает убить тебя, мастер, и снять проклятье? — насмешливо спросил Шамсуддин. — А ты готов полезть с ножом для масла на меня? — с вызовом переспросил Геральт, поднимаясь на ноги. — Уверяю вас, благородный из благороднейших: я не только не дам подойти к себе ближе, чем на шаг, но и украшу этот чудный дом твоими потрохами. Не играй с огнем, Шамсуддин, я устал и я очень зол. Терпение мое на исходе, и я попросту могу наплевать на профессиональную этику. Наниматель замолчал, понурив голову. Он был раздосадован, потому что понимал: ведьмак прав. Он не только не успел бы позвать стражу, но и убежать от убийцы с молниеносными рефлексами ему не представлялось возможным. — Хорошо, я велю слугам принести зеркала. Куда их ставить, мастер? — Туда, где ты спрятал тело, — процедил сквозь зубы ведьмак и развернулся, выходя из комнаты.***
Геральт сидел перед разворошенным местом захоронения и ждал. Он просидел перед зеркалами достаточно долгое время для того, чтобы начать сомневаться в правильности предоставления выбора нанимателю. Этот человек заслуживал наказания и должен был расплачиваться за содеянное, догнивая остатки своих дней где-нибудь в казематах под землей. Но у Шамсуддина было другое мнение на этот счет, идущее вразрез с мнением ведьмака, на которое он имел честь срать с высокой колокольни. Медальон задрожал и ведьмак открыл глаза. Из ямы поднимался призрачный серебристый дымок, медленно вздымаясь вверх. Геральт ждал, пока дымок перевоплотится в фигуру, и наложил на место захоронения знак Ирден. Полуночница, запертая в кругу с зеркалами, завизжала, и заглядывая в зеркала, разбивала их иссохшими руками. Силы духу было не занимать, и Геральт отступил назад. Резко развернувшись на звук летящих осколков, он увидел, что в него летит рама кованного зеркала, брошенная с невероятной силой. Он отбросил его Аардом, и зеркало отлетело в полку со снедью, с грохотом повалив ее на пол. По кладовой посыпалась еда и осколки разбитой утвари. Все шло совсем не по плану, и ведьмак, обеспокоенный дальнейшим развитием событий, медленно подходил к магической ловушке, в которой бился заточенный дух. Он уворачивался от разлетающегося стекла и обломков, подбираясь к горящей границе. Полуночница никак не хотела смотреть в зеркало, очевидно не желая примириться с тем, что ее уже очень долгое время земля отказывается носить как живого человека. Он вынул меч, покрытый сизой пленкой масла и шагнул в круг, вступив в схватку с призраком. Геральт поддерживал ловушку, пытаясь наносить удары и парировать их, пока Фиддах со всей своей силой не бросилась на него и не выбила меч из рук. Клинок со звоном прокатился по плитке, затерявшись среди мусора и ведьмак откатился вбок, уходя от сильного удара иссушенной рукой. Он вспомнил про прощальный дар торговца и судорожно принялся рыться в нагрудной сумке, пытаясь отыскать маленькое зеркальце. Особой надежды на подарок он не испытывал, однако запертый в ловушке вместе с призраком, он искал любую возможность выжить. Полуночница кинулась на него и царапнула по лицу, наваливаясь и обдавая ведьмака запахом погоста. Извернувшись, он приставил зеркальце к лицу полуночницы, чувствуя, как горит ободранное место. Дух затих, он зачарованно смотрел в несколько дюймов блестящего стекла. — Мертва, мертва, совсем мертва! — прошипел ведьмак, придавленный невидимой силой. Полуночница тихо вздохнула и рассыпалась в прах, осыпая лежащего. Геральт облегченно выдохнул и ловушка погасла, оставляя его в полумраке разрушенной кладовой. Он убрал зеркальце назад в сумку, стряхнул прах и поднял меч, с тихим шелестом опуская его в ножны. Дух упокоился, и теперь дело оставалось за малым. Со скрипом дверь отворилась и ведьмак прищурился от яркого света. В дверях стоял Шамсуддин, робко глядя на порушенную снедь и запасы. Он молча взирал на ведьмака, пока напускная бравада снова не вернулась к нему, и он, с присущей ему напыщенностью, вошел, сложив руки за спиной. — Мастер, благодарю вас за проделанную работу, — надменно сказал он и бросил мешочек с золотом ведьмаку под ноги. — Мои слуги проводят вас и наведут порядок. Геральт почувствовал, что дошел до крайности. — Послушай-ка сюда, эдакий ты выблядок, — процедил он, подходя к опешившему нанимателю и складывая пальцы в Аксий. — Сейчас ты возьмешь. Эти. Хуевы. Бумаги. И придешь. Вот прямо сюда, я подожду. И после этого мы вместе выйдем отсюда и пойдем туда, где судить тебя будут по вашим законам. Давай побыстрее. Черные глаза купца подернула пелена наваждения. Он покорно кивнул и удалился. Ведьмак раздраженно пнул кусок зеркала, отлетевший в стену. Ему хотелось как можно скорее закончить со всем этим, но не хотелось пачкать руки об это ничтожество, поэтому он решил, что пусть с ним разбирается кто-то другой. Через несколько минут ожидания вернулся Шамсуддин. Он неуверенно смотрел на свитки в своих руках, действие Аксия сходило на нет. Ведьмак выдернул из его рук письма, и вчитался во все еще непривычный текст, идущий справа налево: «Орден Мансура горячо приветствует вас, господин Шамсуддин Абдутавваб Аббахам, и сочтя ваше предложение достойным <...> мы вынуждены сообщить прискорбнейшие новости для вас и вашей семьи. Ваша жена, Ифтикхар Джавахир Адилян, при невыясненных обстоятельствах была найдена убиенной в квартале Соцветий. Приносим вам соболезнования и благодарим, что вы наш близкий друг в такие тяжелые минуты». Геральт убрал свиток и засмеялся. Вся эта чушь, написанная рукой и Шамсуддина, и исполнителя, была настолько несуразной, что голова шла кругом. Никому не нужная принципиальная вежливость в этой ситуации была смешной. Спектакль для тех, у кого были деньги. Для тех, у кого имелся спрос на эти действия. Наниматель отошел от действия Аксия и свирепо зарычал, бросаясь на ведьмака. Геральт увернулся и схватил с пола крепкий обломок рамы, прикладывая его к затылку убийцы и чувствуя при этом невероятное облегчение.***
На улицы опускался рассвет. Геральт шел по опустевшим проулкам, чувствуя никак не сходившую усталость и раздражение. Шамсуддин был отдан страже, и ведьмак лишь надеялся на то, что хотя бы за Великим Морем она была неподкупна. Наниматель яростно противился ведьмаку, противился страже и выкрикивал громкие проклятья до пятого колена для каждого из тех, кто пытался предпринять попытку к задержанию. Стража поблагодарила ведьмака добрым словом и изъяла улики, а он отправился восвояси, желая плотно поесть и хорошо выспаться. Он вышел на небольшую площадь, посреди которой красовалась грустная клумба и усмехнулся. Геральт не единожды вспоминал торговца зеркалами, и пусть он торговал информацией, что-то в самой сущности круглолицего мужчины его пугало и отталкивало. Но что именно — он не мог понять. То ли эта недобрая ирония, то ли то, что скрывалась глубоко внутри. Ему не хотелось глубоко копаться в этом всем, потому что он прекрасно знал, что существуют люди просто плохие, невыбиваемо и неисправимо. Медальон при встрече с торговцем был недвижим, потому он просто оставил эту пищу для размышлений кому-нибудь другому. Ведьмак присел на край клумбы и снял с пояса кожух, наполненный араком. Геральту был приятен запах риса, из которого был сделан этот самогон; да и почти все, что приходилось в новинку, ему было приятно. Он прикрыл глаза и почувствовал легкий ветерок, крепко пахнущий сандалом. Лицо, подранное полуночницей, ныло, он бегло обработал его, посмеявшись про себя о том, какое бы представление устроил Регис. Горькое ощущение обиды проскользнуло в его душе, и он отпил из кожуха. То, что вампир просто ушел, было для него неприятным сюрпризом. Он никак не ждал этого, однако принял. Взвешенное решение взрослого человека было трудно хоть как-то оспорить, но для себя он понимал, что ему одиноко на огромной чуждой земле без товарища. Геральт услышал звук шагов и поднял голову. К нему шла молодая цыганка, заискивающе заглядывая ему в глаза. Он тут же почувствовал клекочущую ярость внутри и убрал флягу, предвкушая дальнейшее развитие событий. — Чего же ты, заблудший сын, сидишь тут такую рань совсем один? — нараспев протянула женщина, присаживаясь рядом. — Хочешь, освещу тебе твою судьбу, твой путь? Ведьмак повернулся к ней и усмехнулся. Медальон дрогнул, и он понял, что женщина пытается применить на нем очень слабые чары. Рисовый самогон дал в голову, и Геральт оставил самоконтроль где-то там же, где и совесть. Как и час назад. — Давай лучше я тебе погадаю, — ощерился тот и сложил пальцы в Аксий. — Ты отребье без дома и имени, которое увидело мой толстенный кошель с золотом, и, давясь слюной от предвкушения наживы, ты пришла заговорить меня до смерти. Я угадал, тс-с, ни слова. А теперь ты встанешь и пойдешь туда, откуда тебя черт принес. Черные глаза, затянутые мороком, блестели. Цыганка покорно встала и пошла вперед, но наваждение быстро развеялось, и она развернулась. — Вот так дела! — она расхохоталась и поклонилась белоголовому. — Ведьмак, обдурить цыгана еще надо умудриться, вот так наглость, я глубоко поражена твоим талантам! До этого дня еще никто так не делал! Она протянула ему руку для знакомства, и Геральт, не мешкая, пожал ее. — Мое имя Шейне. — Меня зовут Геральт и мне, если честно, было не очень приятно, что ты вот так вот собралась было лишить меня честно заработанных денег. Она раскаянно склонила голову и закивала. — Что ж, мне жаль, я ведь и подумать не могла, что мастер еще владеет и волошбой, — она задумчиво осмотрела его с ног до головы и продолжила. — Вижу, человек ты неплохой, Геральт, знаешь, что такое честь. Также вижу, что ты очень устал. Пойдем со мной. Ведьмак засмеялся, сложив руки на груди. — Дай угадаю: ты приведешь меня в свой табор и вы меня там обдерете до нитки, оставив в грязной луже, как последнего пропойцу? — Нет, что ты. Законы гостеприимства даже мы не позволяем себе нарушить. Ты отнесся ко мне максимально мягко, хотя мог бы даже сдать страже. Более того: ты обвел меня вокруг пальца, и это должно тебе льстить. — Мне должно льстить то, что на мне не сработали твои дешевые фокусы? — съязвил Геральт. — Что-то слабоватый повод для лести. Шейне, не лей мне мочу в уши. Я уже устал от этих ваших законов. Цыганка пожала плечами, перебросив копну кудрей через другое плечо. Она выжидала, сложив руки на груди. — Да будет тебе известно, достопочтенный мастер и убийца, мы глубоко почитаем наши обычаи. Просто быт у нас немного другой, и на жизнь мы зарабатываем немного иначе. Если ты наивно полагаешь, что мы единственные воришки в городе, то ты глубоко заблуждаешься. Только в Сокото есть два дома воров. И если ты думаешь, что мы с ними тесно связаны, то ты вновь заблуждаешься, — она снисходительно посмотрела на него черными глазами и продолжила. — Я приглашаю тебя домой по праву гостя, и, поскольку мы живем общинами, никто не посмеет пальцем тебя тронуть. И твои деньги в том числе, если ты так за них боишься. Геральт глубоко задумался о перспективах. Южане были помешаны на обрядах и обычаях, связав с ними большую часть своей жизни. И тут, столкнувшись лицом к лицу с представителями низшей касты, населяющей город, он понял, что испытывает ко всему их роду больше приязни, чем к местной аристократии. Не считая Наариса — однако тот для ведьмака все еще оставался темной лошадкой со своими целями. Он умильно посмотрел на свои ботинки, и решив, что душа просит праздника, встал на ноги и посмотрел на Шейне. — Ну что ж, веди. Она развернулась и повела его за собой вперед по улицами. Ведьмак понемногу начинал запоминать хитросплетения бесконечных улиц и различать дома не только по цвету. Эту часть города он запомнил особенно хорошо, потому что первые недели, проведенные в Сокото, он обходил город в компании с Наарисом, постигая недоступные когда-то вещи и быт южан. Они шли вниз города, спускаясь на побережье. Высокие дома сменялись каменными халупами, огороженными небольшими заборами, а каменистая дорога переходила в утоптанную повозками и людьми почву. Шейне уверенно ступала босыми ногами по мелким камням, то и дело поворачиваясь в сторону ведьмака. Геральт осматривался вокруг, поглядывая на светлеющее небо. Город все еще спал, лишь изредка попадались на глаза полуночные пьяницы, расходящиеся по домам. Они шли все дальше вниз. Портовая часть города чуть меньше пахла благовониями и ведьмак ощутил явственный запах помоев и дерьма. Абсурдность ситуации заставила его улыбнуться тому, что он радовался вони. Они подошли к высокому забору, и женщина отворила дверь, пропуская ведьмака внутрь. Каменные дома отгораживали трущобы от остальной части города, и то место, которое было домом для цыган, отличалось от всего остального. Табор, семья Шейне, был осевшей группой. То, что он слышал от Наариса, рисовало картину кочующих голодранцев и воров, однако это была группа людей, имеющих крышу над головой и свое собственное ремесло. Ведьмака задел тот факт, что людей могли отселить из города из-за предрассудков по вере, однако стоило ему только вспомнить отношение людей к эльфам или низушкам на Севере — праведный гнев практически моментально сходил на нет. От этого было не спрятаться даже за морем. Небольшие группы ярко одетых людей сидели вокруг костров, горевших прямо на улице. Дома, в которых они жили, отличались от всех остальных хотя бы тем, что были сделаны из дерева. У ведьмака сложилось явственное впечатление о том, что эти постройки сделаны только для того, чтобы закрыть от себя город, а самим цыганам для сна требовалась лишь земля под ногами. Шейне прошла к костерку и опустилась на утоптанную землю, напротив старушки и двух мужчин. Геральт приблизился и посмотрел на них, не смея садиться. Обычаи одолели его до глубины души, но он боялся напортачить и вызвать всеобщее недоумение. — Ну и чего ты стоишь, и вылупился на меня, как на статую? — захохотала бабка, закуривая трубку. — Садись, или ты так и будешь стоять надо мной, как истукан? Геральт ощутил явственную ментальную пощечину, и понял, что опять не попал в точку. Сидевшие у костра тихо посмеивались над ним, и он молча сел. — Вот, так гораздо лучше, юноша. Кто ты? Кого на этот раз привела моя внучка? — Я Геральт, ведьмак. Приплыл из-за Великого Моря, чтобы подзаработать. Женщина довольно усмехнулась. Трудно было разглядеть ее тело под кипой тряпок и платков, накинутых поверх ее плеч. У нее были седые волосы, собранные в пучок, черные брови и темные глаза. Смущала ведьмака только ее бородавка, торчащая наружу прямо под губой и вызывающая некоторое отвращение. Сама старуха была добродушной, но язвительной, что можно было запросто списать на возраст. — Долгий путь ты проделал, — она затянулась, выпуская ароматный дым изо рта. — Мое имя Иба, и я тут самая старая и самая дряхлая. Что-то вроде старосты. Образец мудрости, показатель местного авторитета и мать девяти прожорливых ртов. — Очень приятно, — отозвался Геральт, разминая шею. Иба усмехнулась, посасывая деревянный мундштук небольшой трубки. — Без угощения у нас приходить не принято, однако тебе простительна эта оплошность, — вновь улыбнулась старуха, оглядывая ведьмака, — поэтому мы угостим тебя. Геральт отрицательно покачал головой: — Я бы не хотел злоупотреблять.. — Не оскорбляй меня, ведьмак, — скривилась Иба и кивнула двум сидящим в сторону дома. Они встали и исчезли за дверьми. Повисло молчание: старуха докуривала табак, Шейне завороженно смотрела на грязные ноги, а Геральт вертел головой по сторонам, пытаясь побольше выведать о том, как живут оседлые племена цыган. Не то чтобы ему было жуть как интересно, но ведьмаку попросту хотелось занять свое время хоть чем-то, кроме молчания. — Вы не могли бы мне побольше рассказать о том, почему к вам так относятся в городе? — спросил ведьмак у Ибы. Старуха выбила трубку об бревно, на котором сидела, и убрала ее в складки тряпок. Она развернулась к ведьмаку и плотнее закуталась в платок, выжидая уточнений. Геральт отметил про себя, что Шейне молчит уже достаточно долгое время, да и никто из сидевших вокруг костра не посмел произнести ни слова, что еще раз подтверждало авторитет старухи. — И что ты конкретно хочешь узнать о нас, ведьмак? — Почему вас избегают и так не любят. Я сомневаюсь, что это только потому, что вы... Кхм. — Воруем? — вновь рассмеялась старушка, и Геральт увидел, что Шейне тоже улыбается. — Украсть у чужого не грех, ведьмак. А что до отношения — не из-за того, что мы берем чужое, нас не любят. Понимаешь ли, мы стали отщепенцами много лет назад, поскольку вера наша и вера остальных резко разошлись в понимании. Мы не принимаем богов, и тому есть причина. Около века назад, когда начались гонения неверующих в Сокото, мы были на грани того, чтобы умереть от рук господ. Но Раху снизошел на землю, и спас своих детей от гнета. Все говорят, что он очернил нас своей сущностью, многие считают нас выродками, говорящими языком самого дьявола. Заблудшие дети, потерявшие свет, — Иба мягко засмеялась, и сложила руки замком, — да-а. Но наше племя знает правду, и мы верим не в бога, а в того, кто пришел на помощь в самый трудный и темный час. Тот, кто позаботился о нас, как о своих детях. А люди, живущие по ту сторону, считают нас выродками только за то, что мы не разделяем с ними веры. Вот так вот, Геральт. Вот так. Ведьмак молча смотрел на Ибу, грустно улыбающуюся сомкнутыми губами и ощутил болезненное сочувствие. Несмотря на то, что Геральт глубоко прятал свои эмоции, он проникся этим и понял, что между ним самим и цыганами не такая уж большая пропасть. В голове проносились воспоминания, где перекосившиеся от отвращения лица кметов сопровождали его всю дорогу до заказчика. Он помнил отвращение, которое видел со стороны каждого, кому было противно его ремесло, и он преисполнился понимания. Но не знал, что ответить. Иба смотрела на него своими черными глазами и понимающе кивала. Из-за дверей вернулись мужчины с казаном и корзинами. Старуха встала, освобождая им место, и еще раз пристально посмотрела на белоголового. — Ешьте, — сказала она, разминая затекшие мощи, — а я пойду греть свои кости у очага. Будь как дома, ведьмак. Иба удалилась, и на него уставились три пары глаз. Один из мужчин, что был помоложе, раскладывал еду по тарелкам и протягивал сидящим. Они принялись есть, и Геральт присоединился к ним, при запахе еды ощутив невероятное чувство голода. Мясо было сочным и пряным, и ведьмак молча набивал рот всем, что ему было предложено. Остальные ели, не соблюдая особого этикета, просто желая получить удовольствие от вкусной пищи. Наевшись, Геральт почувствовал сонливость и снял с пояса флягу с самогоном, отпивая и передавая его сидящим. Мужчины восприняли этот жест достаточно бодро, и фляга пошла по кругу. Они беседовали и Геральту объяснили, что при старших, а особенно — при главе, ее дети и внуки не имели права заговаривать без разрешения. Вообще, цыганский этикет был сложной штукой, и ведьмак попросил не освещать их подробностей без особой надобности. Он узнавал новые интересные вещи, они шутили, и Геральт чувствовал, как его клонит в сон. Рияз и Якуб ушли, и ведьмак с Шейне остались сидеть у дотлевающего костра. — Слушай, Шейне, — вдруг сказал Геральт, роясь в сумке, — ты разбираешься в магических артефактах? Цыганка пожала плечами и ответила: — Немного. Но у моей матери, Даады, в этом больше опыта. Геральт вынул зеркальце и протянул его Шейне. Она повертела его в руках, осматривая со всех сторон, и прислушалась, закрыв глаза. Несколько минут она просидела, покачиваясь из стороны в сторону, пока не открыла глаза и удивленно не посмотрела на ведьмака. — Это очень занятная вещь, Геральт, — сказала она, поднимаясь на ноги. — Если бы я знала чуть больше, то я бы даже сказала, что она.. живая? Ведьмак внимательно посмотрел на цыганку и встал. Сонливость сняло как рукой, и он во все глаза смотрел на Шейне, ожидая продолжения. Дело принимало интересный поворот. — Если хочешь, мы можем спросить у Даады, она, должно быть, уже проснулась. — Пойдем, — ответил Геральт, и они двинулись к дому. Они вошли внутрь, в нос ударила смесь тяжелых запахов. На полу лежали ковры, с потолочных балок и стен свисали яркие обрезки тканей. Ведьмак остановился у запертой двери, и Шейне скрылась за ней, оставив его одного. Геральт поежился от приевшегося запаха и с отвращением посмотрел на четыре тлеющих палочки. Он коротко повел рукой вниз, заставляя их потухнуть. Вверх взвился потревоженный дымок, и дверь распахнулась. Шейне нетерпеливо смотрела на белоголового, приглашая войти его внутрь. Геральт зашел и был приятно удивлен. В комнатах пахло травами и духами, и он заблаговременно проникся симпатией к хозяевам. Шейне привела его в светлую комнату, где за столом у открытого окна сидела женщина средних лет, с платком, покрывающим густые кудри. Она выжидающе смотрела на гостя и жестом пригласила его сесть. Ведьмак прошел и уселся напротив нее, протягивая ей зеркальце. Цыганка взяла его в руки и пристально посмотрела. Напускное безразличие сменилось интересом, и она посмотрела на Шейне. — Оставь нас. Девушка вышла, прикрыв за собой дверь. Лицо ее выражало глубокую досаду, но она молча выполнила указание. Мать Шейне повернулась к ведьмаку и аккуратно опустила цепочку на стол. Ее карие глаза пристально сверлили гостя, и она ждала ответов. — Итак, ведьмак, — сказала она низким басовитым голосом. — Откуда у тебя эта вещь? Геральт поежился под пристальным взглядом и ответил: — Подарок. — Подарок? — рассмеялась Даада, подпирая голову рукой. — Ну хорошо. Ты знаешь, что это за подарок? Ведьмак пожал плечами. — Этот подарок был случайным стечением обстоятельств, — Геральт устало потер глаза и взял зеркальце в руки. — Я не почувствовал никакого магического поля. Вообще ничего. Зеркало как зеркало. Дай угадаю: это какая-то бесполезная безделушка? — Не удивительно, что ты ничего не почувствовал, — ответила женщина. — Это Око, ведьмак. Зеркало Призыва, это голос и высшая степень благодарности. Не знаю, за какие заслуги ты был так вознагражден.. — Око? Кого оно призывает? Вознагражден кем? Даада вновь засмеялась, потирая лоб и рассматривая покачивающееся зеркальце в руках у ведьмака. — Какой же ты невнимательный, Геральт, — протяжно вздохнула она, вставая из-за стола. — Сам Раху одарил тебя такой благодатью, а ты, невежда, даже не знаешь, кто преподнес тебе такой дар.